Итак, тяжелый труд Жоржа над самим собой был напрасен; глубокое изучение собственного сердца, собственных сил, собственной значимости оказались бесполезным; отличающая его от других людей сила характера, ниспосланная Богом и приобретенная воспитанием — все это потерпело крах перед торжеством инстинкта расы, возлюбившей водку превыше свободы.

И тут Жорж почувствовал всю ничтожность своих устремлений; гордыня вознесла его на мгновение на вершину горы и показала ему все царства земные, лежащие у ног его. И вот — все это оказалось пустым видением и скрылось из глаз, а Жорж остался один на том самом месте, куда завела его ложная гордость.

Он сжимал железный прут, чувствуя яростное желание броситься в толпу и колотить этих негодяев по их безмозглым головам за то, что они не сумели устоять против низкого искушения и пожертвовали ради этого им, Жоржем.

Группы любопытствующих, несомненно, не понимали причин этого импровизированного праздника, устроенного губернатором для рабов, и смотрели на все происходящее, широко раскрыв глаза и рот; каждый спрашивал своего соседа, что это означает, и сосед, такой же несведущий, как и он, не мог дать какое-либо объяснение.

Жорж переходил от группы к группе, устремлял взгляд в глубь ярко освещенных улиц, где бродили пьяные негры, производя безумный шум. Он искал среди этой толпы отвратительных существ одного человека, единственного, на которого он мог положиться среди всеобщего падения. Человек этот был Лайза.

Вдруг Жорж услышал шум, доносившийся от здания полиции: с одной стороны его началась довольно сильная ружейная стрельба с правильностью, навыки которой регулярные войска отрабатывают на учениях, а с другой — редкий беспорядочный огонь, свойственный нерегулярным войскам.

Наконец-то, пусть хоть в одном месте, разгорелось сражение!

Жорж бросился туда и пять минут спустя оказался на Губернаторской улице. Он не ошибся. Небольшой группой сражавшихся командовал Лайза: узнав, что Жорж арестован, он возглавил отряд из четырехсот преданных бойцов, обошел вокруг города и направился к зданию полиции, чтобы освободить Жоржа.

Власти, несомненно, предвидели это, и, как только группа повстанцев была замечена в конце улицы, батальон англичан двинулся ей навстречу.

Лайза полагал, что ему не удастся освободить Жоржа без борьбы, но он рассчитывал, что по улицам, примыкающим к малабарскому лагерю, в город придут остальные мятежники. Этого, однако, не произошло по известной нам причине.

Жорж одним прыжком оказался среди сражавшихся, громко крича: "Лайза! Лайза!" Он все же нашел негра, достойного быть человеком, он все же нашел характер, равный своему.

Два вождя встретились в огне сражения и, не пытаясь найти укрытие от огня, не боясь свистящих вокруг них пуль, спешно обменялись краткими словами, как того требовала чрезвычайная обстановка. В один миг Лайза узнал обо всем и, покачав головой, произнес: "Все погибло".

Жорж хотел внушить ему надежду, посоветовав воздействовать на пьяных негров, но Лайза с презрением возразил: "Они будут пить, пока не закончится водка, и надеяться не на что".

Бочек было открыто столько, чтобы недостатка водки не было.

Борьба потеряла смысл: Жорж, которого Лайза хотел спасти, был уже на свободе; приходилось лишь сожалеть о потере двенадцати человек, погибших в сражении, и дать сигнал к отступлению.

Но по Губернаторской улице отступление стало невозможным: в то время как отряд Лайзы противостоял английскому батальону, другой отряд англичан, укрывшийся в засаде у порохового завода, вышел с барабанным боем и преградил путь, по которому Лайза и его люди проникли в город. Стало быть, оставалось лишь одно — броситься в улицы, прилегающие к зданию суда, и по ним добраться до Малой горы и малабарского лагеря.

Пройдя лишь двести шагов, Жорж, Лайза и их люди оказались на освещенных улицах, заставленных бочками. Их глазам предстала отвратительная картина пьянства еще более необузданного, чем вначале.

А в конце каждой улицы виднелись сверкающие в темноте штыки английской роты.

