— Ах, вот что! Он, стало быть, запамятовал, что именно я помог ему стать епископом и что благодаря вашей помощи он попал в окружение ее высочества герцогини Ангулемской?

— Все это он помнит. Однако, как он говорит, он не может пойти на сделку с собственной совестью.

— Его совесть!.. Его совесть!.. — пробормотал граф Рапт. — Какому ростовщику он ее заложил и кто из моих недругов дал ему денег, чтобы выкупить ее?

— Дорогой граф! Дорогой граф! — вскрикнула маркиза и перекрестилась. — Я вас не узнаю. Страсть вас ослепляет!

— Действительно, я от отчаяния готов биться головой о стену. Еще один, кого я считал купленным, а он хочет получить деньги раньше, чем продаст свою шкуру! Дорогая маркиза! Садитесь в карету… У вас сегодня приемный день, не так ли?

— Да.

— Поезжайте к монсеньеру Колетта и пригласите его к себе.

— Что вы такое говорите?! Уже слишком поздно.

— Скажете, что хотели пригласить его лично.

— Я только что от него и словом не обмолвилась о приглашении.

— Как же так?! Вы знаете, что у меня мало времени, и не заставили его поехать вместе с вами?

— Он отказался, отговорившись тем, что, если бы он был вам нужен, вы сами приехали бы к нему.

— Я поеду завтра.

— Будет слишком поздно.

— Почему?

— К тому времени выйдут газеты, и то, что захотят сказать против вас, окажется напечатано.

— Что же он может сказать против меня?

— Кто же знает?

— Как это кто? Объяснитесь!

— Монсеньер Колетти, как вы знаете, взялся обратить княгиню Рину в католическую веру.

— Разве это уже не было сделано?

— Нет, однако она чахнет с каждым днем. Кроме того, он исповедник вашей жены.

— О, Регина не могла ничего сказать против меня.

— Кто знает! На исповеди…

— Сударыня! — с негодованием воскликнул граф Рапт. — Даже для самых захудалых служителей Церкви тайна исповеди священна.

— Да, в конце концов, мне-то откуда знать! Но если хотите получить от меня совет…

— То… что?

— Садитесь-ка сами в карету и поезжайте к нему с миром.

— Да у меня на сегодня назначены еще три-четыре посетителя!

— Примите их завтра.

— Я потеряю их голоса.

— Лучше потерять три голоса, чем тысячу.

— Вы правы… Батист! — закричал г-н Рапт, названивая в колокольчик. — Батист!

На пороге появился лакей.

— Карету! — приказал граф. — И пришлите ко мне Бордье.

Спустя минуту в кабинет вернулся секретарь.

— Бордье! — сказал граф. — Я выйду по потайной лестнице. Отошлите всех посетителей.

Торопливо поцеловав маркизе ручку, г-н Рапт поспешил прочь из кабинета, однако успел услышать, как г-жа де Латурнель сказала секретарю:

— А теперь, Бордье, мы подумаем, не правда ли, как отомстить за смерть Толстушки!

Граф Рапт примчался на улицу Сен-Гийом, где находился особняк его преосвященства Колетти.

Монсеньер занимал флигель, расположенный между двором и садом. Это был прелестный уголок, гнездышко, достойное поэта, влюбленного или аббата, открытое полуденным лучам, но тщательно спрятанное от лютых северных ветров.

Внутреннее убранство флигеля с первого взгляда выдавало утонченную чувственность святого человека, который здесь жил. Согретый воздух, благоуханный, располагающий к сладострастию, охватывал вас, едва вы попадали внутрь, и если бы вас ввели в комнаты с завязанными глазами, вы, вдохнув аромат, решили бы, что оказались в одном из таинственных, опьяняющих будуаров, в которых щёголи времен Директории славословили и воскуряли фимиам.

Слуга — по виду не то придверник-мирянин, не то духовное лицо — пригласил графа Рапта в небольшую полуосвещенную гостиную, располагающуюся рядом с приемной.

— Его преосвященство сейчас очень занят, — доложил слуга, — не знаю, сможет ли он вас принять. Однако не угодно ли вам назвать свое имя?..

