Люсьен достал часы.

— О, мы пришли на двадцать минут раньше назначенного срока, — сказал он. — Давайте сядем: вы, должно быть, устали.

Мы уселись или, точнее говоря, улеглись на каком-то пологом спуске, поросшем травой, лицом к большому пролому в стене.

— Но мне кажется, — обратился я к своему спутнику, — что вы мне не рассказали историю до конца.

— Да. Ну так вот, — продолжал свое повествование Люсьен, — каждое утро и вечер Савилия спускалась в темницу, где был заключен Джудиче, и там, отделенная от него лишь решеткой, раздевалась и представала перед пленником обнаженной.

"Джудиче, — говорила она ему, — как мужчина, столь безобразный, как ты, мог вообразить себе, что будет владеть всем этим?"

Такая пытка продолжалась три месяца, возобновляясь дважды в день. Но на исходе третьего месяца Джудиче удалось бежать с помощью соблазненной им горничной. Он вернулся со всеми своими вассалами, более многочисленными, чем вассалы Савилии. Они штурмом захватили замок. После того как Джудиче сам овладел Савилией, он запер ее голой в большой железной клетке, выставленной на развилке в лесу Бокка ди Чилачча; он сам предлагал ключ от этой клетки любому прохожему, кого привлекала ее красота. Через три дня после этого публичного глумления Савилия умерла.

— Да, но мне кажется, — заметил я, — ваши предки знали толк в мести, а их потомки, попросту убивая кого-то из ружья, кого-то ударом ножа, понемногу вырождаются.

— Не говоря уже о том, что они в конце концов вообще прекратят убивать друг друга. Но, по крайней мере, — сказал молодой человек, — этого не произошло в нашей семье. Двое сыновей Савилии, находившиеся в Аяччо под присмотром своего дяди, были воспитаны как настоящие корсиканцы и начали борьбу с потомками Джудиче. Эта война продолжалась четыре столетия, а кончилась лишь двадцать первого сентября тысяча восемьсот девятнадцатого года в одиннадцать часов утра, о чем вы могли прочитать на карабинах моего отца и матери.

— Действительно, я заметил эту надпись, но у меня не было времени расспросить о ней, потому что сразу после того, как я ее прочитал, мы спустились ужинать.

— Так вот, из семьи Джудиче в тысяча восемьсот девятнадцатом году осталось только два брата, а из семьи де Франки — только мой отец, женившийся на своей кузине. Через три месяца после этого Джудиче решили покончить с нами одним ударом. Один из братьев устроился в засаде на дороге из Ольмето, чтобы дождаться моего отца, который возвращался из Сартена, а в это время другой брат, воспользовавшись отсутствием хозяина, должен был захватить наш дом. Все было сделано по плану, но обернулось совсем по-другому, не так, как рассчитывали нападавшие. Мой отец, предупрежденный, был настороже. Моя мать, также предупрежденная, собрала наших пастухов; таким образом, ко времени этой двойной атаки каждый был готов к обороне: мой отец — на горе, моя мать — в теперешней моей комнате. Через пять минут после начала сражения оба брата Джудиче пали: один — сраженный моим отцом, другой — моей матерью. Увидев, как упал его враг, мой отец достал часы: было одиннадцать часов! Увидев побежденным своего противника, моя мать повернулась и посмотрела на часы: было одиннадцать часов! Все закончилось в одну и ту же минуту; Джудиче больше не существовало: их род был истреблен. Победившая семья Франки отныне могла спокойно жить, и, поскольку она достойно завершила свое участие в этой четырехсотлетней войне, более ни во что не вмешивалась. Мой отец лишь выгравировал дату и час этого знаменательного события на прикладе каждого из карабинов, из которых были сделаны решающие выстрелы, и повесил их по обе стороны от часов, на том самом месте, где вы их видели. Спустя семь месяцев моя мать родила двух близнецов: один из них — корсиканец Люсьен, к вашим услугам, а другой — филантроп Луи, его брат.

Едва лишь Люсьен закончил свой рассказ, я увидел, что на одну из освещенных луной частей площадки легли две тени — человека и собаки.

