"Что ж, красавица, — сказал он мне, — меня больше не удивляет, что твой возлюбленный перестал тебе писать: кажется, он разбогател".

"О Боже мой, каким образом?" — спросила я.

"Каким образом, я не знаю, но дело в том, что, возвращаясь из Курбевуа, где я обедал у моего зятя, я встретил прекрасно одетого господина на лошади, элегантного денди, как они там говорят, в сопровождении слуги тоже на лошади. Догадайся, кто это был?"

"Откуда мне знать?"

"Так вот, это был господин Габриель. Я его узнал и высунулся из кабриолета, чтобы окликнуть его; он меня наверняка тоже узнал, так как, прежде чем я успел произнести его имя, он пришпорил лошадь и ускакал".

"О! Вы, наверное, ошиблись", — сказала я ему.

"Я подумал, как и ты, но случаю было угодно, чтобы вечером я пошел в Оперу, разумеется в партер. Я же крестьянин, и партер достаточно хорош для меня, а вот он, как большой вельможа, сидел в одной из первых, да еще из самых красивых лож, между двумя колоннами, и болтал, любезничая с дамами, а в бутоньерке у него была камелия размером с кулак".

"Невозможно! Невозможно!" — прошептала я.

"Тем не менее это так, но я тоже сомневался и захотел все окончательно выяснить. В антракте я вышел в фойе и направился к его ложе; вскоре открылась дверь и наш великосветский господин прошел мимо меня".

"Габриель!" — произнес я вполголоса.

Он живо обернулся, заметил меня, покраснел как рак и бросился к лестнице с такой быстротой, что на своем пути чуть не сбил с ног какого-то господина с дамой. Я последовал за ним, но, когда подошел к колоннаде у входа, увидел, как он сел в элегантную двухместную карету, лакей в ливрее закрыл за ним дверцу и карета быстро удалилась.

"Но как он может иметь карету и слуг в ливрее? — спросила я. — Вы, конечно, ошиблись. Это был не Габриель".

"Я тебе говорю, что я его видел, как вижу тебя, и уверен, что это был он, я его хорошо знаю, потому что он пробыл три года у меня, работая секретарем в мэрии".

"Вы рассказывали об этом еще кому-нибудь, кроме меня, господин мэр?"

"Черт возьми, я рассказывал об этом всем, кто хотел слушать. Он не просил меня делать из этого секрета и даже не удосужился меня узнать".

"Ну, а его отец?" — сказала я вполголоса.

"Что же! Его отец может только радоваться: все это доказывает, что его сын разбогател".

Я вздохнула и пошла к дому Тома Ламбера.

Он сидел за столом, опустив голову на руки. Он не слышал, как я открыла дверь, не слышал, как я подошла к нему. Когда я дотронулась до его плеча, он вздрогнул и обернулся.

"Итак, ты тоже уже все знаешь?" — спросил он меня.

"Господин мэр мне сейчас рассказал, что он встретил Габриеля, сидевшего верхом на лошади, и видел его в Опере; но, может быть, он ошибся".

"Как он мог ошибиться? Разве он не знает его так же хорошо, как и мы? О нет, все это чистая правда".

"Если он разбогател, — ответила я робко, — нам нужно только радоваться, по крайней мере, хоть он будет счастлив".

"Разбогател! — воскликнул отец Тома. — А каким способом он мог разбогатеть? Есть ли честные способы нажить богатство за полтора года? Разве человек, честно разбогатевший, не узнает людей из своей деревни, скрывает свое местопребывание от отца, забывает обещания, данные своей невесте?"

"О, что касается меня, вы прекрасно понимаете, что, если он так богат, я больше недостойна его", — сказала я.

"Мари, Мари, — сказал отец Габриеля, качая головой, — я боюсь, скорее он недостоин тебя".

И он подошел к маленькой рамке с рисунком, сделанным когда-то Габриелем, разбил ее на куски, скомкал рисунок и бросил в огонь.

