— В котором часу ты завтракаешь?

— Да когда пожелаете, дорогой крестный, — отвечал тот.

— Тогда идем завтракать! — предложил Пьер Берто.

Но прежде Петрус хотел кое-что узнать.

Он позвонил.

Вошел Жан.

Петрус обменялся с ним многозначительным взглядом.

Жан утвердительно кивнул.

— Ну, так что же? — спросил Петрус.

Лакей указал глазами на моряка.

— Давай, давай! — поторопил его Петрус.

Жан подошел к хозяину и из небольшого бумажника русской кожи, будто специально предназначенного для такого дела, достал небольшое кокетливо сложенное письмо.

Петрус выхватил его у лакея, распечатал и пробежал глазами.

Потом вынул из кармана бумажник, взял оттуда письмо, полученное, очевидно, накануне, заменив его только что прочитанным. Петрус подошел к сундуку, отпер небольшим ключиком, который он носил на шее, железный ларец и положил туда письмо, украдкой поцеловав его на прощание.

Затем снова тщательно запер ларец, обернулся к капитану, пристально следившему за ним, и сказал:

— Теперь, если хотите, можно и позавтракать, крестный…

— Еще бы не хотеть! Уже десять часов!

— В таком случае, карета внизу, и теперь я приглашаю вас на студенческий завтрак в кафе Одеон.

— К Рибеку? — уточнил моряк.

— A-а! Вы его знаете?

— Дорогой мой! — проговорил моряк. — Рестораны и философы — вот что я изучил досконально и докажу это, сделав на сей раз заказ самостоятельно.

Крестник и крестный сели в экипаж и скоро вышли у кафе Рибека.

Моряк без колебаний взошел по лестнице во второй этаж и, отодвигая карту, которую протянул ему лакей, приказал:

— Двенадцать дюжин устриц, два бифштекса с картофелем, два тюрбо в масле, груши, виноград и шоколад без молока.

— Вы правы, крестный, — признал Петрус. — Вы великий философ и настоящий гурман.

Капитан отозвался с присущим ему хладнокровием:

— Лучший сотерн к устрицам, лучший бон к остальным блюдам.

— По бутылке каждого?

— Это будет зависеть от их марки.

Тем временем привратник Петруса отсылал назад многочисленных ценителей искусства, совершенно сбитых с толку: он говорил им, что его хозяин передумал и распродажа не состоится.

После завтрака капитан послал лакея за наемным экипажем, и Петрус спросил:

— Разве мы не возвращаемся вместе?

— Я же собирался купить особняк! — напомнил капитан.

— Верно, — кивнул Петрус. — Не желаете ли, чтобы я вам помог в поисках?

— У меня свои дела, у тебя — твои: вот, хотя бы, ответить на записочку, которую ты получил сегодня утром. А я, кстати, с причудами. Я даже не уверен, что особняк, построенный по моему плану, будет по-прежнему мне нравиться неделю спустя. Суди сам, что может статься с особняком, купленным на чужой вкус… Я даже не стал бы там распаковывать чемоданы.

Петрус уже начинал привыкать к крестному и понимал: чтобы оставаться с ним в приятельских отношениях, необходимо было предоставить ему полную свободу.

И он ответил:

— Поезжайте, крестный! Вы знаете, что в любое время вы желанный гость.

Капитан кивнул, что означало «Черт побери!», и прыгнул в экипаж.

Петрус вернулся к себе; на душе у него было легко как никогда.

По пути он встретил Людовика и по его расстроенному лицу понял, что случилось несчастье.

Людовик сообщил ему об исчезновении Рождественской Розы.

Выразив молодому доктору свое сочувствие, Петрус задал естественный вопрос:

— Ты видел Сальватора?

— Да, — подтвердил Людовик.

— И что?

— Я застал его как всегда спокойным и строгим. Он уже знал о случившемся.

— Что он сказал?

— Он сказал следующее: «Я найду Рождественскую Розу, Людовик, но сейчас же отправлю ее в монастырь, где вы сможете ее навещать только как врач или когда решитесь на ней жениться. Вы ее любите?»

— И что ты ответил? — спросил Петрус.

