В самом деле, возле огромной груды досок росла великолепная шелковица.

Я мог притвориться, что сплю в тени досок, а он в это время мог повеситься на шелковице.

"Ну, что? — спросил я. — Что скажете о местечке?" Он был бледен как смерть.

"Да, — продолжал я. — Вижу, что это произойдет еще не сегодня ".

"Ты ошибаешься, — ответил он, — мое решение принято, только не хватает веревки ".

"Как так, — сказал я ему, — вы забыли тайник?"

"Какой тайник?.. "

"Где вы спрятали тот кусок пеньковой веревки, который сами положили в карман, когда мы проходили как-то раз через канатную мастерскую ".

"Действительно, — пробормотал он, — я, кажется, спрятал ее здесь ".

"Посмотрите-ка, это там ", — показал я ему на поленницу дров, куда он две недели назад спрятал то, о чем сейчас спрашивал.

Он наклонился, сунул руку между дровами.

"В другом месте, — сказал я, — в другом ".

И действительно, пошарив в другом месте, он вытащил оттуда отличную веревочку длиной в три сажени.

"Черт побери! — заметил я. — Прямо слюнки текут при виде этой веревочки ".

"И что теперь делать?" — спросил он меня.

"Попросите меня подготовить все, и дело будет тотчас же сделано ".

"Ну да! Ты доставишь мне удовольствие ".

"Я в самом деле доставлю вам удовольствие?"

"Да"

"Вы просите меня об этом?"

"Я прошу тебя об этом ".

"Тогда я ни в чем не могу отказать товарищу ".

Я сделал из веревки отличную скользящую петлю, привязал ее к одной из самых крепких и самых высоких ветвей, приставил к стволу шелковицы полено; Габриелю надо было лишь толкнуть его ногой, и между ним и землей останется два фута расстояния.

Этого было больше чем достаточно для порядочного человека, чтобы повеситься.

Все это время он следил за тем, что я делаю.

Он был уже не бледным, а пепельным.

Я закончил все приготовления и сказал ему:

"Вот, главная работа сделана, теперь — чуть-чуть решительности, и все закончится в одну секунду".

"Легко сказать ", — прошептал он.

"К тому же, — продолжал я, — вы хорошо знаете, что не я толкаю вас к этому: напротив, я сделал все, что мог, ^{чтобы помешать вам в этом деле ".

"Да… но я хочу этого ", — произнес он, решительно поднимаясь на полено.

"Ладно! Но подождите немного, я улягусь ".

"Прощай, Отмычка. Ложись ", — сказал он.

Я лег под деревом.

А он просунул голову в петлю.

"Постойте! Снимите же свой галстук, — сказал я, — а то вы повеситесь в галстуке. Право, это что-то новое ".

"Да, правда ", — прошептал он и снял галстук.

"Прощай, Отмычка ", — сказал он во второй раз.

"Прощайте, господин Ламбер, мужайтесь. Я закрою глаза, чтобы не видеть этого ".

В самом деле, на такое страшно смотреть…

Прошло десять секунд, все это время я лежал с закрытыми глазами, но ничто не указывало на то, что произошло что-то новое.

Я вновь открыл глаза. Он по-прежнему стоял с петлей на шее, но, судя по цвету лица, это уже был не живой человек, а труп.

"Ну же!" — сказал я.

Он тяжело вздохнул.

"Папаша Шиверни!" — крикнул я, закрывая глаза и выбивая из-под него полено.

"На помощь! Помо… " — попытался крикнуть Ламбер, но голос застрял у него в горле.

Я почувствовал конвульсивные движения, от которых затряслось дерево, услышал что-то похожее на хрип… потом через минуту все стихло.

Я не решался пошевелиться, не решался открыть глаза и притворился, что сплю, поскольку заметил папашу Шиверни — Вы его знаете: это надсмотрщик, — направлявшегося в мою сторону; я слышал приближающиеся шаги; наконец я почувствовал сильный удар ногой в бок.

"А! Что случилось, где остальные?" — спросил я, оборачиваясь и делая вид, что просыпаюсь.

"А случилось то, что, пока ты спал, твой товарищ повесился ".

"Какой товарищ?.. О-о, правда!" — произнес я, словно совершенно не знал, что произошло.

Видели ли вы когда-нибудь повешенного, господин Дюма? Это безобразная картина. А Габриель был особенно ужасен. Надо полагать, он сильно дергался: лицо у него было страшно искаженное, глаза выпучены, язык высовывался изо рта, а сам он обеими руками вцепился в веревку, словно пытался взобраться по ней вверх.

Кажется, мое лицо выражало такое удивление, что все поверили в мое неведение и непричастность к делу.

К тому же, пошарив по карманам Габриеля, там нашли записку, которая полностью снимала с меня всякие подозрения.

Труп вынули из петли, положили на носилки, и нас обоих отвезли в лазарет.

Потом пошли предупредить инспектора. Все это время я сидел рядом с телом моего напарника, к которому был прикован цепью.

Через четверть часа пришел инспектор; он осмотрел труп, выслушал доклад папаши Шиверни и допросил меня.

Затем он собрал всю мудрость, на которую был способен, и вынес приговор:

"Одного — на кладбище, другого — в карцер ".

"Но, господин инспектор!.. " — воскликнул я.

"На две недели ", — сказал он.

Пришлось замолчать.

Я боялся, что наказание удвоят: такое обычно случается, когда протестуешь.

Меня отсоединили от трупа и посадили в карцер, где я пробыл две недели.

Когда я оттуда вышел, меня спарили с Рваным Ухом, славным малым, Вы его не знаете, — этот, по крайней мере, разговаривает.

Вот, господин Дюма, все подробности, которые я передаю Вам с полным уважением, уверенный в том, что это доставит Вам удовольствие. Если я в том преуспел, напишите, пожалуйста, нашему доброму доктору Ловерню и попросите его передать мне от Вашего имени фунт табаку.

С глубочайшим уважением, сударь, имею честь быть Вашим смиреннейшим и покорнейшим слугой.

Отмычка, пребывающий в Тулоне".

В октябре 1842 года я снова проезжал через Тулон.

Я не забыл странную историю Габриеля Ламбера, и мне было любопытно узнать, действительно ли события развивались так, как описал их Отмычка.

Поэтому я собирался нанести визит коменданту порта.

К сожалению, он был заменен другим человеком.

Однако его преемник прекрасно принял меня, и, так как в ходе беседы он спросил, не может ли быть мне в чем-либо полезен, я признался ему, что визит мой был не совсем бескорыстным: мне хотелось бы узнать, что сталось с каторжником по имени Габриель Ламбер.