Внимательно осмотрев рану, Сальватор поднялся, не говоря ни слова.

— Есть ли опасность смерти? — спросил Камилл де Розан.

— Тут не просто опасность, а смертельный случай, — ответил Сальватор.

— Как?! Неужели ни малейшей надежды? — вступил в разговор второй секундант.

Сальватор еще раз взглянул на раненого и отрицательно покачал головой.

— Итак, вы утверждаете, что наш друг не выживет, получив такое ранение? — продолжал Камилл.

— Так же, сударь, как не выжил Коломбан, не вынесши страдания, — строго заметил Сальватор.

Камилл вздрогнул и отпрянул.

Сальватор поклонился и присоединился к двум генералам. Те поинтересовались состоянием раненого.

— Ему осталось жить не больше десяти минут, — отозвался Сальватор.

— Вы ничем не можете ему помочь? — спросили секунданты.

— Абсолютно ничем.

— Да смилуется над ним Господь! — сказал г-н де Маранд. — Едемте, король ждет.

Город Амстердам, который мог бы стать крупной гаванью мирового значения, если бы там говорили на каком-нибудь другом языке, кроме голландского, похож на огромную Венецию. Тысяча каналов, напоминающих длинные муаровые ленты, омывает его дома; тысяча разноцветных лучей сияет на крышах.

Разумеется, дом, выкрашенный в красный, зеленый или желтый цвет, выглядит претенциозно, некрасиво, если смотреть на него отдельно; но когда все эти цвета слиты воедино, они отлично сочетаются и превращают город в нескончаемую каменную радугу.

И потом, не только цвет, но и форма всех этих домов очень приятна, настолько они разнообразны, оригинальны, неожиданны, живописны. Словом, кажется, что все ученики великой школы голландской живописи разрисовали сами свой город ради собственного удовольствия, да и, разумеется, на радость путешественникам.

Если Амстердам похож на Венецию своими бесчисленными каналами, то своими яркими красками он напоминает китайский город, как, во всяком случае, мы привыкли его себе представлять, — иными словами, как огромный магазин фарфора. Каждое жилище с расстояния в несколько шагов похоже на фантастические домики, простую и естественную архитектуру которых можно видеть на заднем плане рисунков, украшающих наши чайные чашки. На порог этих домов ступаешь с опаской, настолько их кажущаяся хрупкость смущает вас с первого взгляда.

Если одеяние еще не делает монаха, то жилище, напротив, формирует живущего в нем человека. Невозможно не быть спокойным, невозмутимым, порядочным в этих достойных и светлых домах. Сверху донизу весь город излучает на путешественника спокойствие, заставляющее пришельца желать одного: жить и умереть здесь. Если тот, кто, увидев Неаполь, воскликнул: "Увидеть Неаполь и умереть" — оказался бы в Амстердаме, он, несомненно, сказал бы: "Увидеть Амстердам и жить!"

Таково было, во всяком случае, мнение двух влюбленных, которых мы назвали Жюстеном и Миной; они мирно жили в Голландии, как двое голубков в гнездышке.

Сначала они поселились в пригороде. Но домовладелец мог им предложить лишь такую квартиру, в которой все комнаты были смежные и сообщались между собой, а такая жизнь бок о бок противоречила указаниям Сальватора и могла помешать осуществлению той цели, к которой Жюстен стремился всем своим существом.

Временно они сняли эту квартиру, и школьный учитель занялся поисками пансиона для Мины, но все оказалось тщетно. Французские учительницы были редкостью, а то, что они преподавали, невеста Жюстена могла бы преподавать не хуже их. Таково было мнение г-жи ван Слипер, хозяйки самого большого пансиона в Амстердаме.

Госпожа ван Слипер оказалась необыкновенной женщиной. Дочь коммерсанта из Бордо, она вышла замуж за богатого голландского судовладельца по имени ван Слипер и родила ему четырех дочерей. Когда муж умер, она пригласила из Франции образованную девушку, чтобы та преподавала ее детям основы французского языка.

