Я постыдно потратил несколько минут, проходя по его квартире и ища что-нибудь, что рассказало бы мне больше о сломленном профессоре истории, которому я отсосал вчера вечером. Смотреть было не на что. Его квартира была так же лишена личных штрихов, как и его кабинет в университете. Это не жизнь. Это лишь существование.

Я нацарапал записку на салфетке и оставил ему свой номер телефона, не ожидая, что он позвонит. Он где-то там увяз в сожалении и составлял километровый список того, почему то, что мы сделали, было ошибкой.

Когда я уже шел к двери, мое внимание привлекла коричневая папка. Нельзя сказать, что она как-то выбивалась из нормы, но по какой-то причине это заставило меня помедлить. Джейсон убрал ее под стопку тяжелых книг на журнальном столике.

Обычно я не имел привычки совать свой нос куда попало, но я отодвинул книги и приподнял уголок папки. На меня смотрели фотографии улыбающихся мужчин. Я пролистал их, не понимая, на что смотрю. Затем, когда я прочел каракули на обороте одной из них, до меня дошло. Это были жертвы. Это мужчины, умершие от рук Кингстонского Душителя, мужа Джейсона.

Я захлопнул папку и убрался из квартиры Джейсона, переваривая все, что увидел. Вспоминая терзаемое выражение в глазах Джейсона прошлой ночью, я гадал, как долго он мучил себя.

На протяжении оставшейся недели Джейсон из кожи вон лез, чтобы избегать меня во время занятий. Это было отстойно, но я смирился и смеялся с Хантером и Мэвериком, пока они поддразнивали меня и говорили, что я теряю форму.

Я не рассказал им про ночь понедельника. Они не знали, что я ночевал дома у Джейсона или узнал, почему этот мужчина хронически несчастен. С их точки зрения, я все еще киснул из-за того, что меня отвергли. Это не их дело, и несмотря на явный скептицизм Джейсона, я умел хранить секреты.

В неделю у нас было три пары по древним цивилизациям. Сосредоточиться было сложнее обычного. Вместо того чтобы сфокусироваться на лекции и усваивать материал, я невольно изучал преподавателя, замечая, что с каждым днем он выглядел хуже, чем прежде. Его хмурая гримаса прочертила борозды на лбу. Тени под глазами становились темнее и глубже. Я не раз замечал, как он смотрит в пустоту с загнанным выражением, которое теперь имело намного больше смысла.

В пятницу я чувствовал жар его взгляда, пока корябал свои заметки под конец лекции. Нас еще не отпустили, но он дал нам время почитать материал для теста, который будет на следующей неделе. Когда я покосился вверх, наши взгляды встретились. Вместо того чтобы отвернуться, как я ожидал, он продолжил смотреть.

Темные озера со своей историей наблюдали за мной. Нерешительность прочертила новые морщины беспокойства на его лице. Его губы несколько раз приоткрывались, и я гадал, то ли он формулирует слова, то ли мысленно репетирует разговор со мной.

Я улыбнулся, делая все возможное, чтобы без слов передать свою поддержку.

Он сосредоточился на трибуне, напряженно изучая ее, и его хмурая гримаса усилилась.

Через пять минут он отпустил нас. Он собрал свои заметки по лекции, убрал в портфель и скрылся, не удостоив меня и взглядом.

Все выходные я работал, трудясь на сменах с меньшим энтузиазмом, чем обычно, и всегда высматривая одинокого доктора Палмера. Он так и не пришел. Я не удивился.

Утром воскресенья рингтон телефона выдернул меня из мертвецкого сна. Я лежал вверх тормашками на кровати, по диагонали и без одеяла, раскидав руки и ноги. Меня не раз обвиняли в том, что спать рядом со мной невозможно.

Я перекатился, улегшись головой в нужную сторону кровати, и нашел телефон на прикроватной тумбочке.

Звонила моя мать.

Крошечный кусочек разочарования служил достаточным доказательством того, что я подсознательно надеялся на звонок кое-кого другого. Например, мрачного профессора, который решил, что ему нужна компания или еще несколько бездумных, грязных минетов. Ну можно же надеяться.

Я забрался под одеяло в поисках тепла и ответил на звонок.

— Слишком рано, — промямлил я, закрыв глаза.

— Десять утра же.

— А я пришел домой после трех.

