Он медленно поднял голову, приподнялся на обеих руках, огляделся вокруг потерянным взглядом, затем пристально поглядел на меня.
— Вы можете меня спасти, — сказал он.
— Я! — воскликнул я, вздрагивая. — Каким это образом?
Он схватил меня за руку.
— Тише, послушайте меня, — сказал он.
— Я слушаю.
— Вы помните, мы сидели однажды на улице Тэбу, и я вам показал банковский билет с написанными на нем словами: "Подделка банковского билета карается по закону смертной казнью"?
— Да.
— Помните, я тогда пожаловался на жестокость этого закона, а вы сказали мне, что король намеревался предложить Палате депутатов смягчить наказание?
— Да, помню.
— Итак, я приговорен к смерти, позавчера моя кассационная жалоба была отклонена. Вчера я подал его величеству прошение о помиловании — это моя последняя надежда.
— Понимаю.
— Вы все еще дежурный королевский врач?
— Да, и даже в этот час я считаюсь на службе.
— Таким образом, мой дорогой доктор, в качестве дежурного врача вы можете увидеть короля в любое время, умоляю вас, сходите к нему и скажите, что вы меня знаете, наберитесь мужества и попросите его помиловать меня во имя Бога! Умоляю вас!
— Но это помилование, — начал я, — даже если предположить, что я смогу его добиться, будет лишь смягчением наказания.
— Я хорошо это знаю.
— И это смягчение наказания, не обольщайтесь, будет пожизненная каторга.
— Что хотите, — прошептал приговоренный со вздохом, — все же это лучше, чем смерть!
Я в свою очередь почувствовал, как у меня на лбу выступил холодный пот.
— Да, — сказал Габриель, глядя на меня, — да, понимаю, что с вами происходит: вы меня презираете, считаете трусом, говорите себе, что лучше сто раз умереть, чем пожизненно влачить позорное существование. Но что вы хотите, ведь мне только двадцать шесть лет! Со времени моего ареста я не спал ни одного часа, посмотрите на мою голову, половина волос поседела. Да, я боюсь смерти; спасите меня от смерти — это единственное, о чем я прошу, потом они могут делать со мной все, что захотят.
— Попробую, — ответил я.
— Ах, доктор, доктор! — вскричал несчастный, схватив мою руку и прижавшись к ней губами, прежде чем я успел ее отнять. — Доктор, я хорошо знал, что моя единственная и последняя надежда была в вас!
— Сударь… — заговорил я, стыдясь проявлений его унижения.
— А теперь, — перебил меня он, — не теряйте ни минуты, идите, идите скорей; если случайно какое-нибудь препятствие помешает вам увидеть короля, настаивайте, Бога ради! Помните, моя жизнь зависит от ваших слов, сейчас девять часов вечера, а это произойдет завтра в шесть часов утра. Боже, только девять часов жизни! Если вы меня не спасете, остается жить только девять часов.
— В одиннадцать я буду в Тюильри.
— А почему в одиннадцать, а не сейчас же, вы теряете, мне кажется, два часа?
— Потому что обычно король уединяется только в одиннадцать, чтобы работать, а до этого часа он находится в приемной.
— Да, там целая сотня людей, они разговаривают, смеются, они уверены в завтрашнем дне и не думают о том, что один из подобных им мучается в тюрьме при свете этой лампы, в этих стенах, которые исписаны именами людей, обретавшихся здесь так же, как теперь обретается он, а завтра он будет мертв. Они не знают всего этого, скажите им, как обстоит дело, и пусть они пожалеют меня.
— Я сделаю все, что смогу, сударь, успокойтесь.
— И еще, если король будет колебаться, обратитесь к королеве: это святая женщина, она, должно быть, против смертной казни! Обратитесь к герцогу Орлеанскому: все говорят, что у него доброе сердце. Как меня уверяли, он говорил однажды, что если бы он вступил на трон, то не было бы ни одной казни при его правлении. Не обратиться ли вам к нему, а не к королю?
— Успокойтесь, я сделаю все, что необходимо.
— Но у вас хотя бы есть надежда?
— Милосердие короля велико, я надеюсь на это.
