Мне известно, что г-н де Мальмеди спешит стать Вашим мужем, поэтому нельзя терять время. Вы свободны. Положа руку на сердце, выбирайте между Анри и мною.
Ответ Ваш будет для меня так же свят, как повеление моей матери. Сегодня в десять вечера я буду в павильоне, чтобы его получить.
Жорж».
Сара с испугом посмотрела вокруг. Ей казалось, что она сейчас увидит Жоржа.
В этот момент дверь отворилась и вместо Жоржа явился Анри; она спрятала письмо на груди.
Вообще Анри, как мы видели, в глазах своей кузины всегда оказывался в довольно скверном положении. На этот раз он опять выбрал неблагоприятное время, явившись к ней, когда она была всецело поглощена другим.
— Простите меня, милая Сара, — сказал Анри, — я вошел, не предупредив вас, но при наших отношениях, когда мы через две недели станем мужем и женой, мне кажется, что бы вы ни говорили, такое поведение законно. Я пришел сказать вам, что, если в саду есть цветы, которыми вы дорожите, лучше их внести в дом.
— Почему? — спросила Сара.
— Разве вы не видите, что приближается ураган и для цветов, как и для людей, лучше этой ночью оставаться дома?
— О Боже, — вскричала Сара, думая о Жорже, — значит, следует опасаться?
— Нам, поскольку у нас дом прочный, не следует, — ответил Анри, — но беднякам, живущим в хижинах, или тем, кто окажется в дороге, следует, и, признаться, я не хотел бы быть на их месте.
— Вы уверены, Анри?
— Черт возьми! Конечно, уверен. Разве вы не слышите?
— Что?
— Да филао[4] в парке Компании…
— Да, да, они стонут, и это признак бури, правда?
— И посмотрите на небо: оно все в тучах… Так вот, повторяю, Сара, если у вас есть цветы, которые надо внести в дом, не теряйте времени, а я пойду запру собак.
И Анри вышел, чтобы укрыть свору собак от бури.
В самом деле, ночь наступила с необыкновенной быстротой, небо покрылось громадными черными тучами, время от времени налетали порывы ветра, и от них сотрясался дом; потом наступал покой, но этот гнетущий покой был похож на агонию задыхающейся природы. Сара посмотрела на двор и увидела, что манговые деревья дрожат, словно они способны чувствовать и предвидят борьбу, которая начнется между ветром, землей и небом, а китайская сирень печально опускает свои цветы к земле. При виде этого девушку охватил ужас; она сложила руки и прошептала:
— О Боже мой, Господи! Спаси его.
В эту минуту Сара услышала голос своего дяди, звавшего ее. Она открыла дверь.
— Сара, дитя мое, — сказал г-н де Мальмеди, — Сара, идите сюда, вам небезопасно в павильоне.
— Иду, дядя, — сказала девушка, запирая дверь и унося с собой ключ: она боялась, что кто-нибудь войдет туда в ее отсутствие.
Но, вместо того чтобы присоединиться к Анри и его отцу, Сара вернулась к себе в спальню. Минуту спустя г-н де Мальмеди пришел посмотреть, что она делает. Она стояла на коленях перед распятием у подножия своей кровати.
— Что же вы здесь делаете и почему не идете пить чай с нами?
— Дядя, — ответила Сара, — я молюсь за путешественников.
— Черт побери, — воскликнул г-н де Мальмеди, — я уверен, что на всем острове не найдется такого безумца, чтобы пуститься в путь в подобную погоду!
— Дай-то Бог, дядюшка, — сказала Сара.
И она продолжала молиться.
В самом деле, не могло быть сомнения в том, что вот-вот произойдет событие, которое предсказал Жак с его верным чутьем моряка: один из этих ужасных ураганов, гроза колоний, надвигался на Иль-де-Франс.
Ночь, как мы уже сказали, наступила с устрашающей быстротой, но молнии сверкали так часто и так ярко, что темноту почти рассеял голубоватый мертвенный свет, придававший всем предметам землистый цвет тех угасших миров, которые Байрон заставил Каина посетить в сопровождении Сатаны. Каждый из коротких промежутков, когда молнии то и дело перемежались с мраком, царящим над землей, был заполнен тяжелыми ударами грома, который, казалось, зарождался за горами, скатывался по их склонам, поднимался над городом и терялся далеко за горизонтом. Потом широкие и мощные порывы ветра следовали за молнией, возникавшей в разных местах, и проносились, сгибая, как тонкие ивовые прутья, самые мощные деревья, которые выпрямлялись медленно и боязливо, жаловались и стонали под новыми, еще более сильными порывами.
