— Господин барон, — закричал я, — бегите в казарму и приведите полкового хирурга.

Но де Франки собрал силы и остановил Джордано, сделав ему знак, что это уже бесполезно.

Тут он упал на второе колено.

Господин де Шато-Рено тотчас удалился, но оба его секунданта приблизились к раненому.

Мы же тем временем расстегнули редингот и разорвали жилет и рубашку.

Пуля вошла под шестым ребром справа и вышла немного выше левого бедра.

При каждом вздохе умирающего кровь толчками выливалась из обоих отверстий.

Было очевидно, что рана смертельна.

— Господин де Франки, — сказал виконт де Шатогран, — мы огорчены, поверьте, всей этой печальной историей и надеемся, что вы не держите зла на господина де Шато-Рено.

— Да… да… — пробормотал раненый, — да, я прощаю его… но пусть он уедет… пусть он уедет…

Затем он с трудом повернулся ко мне.

— Помните о своем обещании, — проговорил он. — А теперь, — сказал он, улыбаясь, — посмотрите на часы.

Он вновь упал и тяжело вздохнул.

Это был его последний вздох.

Я посмотрел на часы: было ровно девять часов десять минут.

Потом я закрыл глаза Луи де Франки: он был мертв.

Мы отвезли труп домой, в то время как барон Джордано поехал сделать заявление в комиссариат полиции квартала; вместе с Жозефом я поднял его в комнату.

Бедный слуга заливался горькими слезами.

Входя, я помимо своей воли посмотрел на часы. Они показывали девять часов десять минут.

Конечно, их просто забыли завести, и они остановились, отмечая это время.

Через минуту барон Джордано вернулся вместе с судебными исполнителями; предупрежденные им, они принесли свои печати, чтобы опечатать квартиру.

Барон хотел отправить письма друзьям и знакомым умершего, но я попросил его прежде прочитать письмо, которое написал ему Луи де Франки перед нашим уходом.

Это письмо содержало просьбу скрыть от Люсьена причину смерти его брата, никого не посвящать в эту тайну и похороны устроить скромно и без шума.

Барон Джордано взял на себя все хлопоты, а я сразу же навестил господ де Буасси и де Шатограна, чтобы попросить их хранить молчание об этом трагическом поединке и предложить г-ну де Шато-Рено на какое-то время покинуть Париж, не говоря, по какой причине они настаивают на его отъезде.

Пообещав помочь в моем деле, насколько это в их власти, они пошли к г-ну де Шато-Рено, я же отнес на почту письмо, адресованное г-же де Франки с сообщением, что ее сын умер от воспаления мозга.

Вопреки обыкновению, эта дуэль наделала мало шума.

Даже газеты, эти громогласные и лживые общественные рупоры, промолчали.

Всего лишь несколько самых близких друзей провожали тело несчастного молодого человека на Пер-Лашез. Однако г-н де Шато-Рено, несмотря на неоднократные настоятельные просьбы к нему, отказался покинуть Париж.

Был момент, когда я следом за письмом Луи к семье хотел отослать свое письмо, но, хотя цель и была возвышенной, ложь по отношению к смерти сына и брата мне претила. Я был убежден, что и сам Луи долго боролся с собой, но у него были важные причины, о которых он мне рассказал, чтобы решиться на такое.

Сохраняя молчание, я рисковал быть обвиненным в безразличии или даже в неблагодарности. Я был убежден, что и барон Джордано испытывал то же самое.

Через пять дней после случившегося, около одиннадцати часов вечера, я работал за столом у камина, один, в довольно мрачном расположении духа, когда вошел мой слуга, быстро закрыл за собой дверь и весьма взволнованным голосом сказал, что г-н де Франки хочет со мной поговорить.

Я повернулся и пристально на него посмотрел: он был очень бледен.

— Что вы сказали, Виктор? — переспросил я.

— О сударь, — ответил он, — правда, я сам ничего не понимаю.

— Какой еще господин де Франки хочет со мной поговорить? Ну!

— Ваш друг… я видел как он приходил к вам один или два раза…

— Вы с ума сошли, мой дорогой! Вы разве не знаете, что пять дней назад мы имели несчастье его потерять?