— Да услышит вас Бог! — воскликнул он, прижимая руки к груди. — О Боже, Боже, смягчите сердце того, кто одним словом может меня убить или помиловать.
— Прощайте, сударь.
— Прощайте? Что вы говорите? Разве вы не вернетесь?
— Я возвращусь, если добьюсь успеха.
— О, и в том и в другом случае я должен вас увидеть! Боже мой, что станет со мной, если я вас не увижу? Я буду ждать вас до самого порога эшафота, но какое же мучение в сомнении! Возвращайтесь, умоляю вас, возвращайтесь.
— Я вернусь.
— Ну хорошо! — воскликнул осужденный, и, казалось, с той минуты как он получил от меня это обещание, силы оставили его. — Хорошо, я вас жду!
И он снова тяжело упал на стул.
Я подошел к двери.
— Да, — воскликнул он, — пришлите ко мне моего отца, я не хочу оставаться один: одиночество — это начало смерти!
— Я сделаю то, что вы желаете.
— Подождите, в котором часу вы рассчитываете вернуться?
— Но я не знаю… При всем том думаю, около часа ночи…
— Послушайте, часы бьют половину десятого; невероятно, как быстро бежит время, особенно в последние два дня! Итак, через три часа, не так ли?
— Да.
— Идите, идите, мне хочется одновременно, чтобы вы остались и чтобы вы ушли. До свидания, доктор, до свидания. Пришлите моего отца, прошу вас.
Просьба была излишней: бедный старик, как только увидел меня в дверях, поднялся.
Тюремщик, выпустивший меня, ввел его, и дверь за ним закрылась.
С тяжестью на сердце я поднялся по лестнице. Никогда мне не приходилось видеть такое отвратительное зрелище; для нас, врачей, смерть привычна, она предстает перед нами во всех ее обличьях, но никогда я не видел, чтобы жизнь боролась со смертью так трусливо.
Я вышел, предупредив начальника тюрьмы, что, вероятно, вернусь ночью.
У двери меня ждал мой кабриолет, я вернулся к себе и, найдя своих друзей, весело играющих в буйот, вспомнил о словах этого несчастного: "Они разговаривают, смеются… и не думают о том, что один из подобных им мучается в тюрьме…"
Я был так бледен, что, увидев меня, мои друзья закричали от удивления и хором спросили, не случилось ли со мной несчастья.
Я рассказал им, что произошло, и в конце моего рассказа они были почти так же бледны, как и я.
Потом я зашел в туалетную комнату и переоделся.
Когда я оттуда вышел, никто уже не играл.
Мои друзья стояли и разговаривали: между ними завязалась горячая дискуссия о смертной казни.
XVIII
БДЕНИЕ КОРОЛЯ
Часы пробили половину одиннадцатого. Я хотел проститься с друзьями, но все они ответили, что с моего разрешения останутся у меня в ожидании исхода моего визита к его величеству.
Я приехал в Тюильри. У королевы собрался ее круг.
Королева, принцессы и придворные дамы сидели за круглым столом и, как обычно, были заняты вышиваньем, предназначенным для благотворительных дёл.
Мне сказали, что король уже удалился в свой кабинет и работает.
Мне случалось раз двадцать заходить к его величеству в его святилище. Поэтому не было надобности провожать меня туда — я знал дорогу.
В смежной комнате работал его личный секретарь по имени Л. Это был один из моих друзей, а кроме того, он относился к тем людям, на чье благородство всегда можно было рассчитывать.
Я ему рассказал, что меня привело, и попросил предупредить его величество, что я здесь и прошу оказать милость принять меня.
Л. открыл дверь, и минуту спустя я услышал голос короля:
— Фабьен, доктор Фабьен? Пусть же входит.
Я воспользовался этим разрешением, даже не дождавшись возвращения представившего меня секретаря. Король заметил мою поспешность.
— Ах, доктор, — сказал он, — можно подумать, что вы подслушиваете под дверью, входите же, входите.
Я был очень взволнован.
Никогда прежде я не видел короля при подобных обстоятельствах: от одного его слова зависела жизнь человека.
Королевское величество явилось мне во всем своем могуществе. Его власть в эту минуту происходила от власти Бога.