— Еще бы!

— Одного взгляда на него довольно чтобы понять: этот человек исповедует опаснейшие политические взгляды.

— Да, он вольтерьянец.

— Вольтерьянец все равно что безбожник.

— Он был жирондистом.

— А жирондист то же, что цареубийца.

— Ясно одно: он не любит священников.

— Кто не любит священников — не любит Бога, а кто не любит Бога — не любит короля, потому что король получает власть по божественному праву.

— Значит, это точно плохой человек.

— Плохой? — переспросил аббат. — Да это революционер!

— Кровопийца! — поддержал художник. — И мечтает он об одном: разрушить общественный порядок.

— Я так и думал, — сказал г-н Рапт. — Он выглядит слишком невозмутимым — это жестокий человек!.. Я очень вам благодарен, господа, что вы дали мне знать о таком человеке.

— Не за что, господин граф, — сказал Ксавье, — мы всего лишь исполнили свой долг.

— Долг каждого честного гражданина, — прибавил Сюльпис.

— Если бы вы могли, господа, представить письменные и неоспоримые доказательства вреда, причиненного этим человеком, можно было бы, вероятно, заставить его исчезнуть, отделаться от него тем или иным способом. Вы можете мне дать такие доказательства?

— Нет ничего проще, — ответил со змеиной улыбкой аббат, — к счастью, все доказательства у нас в руках.

— Все! — подтвердил художник.

Аббат вынул из кармана, как сделал перед тем фармацевт, сложенный вчетверо листок, и подал его г-ну Рапту со словами:

— Вот петиция, подписанная двенадцатью самыми известными врачами квартала, доказывающая, что этот отравитель торгует лекарствами, приготовленными не по правилам. Некоторые из его лекарств несомненно послужили причиной смерти.

— Дьявольщина! Это уже серьезно! — заметил г-н Рапт. — Дайте мне эту петицию, господа, и поверьте, что я сумею найти ей применение.

— Самое меньшее, что можно требовать для такого человека, господин граф, — это камера если не в Рошфоре и Бресте, то хотя бы в Бисетре.

— Ах, господин аббат! Вы подаете высокий пример христианского милосердия! — воскликнул граф Рапт. — Вы хотите раскаяния, а не смерти грешника.

— Господин граф! — с поклоном отвечал аббат. — Уже давно я, опираясь на сведения, добытые с огромным трудом, составил вашу биографию. Я ждал лишь такой встречи как сегодня, чтобы опубликовать ее. Я объявлю ее в следующем номере "Горностая". И прибавлю еще одну черту: любовь к человечеству.

— Господин граф! — прибавил Ксавье. — Я никогда не забуду этот визит и когда буду писать Праведника, прошу у вас позволения вспомнить ваше благородное лицо.

Во время этого диалога полковник, которого аббат не напрасно назвал военачальником, маневрировал, как опытный стратег, и постепенно оттеснил братьев к двери.

Аббат решился наконец взяться за ручку: не то понял маневр, не то ему нечего было просить.

В эту минуту дверь распахнулась, но не по милости аббата, а под внешним давлением, и старая маркиза де Латурнель (ее, надеюсь, не забыли наши читатели, ведь она была связана с графом Раптом не простыми родственными узами) устремилась, запыхавшись, в кабинет.

— Слава Богу! — пробормотал г-н Рапт, полагая, что наконец-то вырвался из когтей двух братьев.

— На помощь! Умираю! — слабо вскрикнула маркиза и, закатив глаза, упала на руки аббату Букмону.

— Ах ты, Господи! Госпожа маркиза! — воскликнул тот. — Что произошло?

— Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой? — спросил граф Рапт, бросившись было на помощь г-же де Латурнель, но замер, видя, что она в руках друга.

Ничто на свете не могло испугать его больше, чем то, что он увидел: маркиза де Латурнель — приятельница такого злобного человека, как аббат.

Он знал, какой легкомысленной бывала маркиза; случалось, ночью он внезапно просыпался, и его бросало в жар при мысли, что его тайны находились в руках женщины, которая любила его от всего сердца, но могла в один прекрасный день, подобно лафонтеновскому медведю, сгоняющему муху, швырнуть графу в голову одну их этих тайн и уничтожить его.