— Правду, друг мой: я люблю эту девочку всей душой! Я к ней привязался, и не как плющ к дубу, а как дуб к плющу. Поэтому я не колебался с ответом. «Сальватор! — сказал я. — Если вы вернете мне Рождественскую Розу, клянусь, как только ей исполнится пятнадцать лет, она станет моей женой». — «Будь она богата или бедна?» — прибавил Сальватор. Я запнулся. Меня смущало не слово «бедная», а слово «богатая». «Что значит „богата или бедна“»? — переспросил я. «Именно так, богата или бедна, — продолжал настаивать Сальватор. — Вы же знаете, что Рождественская Роза — потерянный ребенок или найденыш. Вам известно, что в прежней жизни она знала Ролана, а он пес аристократический. Вполне возможно, что Рождественская Роза однажды вспомнит, кто она такая, и может с одинаковой вероятностью оказаться как богатой, так и бедной. Готовы ли вы с закрытыми глазами жениться на ней?» — «А не воспротивятся ли нашему браку родители Рождественской Розы, если предположить, что они отыщутся?» — «Людовик! — сказал Сальватор. — Это мое дело. Возьмете ли вы в жены Рождественскую Розу богатой или бедной — такой, какой она будет в пятнадцать лет?» Я протянул Сальватору руку, и вот уж я обручен, дорогой мой. Но Бог знает, где теперь несчастная девочка!

— А где сам Сальватор?

— Не знаю. Покинул Париж, так я думаю. Он попросил меня неделю на поиски и назначил мне свидание у него дома на улице Макон в следующий четверг. А ты что поделываешь? Что произошло? Похоже, твои намерения изменились?

Петрус с воодушевлением рассказал Людовику во всех подробностях о том, что произошло накануне. Но тот, скептичный, как всякий врач, не поверил другу на слово и ждал доказательств.

Петрус показал ему два банковских билета из тех десяти, что он получил от капитана.

Людовик взял один из двух билетов и пристально осмотрел его с обеих сторон.

— Уж не поддельный ли он, случайно? — спросил Петрус. — Может, подпись Тара ненастоящая?

— Нет, — возразил Людовик. — Хотя мне за всю жизнь довелось увидеть и пощупать не много банковских билетов, этот, как мне кажется, настоящий.

— Так в чем дело?

— Я тебе скажу, дорогой друг, что не очень-то верю в американских дядюшек, а еще меньше — в крестных. Надо бы рассказать обо всем Сальватору.

— Но ты же сам сказал, — с живостью возразил Петрус, — что Сальватор уехал на несколько дней из Парижа и вернется только в следующий четверг!

— Да, верно, — ответил Людовик, — но ты познакомишь нас пока со своим набобом, договорились?

— Черт побери! Не вижу, что может этому помешать, согласился Петрус. — А кто из нас раньше увидится с Жаном Робером?

— Я, — ответил Людовик. — Я иду сейчас к нему на репетицию.

— Расскажи ему про капитана.

— Какого капитана?

— Капитана Пьера Берто Монтобана, моего крестного.

— А ты написал о нем своему отцу?

— О ком?

— О крестном.

— Как ты понимаешь, это первое, что пришло мне на ум. Но Пьер Берто хочет сделать ему сюрприз и умолял не сообщать ему о своем возвращении.

Людовик покачал головой.

— Ты продолжаешь сомневаться? — спросил Петрус.

— Все это представляется мне слишком невероятным.

— Мне тоже вначале так показалось, я и сейчас порой думаю, что все это мне пригрезилось. Ущипни меня, Людовик. Хотя, признаюсь, просыпаться мне страшно!

— Ничего, — успокоил его Людовик, более выдержанный, чем оба его приятеля. — Жаль только, что Сальватора сейчас нет с нами.

— Да, жаль, конечно, — согласился Петрус, положив Людовику руку на плечо, — но знаешь, дорогой мой, трудно себе представить беду страшнее той, на которую я был обречен. Не знаю, куда заведут меня новые обстоятельства, уверен лишь в одном: они помогут мне избежать падения. На дне пропасти меня ждало несчастье. Неужели я сейчас еще быстрее скатываюсь в другую пропасть? Не знаю. Но сейчас я, по крайней мере, качусь с закрытыми глазами и если, очнувшись, окажусь на дне, то хотя бы пережив перед тем надежду и счастье.