— Но постепенно, — ответил я, — вы вернетесь к привычной жизни. Мне говорили, что у вас есть дом, земля, виноградник.

— Да, конечно, но моя сестра присматривает за домом, а обрабатывали мою землю и собирали мой виноград лукканцы. Мы, корсиканцы совсем другие, мы не работаем на земле.

— А чем же вы занимаетесь?

— Мы следим за тем, как идут работы, прогуливаемся с ружьем на плече и охотимся.

— Ну что ж, мой дорогой господин Орланди, — сказал я, пожимая ему руку, — будьте счастливы! Но помните, что моя честь, как и ваша, обязывает вас отныне стрелять лишь по диким баранам, ланям, кабанам, фазанам и куропаткам и никогда по Марко Винченцио Колона или по кому-либо из его семьи.

— Ах! Ваша милость, — ответил мой подопечный с таким выражением лица, какое мне доводилось видеть лишь у нормандских крестьян, когда они приходили с жалобой к судье, — курица, которую он мне отдал, оказалась слишком тощей.

И не говоря больше ни слова, он повернулся и скрылся в кустах.

Я продолжал свой путь, размышляя над этим вполне реальным поводом для разрыва между Орланди и Колона.

В тот же вечер я укладывался спать в Альбитречче. На следующий день я прибыл в Аяччо.

Неделю спустя я был в Париже.

К Луи де Франки я отправился в день приезда, но его не было дома. Пришлось оставить свою визитную карточку с небольшой запиской, в которой я сообщал, что прибыл прямо из Соллакаро и что у меня для него есть письмо от г-на Люсьена, его брата. Я приглашал его к себе в удобное ему время, добавив, что мне поручили передать ему это письмо лично.

Чтобы провести меня в кабинет своего хозяина, где я должен был написать это послание, слуга провел меня через столовую и гостиную.

Я огляделся с вполне понятным любопытством и узнал тот же вкус, что обратил на себя внимание еще в Соллакаро, только здесь он был отмечен еще большей парижской элегантностью. Мне показалось, что у г-на Луи де Франки вполне изящное жилище молодого холостяка.

На следующий день, когда я одевался, около одиннадцати часов утра, мой слуга доложил, что прибыл г-н Луи де Франки. Я распорядился, чтобы его провели в гостиную, предложили ему газеты и сказали, что через минуту я буду в его распоряжении.

И действительно, вскоре я входил в гостиную.

Привлеченный шумом, г-н де Франки, который конечно же из вежливости был занят чтением моего очерка, опубликованного тогда в "Прессе", поднял голову.

Я остановился, пораженный его сходством с братом.

Он поднялся.

— Сударь, — сказал он, — я едва поверил своему счастью, прочитав вашу записку, которую передал мне слуга, когда я вернулся. Я двадцать раз заставлял его повторить, как вы выглядите, чтобы убедиться, что он описывает именно ваш портрет. И наконец, сегодня утром, горя от нетерпения поблагодарить вас за то, что вы привезли мне весточку от моей семьи, я пришел представиться вам, не обращая внимания на время. Боюсь, что я явился слишком рано.

— Извините, — ответил я, — если я не сразу отвечаю на ваше любезное приветствие, но должен признаться, сударь, что я смотрю на вас и спрашиваю себя, с кем имею честь разговаривать: с Люсьеном или Луи де Франки.

— Не правда ли, сходство большое? — спросил он. — Когда я был еще в Соллакаро, только мы с братом не путали себя. Впрочем, если он со времени моего отъезда еще не отказался от своих корсиканских привычек, то вы наверняка постоянно видели его в костюме, который делает нас не столь схожими.

— Да, конечно, — ответил я, — но случайно получилось, что, когда я расставался с ним, он был одет так же, как вы сейчас, если не считать белых панталон: их пока рано надевать здесь, в Париже. Вот почему для меня даже это отличие исчезло. Но, — продолжал я, вынимая из бумажника письмо, — понимаю, что вы спешите узнать семейные новости, возьмите это письмо — я бы оставил его у вас вчера, если бы не пообещал госпоже де Франки передать его вам лично.

— Вы их всех покинули в добром здравии?