Кроме того, он хорошо знал маркизу: если маркиза была другом двух братьев, она станет поддерживать не его, а церковников.

Его еще больше ошеломило, когда в ответ на вырвавшиеся у него слова "Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой?" аббат Букмон сказал, пародируя слова графа о г-не де Сент-Эреме:

— Я был бы недостоин жить, если бы не знал одну из самых благочестивых дам Парижа!

Граф увидел, что необходимо примириться с этим знакомством, и подошел к маркизе, по привычке изображавшей в шестьдесят лет один из обмороков, так шедших ей в двадцатилетием возрасте.

— Что с вами, сударыня? — спросил он в свою очередь. — Умоляю: не оставляйте нас в неизвестности.

— Да я просто умираю! — не открывая глаз, отозвалась маркиза.

Такой ответ ничего не значил.

Однако граф Рапт увидел, что все не так страшно, как ему показалось вначале, и сказал секретарю:

— Надо бы позвать врача, Бордье.

— Не надо! — возразила маркиза, открывая глаза и испуганно озираясь.

Она увидела аббата.

— А, это вы, господин аббат, — нежнейшим голоском пролепетала старая святоша.

Ее тон заставил графа Рапта вздрогнуть.

— Да, госпожа маркиза, это я, — отозвался довольный аббат. — Имею честь представить вам своего брата, господина Ксавье Букмона.

— Большой художник! — как нельзя ласковее улыбнулась маркиза. — Я от всего сердца рекомендую его нашему будущему депутату.

— Это ни к чему, сударыня, — возразил г-н Рапт. — Господа, слава Богу, умеют отрекомендоваться сами.

Братья опустили глаза и смиренно поклонились; они сделали это совершенно одинаково, словно приведенные в действие одной пружиной.

— Так что же с вами случилось, маркиза? — вполголоса спросил г-н Рапт, словно намекая двум посетителям, что, оставаясь дольше, они проявляют нескромность.

Аббат понял его намерение и сделал вид, что уходит.

— Брат мой! — сказал он. — Я начинаю замечать, что мы злоупотребляем временем господина графа.

Однако маркиза удержала его за полу редингота.

— Нисколько, господин аббат! — возразила она. — Причина моего страдания ни для кого не секрет. Кстати, поскольку вы некоторым образом причастны к тому, что со мной происходит, я рада встретить вас здесь.

Будущий депутат помрачнел, зато аббат просиял от радости.

— Что вы хотите сказать, госпожа маркиза? — вскричал он. — Как я, готовый отдать за вас жизнь, могу иметь несчастье быть причастным к вашему страданию?

— Ах, господин аббат! — с отчаянием в голосе вскричала маркиза. — Вы ведь знаете Толстушку?

— Толстушку? — переспросил аббат таким тоном, словно хотел сказать: "А что это такое?"

Граф знал, что такое Толстушка, и, догадываясь о причине великого страдания, сотрясавшего маркизу, упал в кресло со вздохом отчаяния, как человек, который, устав бороться, сдает свои позиции неприятелю.

— Да, Толстушку, — подтвердила маркиза плачущим голосом. — Вы не могли ее не знать, вы двадцать раз видели меня с ней.

— Где же, госпожа маркиза? — спросил аббат.

— Да в вашем приходе, господин аббат, в Монружском братстве. Я всегда ее привожу, вернее — увы! — приводила с собой. О Великий Боже! Бедняжка, она так громко лаяла, если я оставляла ее одну в особняке!

— A-а, понял! — вскричал аббат, которого наконец надоумило слово "лаяла". — Понял!

Изображая отчаяние, он хлопнул себя по лбу и продолжал:

— Вы говорите о своей прелестной собачке! Восхитительной собачке, грациозной и умненькой! Неужели с ней случилось какое-нибудь несчастье, госпожа маркиза, с этой милой маленькой Толстушкой?

— Несчастье?! Ну еще бы, разумеется, несчастье! — разрыдалась маркиза. — Она умерла, господин аббат!