Жорж и Лайза переглянулись с горькой улыбкой, означавшей, что теперь уже не может быть речи о победе, а думать следует лишь о смерти, но о мужественной смерти.

Однако оба решились на последнюю попытку спастись: они бросились на главную улицу, стремясь сплотить вокруг своего небольшого отрада восставших. Но одни из повстанцев не в состоянии были понять, чего хотят от них вожди восстания; другие даже не узнавали их, горланили песни пьяными голосами и плясали, едва держась на ногах; большинство же напились до такой степени, что валялись на земле, с каждой минутой утрачивая последние проблески сознания.

Лайза схватил хлыст и изо всех сил начал избивать несчастных. Жорж, опираясь на железный прут, свое единственное оружие, смотрел на них, неподвижный и высокомерный, словно статуя Презрения.

Но вскоре они поняли, что рассчитывать не на что и каждая потерянная минута угрожает их жизни; к тому же некоторые из их отряда, увлеченные примером, зачарованные видом пьянящего напитка, одурманенные винными парами, понемногу отступали от своих вождей. Нельзя было терять время, следовало немедленно начать отступление из города, ибо скоро, очевидно, было бы уже слишком поздно.

Жорж и Лайза собрали небольшой отряд из верных им людей, человек триста, и, встав во главе их, решительно бросились бежать по улице, в конце которой, как стена, стояли солдаты. Когда между ними и англичанами осталось шагов сорок, они увидели направленные в их сторону ружья; по всей линии блеснула огненная полоса — тотчас град пуль обрушился на их ряды, человек десять — двенадцать упали, и все же предводители, оставшиеся на ногах, крикнули в один голос: "Вперед!"

Когда между шеренгами оставалось двадцать шагов, раздался залп второй линии; он вызвал еще большее смятение в рядах повстанцев, однако оба отряда почти тут же сошлись в рукопашном бою.

То была ужасающая схватка: известно, что представляют собой английские войска и как они умирают, но не отступают. Однако теперь они имели дело с отчаявшимися людьми, которые знали, что в плену их ждет позорная смерть, поэтому хотели умереть свободными.

Жорж и Лайза творили чудеса смелости и самоотверженности. Лайза дрался держа ружье за ствол и используя его как цеп; Жорж — железным прутом от тюремной решетки, служившим ему палицей; к тому же сподвижники изо всех сил помогали им, бросаясь со штыками на англичан, в то время как раненые ползли между сражающимися и ножом подрезали врагам сухожилия на ногах.

Минут десять продолжалась ожесточенная, яростная, смертельная борьба; никто не мог сказать, на чьей стороне будет победа, однако отчаяние победило дисциплину: ряды англичан разомкнулись, словно прорванная плотина, поток негров ринулся в брешь и вырвался за пределы города.

Жорж и Лайза, возглавлявшие атаку, остались в арьергарде для того, чтобы прикрыть отступление. Вскоре они добрались до подножия Малой горы, крутой и заросшей лесом, куда англичане не рискнут пойти. Здесь они остановились, и восставшие смогли перевести дух. Человек двадцать чернокожих окружили своих вождей, в то время как остальная часть отряда рассеялась; отныне приходилось думать не о борьбе, а о том, чтобы укрыться в лесах. Жорж определил место общего сбора всех повстанцев, желавших присоединиться к нему, в Моке, где проживал его отец; он сообщил, что выйдет из Моки завтра на заре и направится к Большому порту, окруженному, как уже говорилось, самыми густыми лесами.

Жорж отдал последние распоряжения остаткам своего разбитого войска, с которым думал завоевать остров, и луна, проплывая между двумя облаками, озаряла бледным светом его отряд, в котором он выделялся если не ростом, то, по крайней мере, голосом и жестами, как вдруг в кустарнике, расположенном шагах в сорока от беглецов, блеснул огонь, раздался выстрел, и Жорж, раненный в бок пулей, упал к ногам Лайзы.

Вслед за тем какой-то человек, стремительно промелькнув в ночном мраке, бросился из окутанного дымом кустарника в лежащую за ним лощину и, невидимый для всех, в обход пробрался по ней до английских войск, остановившихся на берегу Девичьего ручья.