Я не остановила его, так как в эту минуту подумала об обрывке банкноты, подобранном маленькой пастушкой и лежавшем у меня со времени его отъезда. На нем были написаны слова:

"Подделка банковского билета карается по закону смертной казнью".

"Что же делать?" — спросила я.

"Пусть погибает, если он уже не погиб".

"Послушайте, — сказала я снова, — попытайтесь получить разрешение моего отца, чтобы я провела еще две недели у вашей сестры".

"Зачем?"

"Зачем? Теперь я в свой черед поеду в Париж".

Он покачал головой и промолвил сквозь зубы:

"Напрасная поездка, поверь мне, бесполезная поездка".

"Возможно".

"Если бы у меня оставалась хоть какая-то надежда, ты думаешь, я не поехал бы сам? К тому же мы не знаем его адреса, как найти его, не обращаясь в полицию, а если обратиться в полицию, кто знает, что может случиться?"

"У меня есть одно средство", — ответила я.

"Найти его?"

"Да".

"Тогда поезжай! Возможно, тебя вдохновляет сам Бог. Тебе нужно что-нибудь?"

"Мне нужно только разрешение моего отца, и все".

В тот же день разрешение было испрошено и получено, хотя и с большими трудностями, чем в первый раз.

Уже с некоторых пор мой отец плохо себя чувствовал, и я понимала сама, что время было неподходящим, чтобы его покидать, но меня толкало нечто более сильное, чем простое желание.

Три дня спустя я уехала; мой отец думал, что я пребываю в Кане, и только Тома Ламбер с кюре знали, что я отправилась в Париж.

Я заехала в деревню, где был мой ребенок, и взяла его с собой. Несчастная дурочка, я не понимала, что и меня одной будет чересчур много!

Через день я была в Париже.

Я добралась до улицы Старых Августинцев, к гостинице "Венеция": это была единственная гостиница, название которой я знала. Именно здесь он останавливался; сюда я ему писала.

Там я расспросила о нем; его хорошо помнили: он все время сидел взаперти в своей комнате, постоянно работал с гравером по меди — но не знали, над чем.

Очень хорошо помнили там и о том, что некоторое время спустя после его отъезда из гостиницы приходил какой-то мужчина лет пятидесяти, похожий на крестьянина, и задавал те же вопросы, что и я.

Я спросила, где находится Опера. Мне сказали, как туда пройти, и я впервые пустилась в путь по улицам Парижа.

Вот какой план я составила себе: Габриель ходит в Оперу, я буду поджидать все кареты, которые останавливаются перед ней. Если Габриель выйдет из какой-нибудь из них, я сразу его узнаю, спрошу адрес у слуги, а на следующий день напишу ему, что я в Париже и хочу его видеть.

С первого же вечера моего приезда в Париж я начала приводить свой план в исполнение. Это было неделю тому назад, во вторник. Я не знала, что представления в Опере дают только по понедельникам, средам и пятницам.

Напрасно прождала я открытия театра. Когда я спросила, что означает это отсутствие и света, и публики, мне объяснили, что представление будет только на следующий день.

Я возвратилась в гостиницу, где оставалась весь следующий день одна с моим бедным ребенком; я его видела так мало, что была рада этому уединению и одиночеству. В Париже, где меня никто не знал, я осмелилась, по крайней мере, быть матерью.

Вечером я вышла снова.

Я думала, что смогу подождать у колонн, но полицейские не разрешили мне этого.

Я видела, как две или три женщины ходили повсюду свободно, и, когда спросила, почему им разрешают, а мне нет, последовал ответ, что это цветочницы.

Посреди всей этой сумятицы подъезжало много карет, но я так и не смогла увидеть, кто из них выходит; возможно, там был и Габриель.

Это был потерянный вечер. Значит, придется ждать еще два дня, но я смирилась. Я возвратилась в гостиницу с новым планом.

Он состоял в том, чтобы на следующий день, взяв в руки по букету, выдать себя за цветочницу.