Соседки умоляли г-жу ван Слипер разрешить своей учительнице заняться образованием и их дочерей. Но постепенно число желающих настолько возросло, что четыре девицы ван Слипер стали видеть свою наставницу весьма редко.

Однажды вечером г-жа ван Слипер собрала соседок и предупредила, что со следующего месяца запрещает своей учительнице давать уроки французского языка другим детям в ущерб ее собственным дочерям, образование которых от этого начинало заметно страдать.

— Ах! — воскликнула одна из соседок, мать пяти дочерей (ни один гражданин любой другой страны не умеет так плодиться, как голландец). — Неужели нет никакой возможности уладить этот вопрос к нашему и вашему удовольствию?

— Я такого способа не вижу, — отвечала г-жа ван Слипер.

— А что, если, вместо того чтобы принимать вашу учительницу у себя, мы пришлем наших дочерей к вам? — продолжала та же соседка.

— Отлично сказано! — вскричали все соседки.

— Вы так думаете? — с сомнением произнесла г-жа ван Слипер. — Разве мой дом достаточно велик, чтобы принимать здесь около тридцати детей, не говоря уж о том, что пришлось бы превратить его в настоящий пансион?

— А что в этом плохого? Профессия хозяйки пансиона — одна из самых благородных и уважаемых, разве нет?

— Согласна. Но мой дом для этого маловат.

— Снимите другой.

— Как вы скоры, соседка!

— Да, потому что хочу решить этот вопрос.

— Я подумаю, — пообещала г-жа ван Слипер.

— Да чего тут думать! — не унималась соседка. — Вам ни о чем не придется беспокоиться. Я берусь субсидировать пансион и готова быть вашим компаньоном. Прошу у вас неделю на то, чтобы подобрать дом и купить его. Договорились?

Госпоже ван Слипер отнюдь не претило это предложение, но она была несколько обеспокоена тем, как рьяно ее соседка взялась за дело.

— Позвольте мне хотя бы посоветоваться, собраться с мыслями, — заметила она.

— Ни за что! — вскричала соседка. — Великие решения надо принимать не задумываясь. Вы со мной согласны? — прибавила она, повернувшись к своим приятельницам.

Все единодушно ее поддержали.

Вот так г-жа ван Слипер стала хозяйкой одного из самых больших пансионов города Амстердама.

Она возглавляла пансион около полутора лет, когда к ней пришел Жюстен.

После получасового разговора она знала о Жюстене и Мине все, что учитель счел необходимым ей сообщить.

Видя, как прекрасно воспитан, как скромен, учтив, корректен, образован Жюстен, узнав, как старательно он учился, чтобы потом посвятить не один год воспитанию детей, г-жа ван Слипер загорелась желанием пригласить Жюстена к себе в пансион в качестве учителя французского языка.

Прежней учительницы, занимавшейся с тридцатью девочками, на всех не хватало. Кроме того, ее запас знаний, и так не очень большой, грозил вот-вот исчерпаться. Она честно призналась в этом г-же ван Слипер, и та обещала выписать из Франции другую учительницу для занятий в старших классах.

Жюстена словно послала сама судьба, и хозяйка пансиона приняла его с распростертыми объятиями.

Она была вне себя от радости, когда узнала, что будущая ученица ее пансиона могла сама в отсутствие Жюстена преподавать девочкам историю, географию, ботанику, английский и итальянский языки.

К сожалению, это не совсем отвечало намерениям Жюстена.

— Сударь! — воскликнула г-жа ван Слипер, когда молодой человек, отчаявшись от того, что не может заключить договор, который бы его удовлетворил, собирался уйти. — Сударь, не могли бы вы уделить мне еще несколько минут?

— С удовольствием, сударыня, — ответил Жюстен и снова сел.

— Сударь! — продолжала г-жа ван Слипер. — Какой цели вы добиваетесь, желая поместить девушку к нам?

— Как я вам уже сказал, сударыня, я должен дождаться либо вестей от ее отца, либо ее совершеннолетия, чтобы на ней жениться.

— Значит, у нее нет родных?

— Только приемные: моя мать, моя сестра и я.