В самом центре острова, в особенности в районе Мока и на равнинах Вилемса, ураган свирепствовал сильнее всего, словно радуясь своей свободе. Потому Пьер Мюнье был вдвойне испуган, видя, что Жак уехал, а Жорж готов уехать; как всегда уступив воле другого, дрожа от воя ветра, бледнея от раскатов грома, вздрагивая при каждой вспышке молнии, бедный отец смирился и даже не пытался удержать Жоржа возле себя. Что касается его сына, то он, кажется, мужал с каждой минутой, по мере того как приближалась опасность; в отличие от отца, Жорж, поднимая голову при любом грозном шуме, улыбался блеску молнии: он, доныне испытавший все виды единоборства с людьми, теперь, словно Дон Жуан, с нетерпением жаждал сразиться с Богом.
Поэтому, когда настал час отъезда, с непреклонной решимостью, которая отличала его характер с рождения, а не была приобретена им в результате полученного воспитания, Жорж подошел к отцу, протянул ему руку и, будто не понимая, почему старик дрожит, вышел таким же уверенным шагом и с таким же спокойным лицом, как если бы ничего особенного не случилось. У дверей он встретил Али: с безучастным восточным послушанием он держал за уздечку оседланного Антрима. Как будто узнав свист самума или рев хамсина, сын пустыни упирался и ржал, но, услышав знакомый голос хозяина, он, казалось, успокоился и, раздувая ноздри, скосил в сторону Жоржа свой дикий глаз. Жорж погладил его и сказал ему несколько арабских слов; потом, с легкостью превосходного наездника, вскочил в седло без помощи стремян; в тот же миг Али отпустил поводья, и Антрим поскакал с быстротою молнии, так что Жорж даже не увидел отца, который для того, чтобы продлить расставание со своим любимым сыном, приоткрыл дверь и следил за ним глазами до тех пор, пока тот не исчез в конце аллеи, ведущей к дому.
Какое необычайное зрелище — всадник, мчащийся так же стремительно, как ураган, вместе с которым он рассекает пространство, словно Фауст, летящий к Брокену на адском жеребце! Все вокруг него обратилось в хаос. Везде стоял оглушительный треск деревьев, рушащихся под ударами ветра. Вырванные из земли стебли тростника и маниоки носились в воздухе, словно гигантские перья. Птицы, застигнутые ураганом во время сна и уносимые против их воли неведомо куда, метались около Жоржа, отчаянно крича; время от времени перепутанный олень, подобно стреле, пересекал ему путь. Но Жорж был счастлив, сердце его переполняла гордость: один сохраняя хладнокровие среди всеобщего хаоса, хотя повсюду все гнулось и ломалось, он мчался своим путем к цели и ничто не заставило бы его свернуть с дороги, ничто не сломило бы его решимости.
Он мчался так в течение часа, перескакивая через стволы поваленных деревьев, через ручьи, превратившиеся в потоки, через вывороченные из земли и катящиеся по склонам гор камни; потом он увидел море, взволнованное, зеленоватое, пенистое, грохочущее, с грозным шумом бьющееся о берег, как будто его больше не сдерживала рука Бога. Жорж приблизился к подножию Сигнальной горы, объехал ее основание, влекомый фантастическим бегом своего коня, пересек Городской мост, свернул направо, на улицу Золотого берега, пересек укрепления, спустился по Наклонной улице в парк Компании. Потом, поднявшись в гору по пустынному городу, среди обломков поваленных труб, обрушенных стен, летящих черепиц он продолжал путь по улице Комедии, затем, резко повернув направо, выехал на Губернаторскую улицу. Углубившись в проход, расположенный напротив театра, Жорж соскочил с коня, отодвинул барьер, отделяющий проход от обсаженного деревьями переулка возле дома г-на де Мальмеди, закрыл за собой барьер и бросил уздечку на шею Антрима, оставив его запертым в тупике. Затем, пройдя по крышам, спускавшимся к переулку, и спрыгнув на землю, он очутился на складе, куда выходили окна описанного нами павильона.