— Ох, черт. Я вечно об этом забываю. Мне очень жаль. Мне отпустить тебя отсыпаться?

— Все нормально. Я уже проснулся. Что случилось?

— Ты по-прежнему планируешь прийти сегодня, чтобы просмотреть газеты?

Я застонал и потянулся, перекатившись на спину.

— О, точно. Да, приду. Я забыл.

— Почему бы тебе не прийти на поздний завтрак? Сможешь добраться сюда через час?

Я представил, в каком восторге будет Уолтер, если узнает, что я к ним присоединюсь.

— Нет, все нормально. Я не хочу вторгаться.

— Ты член семьи, Скайлар. Ты никуда не вторгаешься. Приходи на поздний завтрак. Я всегда готовлю слишком много еды.

У меня на языке так и вертелся ответ о том, что Уолтер не захочет меня видеть, но я оставил эти мысли при себе. Она лишь будет защищать его и скажет, что я ошибаюсь. Мама годами старалась поддерживать между нами мир, побуждала нас подружиться и найти что-то общее. Не бывать этому.

— Ладно. Я приду.

— Хорошо.

Я повесил трубку и вытащил свою задницу из постели. В квартире было тихо. Прошлой ночью Хантер после работы уехал с какой-то пьяной девчонкой, которая наверняка пожалеет о желании перепихнуться с ним, как только протрезвеет. Мэверик ворчал об этом по дороге домой и гадал вслух, неужели Хантер никогда не выучит этот урок.

Мэверик все еще спал и не проснется до полудня. Воскресенье было ленивым днем в нашем доме. Обычно мы заказывали еду на вынос и делали домашнюю работу, а потом смотрели фильмы или сериалы, навязанные Хантером, поскольку мы с Мэвериком не были привередливыми.

Я сходил в душ, оделся, взял ключи и вышел на улицу.

Воздух был прохладным. Ветерок разносил легкий запах выхлопных газов и терпкий запах гниющей листвы. В воздухе также витали ароматы дрожжей и корицы из булочной, которая находилась в полквартала ниже по улице. От этого мой желудок заурчал.

Тучи казались тяжелыми и полными дождя, темнея на горизонте. Тротуар был мокрым, на нем оставались глубокие лужи. Я поехал к району, где жили мои родители, включив музыку и подпевая во весь голос — делая все возможное, чтобы прогнать те неспокойные ощущения, которые возникали всякий раз, когда мне приходилось видеться с Уолтером. Подъезжая к кварталу, где жили родители, мне пришлось повилять в трафике, проезжая мимо католической церкви, где только что закончилась месса, и прихожане десятками высыпали на улицы.

В итоге я свернул на другую улицу и въехал в тихий семейный район. Я притормозил, пока группа мальчиков убирала хоккейные сетки с дороги, где они устроили игру. Они помахали, пока я проезжал мимо. Их джерси свисали до колен и явно принадлежали их отцам или старшим братьям.

Через два дома от них две девочки прыгали на скакалках, и их хвостики подпрыгивали вместе с ним.

Дом моих родителей стоял почти в самом конце дороги. Я припарковался за машиной Уолтера и просто сидел. Пока двигатель работал на холостом ходу, я позволил Саре Бареллис напомнить мне, что я изумителен и должен просто быть храбрым. Я закрыл глаза и подпевал песне, покачиваясь под ее ритм и позволяя музыке на время унести меня в другое место перед тем, как мне придется вытерпеть завтрак с семьей.

Когда песня закончилась, и я уже достаточно долго тянул резину, я выключил двигатель и вышел.

Сухие листья шуршали под моими ногами, пока я шел по подъездной дорожке к дому. Старый клен перед домом стоял с почти голыми ветками, которые тянулись к мрачному небу. Похоже, моего брата ждала работенка.

Джейкоб был на одиннадцать лет моложе меня, но у меня сохранились нежные воспоминания о прохладных осенних деньках, когда мы вместе играли в опавших листьях. Лиственные бои. Собирание их в огромные кучки и прыгание в них. Джейкоб изобрел для нас более дюжины разных игр с листьями, и я соглашался на все.

В итоге, когда мы заканчивали, моей работой было собрать их граблями и уложить в мешки, а Джейкоб всегда пытался помочь, но сам того не осознавая только добавлял мне работы.