— Да, но они беспокоятся.

— Обо мне?

— О вас. Но прочтите письмо, прошу вас.

— Вы разрешите?

— Само собой разумеется!

Господин де Франки распечатал письмо; я же тем временем достал сигареты.

Я наблюдал за ним, пока он быстро пробегал глазами послание брата; время от времени он улыбался и бормотал:

— Милый Люсьен! Моя добрая матушка!.. Да… да… понимаю…

Я все еще не мог привыкнуть к этому странному сходству. Между тем, как и говорил мне Люсьен, я отметил у его брата более бледную кожу и более чистое французское произношение.

— Ну хорошо, — сказал я, предлагая ему сигарету, и он, закончив читать, зажег ее от моей, — вы поняли, что, как я вам и говорил, ваша семья была обеспокоена, но, к счастью, я вижу, что это было напрасно.

— Нет, — ответил он мне с грустью в голосе, — вовсе нет. Я совсем не болен, это верно, но у меня довольно большая неприятность; она усугубляется от мысли, что, страдая здесь, я заставляю брата страдать там.

— То, что вы говорите, я уже слышал от господина Люсьена. Дабы увериться в том, что это правда, а не его домыслы, я сейчас действительно получил тому достаточно убедительное доказательство. А вы сами, сударь, уверены, что недомогание, которое там испытывает ваш брат, вызвано именно вашими страданиями здесь?

— Да, сударь, совершенно уверен.

— Тогда, поскольку после вашего утвердительного ответа я еще больше заинтересовался тем, что с вами случилось, то позвольте вас спросить, и не из праздного любопытства: это несчастье, о котором вы только что говорили, уже прошло или как-то улаживается?

— О Боже мой! Знаете ли, сударь, — сказал он, — даже самые тяжелые переживания притупляются со временем.

И если какой-нибудь несчастный случай не разбередит мое сердце, то оно, конечно, покровоточит какое-то время и в конце концов заживет. А пока примите еще раз мои благодарности и позвольте мне иногда приходить к вам беседовать о Соллакаро.

— С великим удовольствием, — сказал я, — а почему бы нам прямо сейчас не продолжить разговор, ведь он интересен и вам и мне? Подождите, мой слуга собирается объявить, что завтрак готов. Доставьте мне радость — съешьте вместе со мной отбивную, и мы вдоволь побеседуем.

— К сожалению, это невозможно. Вчера я получил письмо от господина министра юстиции: мне надо сегодня в полдень быть у него, и вы прекрасно понимаете, что я, начинающий бедный адвокат, не могу заставить ждать такую важную персону.

— Возможно, он вас вызывает по делу Орланди и Колона.

— Я вполне допускаю это, тем более что, как мне пишет брат, распри закончены…

— …в присутствии нотариуса. И я вам могу сообщить подробности: я подписал контракт как поручитель за Орланди.

— Да, мой брат написал мне об этом в нескольких словах. Послушайте, — сказал он, доставая свои часы, — уже почти полдень, и я должен прежде всего объявить господину министру юстиции, что мой брат сдержал данное мной слово.

— И сделал это безупречно. Если нужно, я могу это подтвердить.

— Мой милый Люсьен! Я прекрасно знал, что, хотя это было для него неприятно, он сделает все, что обещал.

— Да, и нужно быть ему особо признательным, ибо я знаю, чего ему стоило уладить дело.

— Мы поговорим об этом позже… Вы ведь прекрасно понимаете, какое для меня счастье хотя бы мысленно вновь повидать вызванных вашими воспоминаниями мою мать, брата, мою родину! И если вы мне скажете, когда вам будет удобно…

— Сейчас довольно трудно сказать. Первые несколько дней после возвращения меня почти не будет дома. Но, может, вы мне сами скажете, где вас можно найти.

— Послушайте, — задумался он, — ведь завтра средопостье, не так ли?

— Завтра?

— Да.

— Ну, и что?

— Вы собираетесь на бал в Оперу?

— И да и нет. Да, если вы назначите там мне встречу, и нет, если не будет какой-то определенной цели.

— Мне нужно туда пойти, я даже обязан это сделать.