— Да, сударь, и вот из-за этого я так взволнован. Он позвонил, я был в прихожей и открыл дверь. Я сразу же отскочил, когда увидел его. Он вошел и спросил, дома ли вы. Я был так взволнован, что ответил утвердительно. И он мне сказал: "Ступайте сообщите ему, что господин де Франки просит разрешения с ним поговорить"; вот почему я пришел.

— Вы сошли с ума, мой дорогой! Прихожая была слабо освещена, и вы, конечно, плохо видели, вы все еще не проснулись и не расслышали. Вернитесь и спросите еще раз имя.

— О, это совершенно ни к чему, и уверяю, сударь, что не ошибаюсь: я хорошо видел и хорошо слышал.

— Тогда пусть войдет.

Виктор, дрожа, вернулся к двери, открыл ее и потом, оставаясь внутри комнаты, сказал:

— Сударь, соблаговолите войти.

И я услышал, несмотря на то, что ковер их приглушал, шаги, которые пересекли прихожую и приблизились к моей комнате, затем почти сразу же я увидел, как на пороге двери действительно появился г-н де Франки.

Признаюсь, что первым охватившим меня чувством был ужас. Я поднялся и сделал шаг назад.

— Извините, что беспокою вас в подобный час, — сказал мне г-н де Франки, — но я приехал всего лишь десять минут назад, и вы понимаете, что я не хотел ждать до завтра, чтобы прийти поговорить с вами.

— О, мой дорогой Люсьен, — воскликнул я, бросившись к нему и обняв, — это вы, это ведь вы!

И помимо воли я прослезился.

— Да, — сказал он, — это я.

Я подсчитал, сколько времени прошло: едва ли письмо должно было дойти, не говоря уже о Соллакаро, но даже и до Аяччо.

— О Боже мой, — воскликнул я, — так вы ничего не знаете!

— Я знаю все, — сказал он.

— Как это все?

— Да, все.

— Виктор, — сказал я, поворачиваясь к слуге, все еще не пришедшему в себя, — оставьте нас или лучше вернитесь через четверть часа с сервированным подносом; вы поужинаете со мной, Люсьен, и останетесь здесь ночевать, не так ли?

— Я согласен на все, — сказал он, — я не ел с самого Осера. Кроме того, поскольку меня никто не знает, или, скорее, — добавил он с очень печальной улыбкой, — поскольку все принимают меня за бедного брата, меня не впустили в его дом, и я ушел оттуда, оставив всех в сильном смятении.

— Это и понятно, мой дорогой Люсьен, ваше сходство с Луи так велико, что я и сам был поражен.

— Как! — воскликнул Виктор, который все еще не мог собраться с силами и уйти. — Этот господин — брат?..

— Да, но идите и принесите нам поесть.

Виктор ушел, мы остались одни.

Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел радом с ним.

— Но, — начал я, все больше поражаясь тому, что вижу его, — вы, должно быть, были уже в дороге, когда узнали эту ужасную новость?

— Нет, я был в Соллакаро.

— Невозможно! Письмо вашего брата едва ли еще пришло.

— Вы забыли балладу Бюргера, мой дорогой Александр. "Гладка дорога мертвецам!"

Я содрогнулся.

— Что вы хотите сказать? Объясните, не понимаю.

— А вы не забыли, что я вам рассказывал о видениях в нашей семье?

— Вы видели вашего брата? — воскликнул я.

— Да.

— Когда же?

— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое.

— И он вам все сказал?

— Все.

— Он вам сказал, что он умер?

— Он мне сказал, что убит: мертвые не лгут.

— А он вам сказал, как это произошло?

— На дуэли.

— С кем?

— С господином де Шато-Рено.

— Не может быть! — воскликнул я. — Нет, вы узнали об этом каким-то другим путем!

— Вы думаете, что я расположен шутить?

— Извините! Но то, что вы говорите, в самом деле так необычно. И все, что происходит с вами и вашим братом, настолько выходит за рамки законов природы…

— … что вы не хотите в это верить, не так ли? Я понимаю! Но посмотрите, — сказал он и распахнул рубаху, показывая мне синюю отметину на коже над шестым правым ребром, — в это вы верите?