— Доложите о графе Рапте, — приказал будущий депутат.

Слуга низко поклонился и вошел в приемную.

Несколько мгновений спустя он вернулся и сообщил:

— Его преосвященство примет господина графа.

Полковнику не пришлось слишком долго ждать. Прошло не больше пяти минут, и из приемной в сопровождении монсеньера Колетти вышли два человека. Граф не сразу разглядел в полумраке их лица, но тут же узнал братьев Букмонов: только они умели так раболепно кланяться.

Это в самом деле были Сюльпис и Ксавье Букмоны.

Господин Рапт поклонился им как мог любезнее и вошел в приемную в сопровождении епископа, который ни за что не хотел проходить первым.

— Я никак не ожидал, что вы окажете мне честь и доставите удовольствие своим визитом именно сегодня, господин граф, — начал его преосвященство, указав графу Рапту на козетку, и сел сам.

— Отчего же, монсеньер? — спросил граф.

— Потому что накануне выборов у такого государственного мужа, как вы, — смиренно отвечал монсеньер Колетти, — есть, должно быть, дела поважнее, чем визит к бедному затворнику вроде меня.

— Ваше преосвященство! — поспешил прервать его граф, видя, как далеко мог его завести этот жеманный лицемер. — Госпожа маркиза де Латурнель любезно сообщила, к моему величайшему удивлению и огорчению, что я совершенно лишился вашего доверия.

— Госпожа маркиза де Латурнель, может быть, преувеличила, — перебил его аббат, — когда сказала: "совершенно".

— Я должен это понимать так, ваше преосвященство, что вы не очень мне доверяете.

— Признаюсь, господин граф, — нахмурился аббат и устремил взгляд ввысь, будто призывая на стоявшего перед ним грешника Божье милосердие, — что его величество спрашивал мое мнение о вашем переизбрании в Палату и вхождении в министерство, и… я не сказал всего, что думаю по этому поводу, но был вынужден просить короля повременить с окончательным решением до моего обстоятельного разговора с вами.

— Я сюда именно за этим явился, монсеньер, — холодно проговорил в ответ будущий депутат.

— Тогда… побеседуем, господин граф.

— В чем вы можете меня упрекнуть, ваше преосвященство? — спросил г-н Рапт. — Я имею в виду лично меня.

— Я?! — с невинным видом переспросил епископ. — Чтобы я упрекал вас в чем-либо лично? По правде говоря, вы ставите меня в неловкое положение. Ведь если речь обо мне, господин граф, то для меня знакомство с вами было величайшим благом! Я так и сказал королю и могу повторить это во всеуслышание. Я любому готов рассказать, как я вам признателен!

— О чем же, в таком случае, речь, монсеньер? Раз вы мной довольны, как вы говорите, чем объясняется немилость, в которую я впал в ваших глазах?

— Это объяснить весьма непросто, — заметно смутившись, покачал головой епископ.

— Могу ли я вам помочь, монсеньер?

— Чего же лучше, господин граф! Вы ведь, как я полагаю, догадываетесь, о чем идет речь?

— Нисколько, уверяю вас, — возразил г-н Рапт. — Но мы, возможно, придем к цели вместе, если постараемся?!

— Итак, я внимательно вас слушаю.

— В вас словно заключены два человека, монсеньер: священник и политический деятель, — пристально глядя на епископа, начал граф. — Какого из двух я обидел?

— Да ни того ни другого… — с притворным сомнением в голосе отвечал епископ.

— Прошу прощения, монсеньер, — продолжал граф Рапт. — Давайте говорить откровенно. Скажите, какому из двух человек, политику или священнику, я обязан принести извинения и возместить ущерб?

— Послушайте, господин граф, — сказал епископ. — Я действительно буду с вами откровенен. Для начала позвольте мне напомнить, с каким восхищением я отношусь к вашему редкому таланту. Я до настоящей минуты не знаю человека, более вас достойного занять самый высокий государственный пост. К несчастью, появилось пятнышко, затмевающее блеск, которым я вас мысленно окружил.

— Объясните вашу мысль, монсеньер. Я с радостью готов исповедаться.