Это были тени бандита Орланди и нашего друга Диаманта.

Одновременно мы услышали, как в Соллакаро часы медленно отбивали девять ударов.

Метр Орланди придерживался, по всей вероятности, мнения Людовика XV: тот, как известно, считал, что точность — это вежливость королей.

Невозможно было быть более точным, чем этот король гор, которому Люсьен назначил встречу, когда пробьет девять.

Заметив его, мы оба поднялись.

— Вы не один, господин Люсьен? — спросил бандит.

— Пусть это вас не волнует, Орланди, этот господин — мой друг, он слышал о вас и захотел познакомиться с вами. Я не стал отказывать ему в этом удовольствии.

— Добро пожаловать к нам в провинцию, сударь, — проговорил бандит, поклонившись и сделав затем несколько шагов в нашу сторону.

Я поздоровался с ним как можно вежливее.

— Вы, наверное, уже давно пришли сюда? — спросил Орланди.

— Да, двадцать минут назад.

— Точно, я слышал голос Диаманта, когда он выл у Муккио, и уже прошло четверть часа, как он ко мне присоединился. Это доброе и верное животное, не так ли, господин Люсьен?

— Да, именно так, Орланди, доброе и верное, — ответил Люсьен, гладя Диаманта.

— Но если вы знали, что господин Люсьен здесь, — спросил я, — почему вы не пришли раньше?

— Потому что у нас встреча в девять, — ответил бандит, — и неправильно приходить как на четверть часа раньше, так и на четверть часа позже.

— Это упрек мне, Орланди? — поинтересовался, улыбаясь, Люсьен.

— Нет, сударь, у вас, возможно, для этого были причины, вы ведь не один и, вероятно, из-за друга нарушили свои привычки, ведь вы, господин Люсьен, пунктуальный человек, и я это знаю лучше, чем кто-либо другой, слава Богу! Вы, сударь, достаточно часто из-за меня беспокоитесь.

— Не стоит благодарить меня за это, Орланди, потому что этот раз, возможно, будет последним.

— Мы не могли бы перекинуться парой слов по этому поводу, господин Люсьен? — спросил бандит.

— Да, если хотите, идите за мной.

— Как прикажете…

Люсьен повернулся ко мне:

— Надеюсь, вы меня извините?

— О чем вы говорите, конечно!

Оба отошли и поднялись в пролом, откуда нас увидел Орланди. Они остановились там, выделяясь на фоне крепости в свете луны, как бы омывавшем контуры их темных силуэтов жидким серебром.

Теперь я мог рассмотреть Орланди более внимательно.

Это был высокий мужчина с длинной бородой, одетый почти так же, как и молодой де Франки, за исключением того, что его костюм носил следы постоянного проживания в лесу: колючего кустарника, через который ему неоднократно приходилось спасаться бегством, и земли, на которой он спал каждую ночь.

Я не мог знать, о чем они говорили, во-первых, потому что они были шагах в двадцати от меня, а во-вторых, потому что они говорили на корсиканском диалекте.

Но по их жестам я сразу понял, что бандит очень горячо опровергал доводы молодого человека, а тот приводил их со спокойствием, делающим честь той беспристрастности, с какой он вмешался в это дело.

В конце концов жестикуляция Орланди стала не такой быстрой, но более энергичной, речь его, кажется, не была уже такой напористой; он опустил голову и наконец через какое-то время протянул руку молодому человеку.

Совещание, по всей вероятности, закончилось, так как оба корсиканца вернулись ко мне.

— Мой дорогой гость, — сказал мне молодой человек, — Орланди хочет пожать вам руку, чтобы поблагодарить вас.

— За что? — спросил я.

— За желание быть одним из его поручителей. Я уже согласился от вашего имени.

— Если уж вы дали согласие за меня, то, наверное, понимаете, что я соглашусь, даже не зная, о чем идет речь.

Я протянул руку бандиту, и тот оказал мне честь, коснувшись ее кончиками пальцев.

— Таким образом, — продолжал Люсьен, — вы можете сказать моему брату, что все улажено, как того хотели в Париже, и что вы даже подписали контракт.