Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Само собой разумеется, что другой глаз он не сводил с мошенника и вовремя заметил, как в его руке сверкнуло лезвие. Он успел перехватить его запястье широкой, будто валек прачки, ручищей.

Легким движением мускулов предплечья он мгновенно сдавил руку графа Эрколано: тот выпустил нож, ноги у него подкосились, и он упал навзничь.

Жан Бык поставил колено побежденному на грудь: послышался глухой треск костей, сопровождаемый полузадушенным хрипом. Затем, поскольку он ловко заставил графа упасть так, чтобы можно было дотянуться до денег, собрал пачки билетов и распихал их по карманам.

Он был поглощен этим занятием, как вдруг ему показалось, что неприятель, по-прежнему издававший предсмертные хрипы, потянулся за ножом.

Жан Бык увидел, что пора с этим покончить: ударом, способным сбить с ног быка, плотник, так сказать, пригвоздил голову шантажиста к земле, сопровождая свои грозные действия нетерпеливыми словами, которые при других обстоятельствах могли бы показаться комичными:

— Я вижу, вы никак не успокоитесь?

Теперь злоумышленнику поневоле пришлось унять свой пыл.

Он лишился чувств.

Жан Бык пересчитал пачки билетов, их оказалось ровно десять.

Он поднялся на ноги и подождал, пока г-н граф Эрколано тоже встанет.

Скоро он понял, что его ожидания напрасны.

Граф не подавал признаков жизни.

Жан Бык приподнял шляпу — плотник был чрезвычайно вежливый человек, несмотря на грубоватую внешность — и почтительно поклонился мошеннику.

Но тот то ли был не столь хорошо воспитан, как плотник, то ли не мог поклониться в ответ по причине обморока, но он даже не шевельнулся.

Жан Бык посмотрел на него в последний раз и, видя, что тот упорно хранит неподвижность, махнул левой рукой, словно желая сказать: "Тем хуже! Ты сам этого хотел, милейший!"

И он не спеша пошел прочь, сунув руки в карманы и ступая уверенно с видом человека, исполнившего свой долг.

Мошенник же пришел в себя долгое время спустя после того, как Жан Бык уже вернулся домой, то есть в тот ранний час, когда на землю падает роса.

Роса, благотворно влияющая на цветы и другие растения, видимо, полезна животному царству не меньше, чем растительному: едва первые капли упали графу Эрколано на лицо, он чихнул, словно человек, схвативший насморк.

Еще через несколько минут граф шевельнулся, приподнялся, потом снова уронил голову, снова ее поднял; наконец, после нескольких безуспешных попыток, ему удалось сесть.

Он посидел некоторое время не двигаясь, будто собирался с мыслями, потом пошарил в карманах и грубо выругался.

Видимо, память постепенно к нему возвращалась, а вместе с тем перед ним разверзалась бездна.

Бездной, зияющей и пустой, был карман, совсем недавно видевший пятьсот тысяч франков, или двадцать тысяч ливров ренты.

Впрочем, граф Эрколано был настоящий философ; он сейчас же подумал о том, что, как велика ни была потеря, она могла бы оказаться еще больше, если бы вместе с пятьюстами тысячами ливров он потерял нечто гораздо более ценное — жизнь, а до этого было недалеко.

Но он остался в живых, хотя и пострадал немного.

В этом он постарался убедиться прежде всего, с удовольствием вдохнув и выдохнув несколько раз, как человек, долго лишенный радостей, связанных с этим упражнением. После этого он покрутил головой, как сделал бы повешенный, разорвавший свою веревку. Наконец он вытер пот со лба рукавом левита, поднялся, пошатываясь, на ноги, огляделся с оторопевшим видом, натужно закашлялся, потряс головой, словно хотел сказать, что ему еще долго придется приходить в себя после приступа, который он недавно выдержал, затем надвинул на глаза шляпу и, не глядя ни вперед, ни назад, ни направо, ни налево, как делал это при своем появлении, пустился бежать со всех ног, благодаря Небо за то, что остался жив и может еще употребить остаток дней на радость себе и ближним.

Мы бы недооценили проницательность наших читателей, если бы хоть на мгновение усомнились в том, что они узнали в любителе живописи, проникшем к Петрусу под видом его крестного капитана Берто Монтобана, в графе Эрколано ***, в шантажисте, любителе приключений, мошеннике, которого едва не убил Жан Бык, нашего старого знакомого, который, к величайшей радости Петруса, прогуливался в последний день карнавала на площади Обсерватории, украсив себя картонным носом в несколько дюймов длиной, человека по имени Жибасье. Благодаря доверию, которое ему оказывал г-н Жакаль, он считал себя вправе время от времени предпринимать ради собственной выгоды весьма рискованные шаги.

XVII

ГЛАВА, В КОТОРОЙ МАДЕМУАЗЕЛЬ ФИФИНА, САМА ТОГО НЕ ЖЕЛАЯ,

ОКАЗЫВАЕТ НЕМАЛУЮ УСЛУГУ САЛЬВАТОРУ

На следующий день после этих событий, около шести часов утра, Сальватор переступил порог низкой двери в доме по Грязной улице, где жили Жан Бык и его рыжая подружка, мадемуазель Фифина.

Еще задолго до того, как он добрался до пятого этажа, где находилась квартира плотника, Сальватор уловил единственный в своем роде речитатив, который, как мы помним, ему уже не раз доводилось слышать в этом доме, но особенно в тот день, когда он пришел просить Бартелеми Лелона сопровождать его в замок Вири.

Мадемуазель Фифина изрыгала на плотника весь свой репертуар отборной брани; великан что-то бормотал, подобно Полифему, увидавшему Галатею подле Акида.

Однако на сей раз, в чем скоро убедятся читатели, речь шла не о любви.

Сальватор громко постучал.

Мадемуазель Фифина, растрепанная, с выпученными глазами, в спадающем с нее платье, отворила дверь, задыхаясь и раскрасневшись от гнева.

— Ну что это? Каждый раз, приходя сюда, я становлюсь свидетелем вашей ругани! — строго глядя на любовницу плотника, сказал Сальватор.

— Это все он виноват! — пожаловалась мадемуазель Фифина.

— Она просто негодяйка! — взревел Жан Бык, бросился на мадемуазель Фифину и занес над ее головой кулак.

— Ну-ну, еще слишком рано, чтобы бить женщину, Жан Бык! Вы ведь пока даже не пьяны! — с трудом сдерживая улыбку и стараясь говорить строго, заметил Сальватор.

— На этот раз, господин Сальватор, — прорычал плотник, — я вас послушаться не могу; у меня уже час как руки чешутся обломать бока этой мерзавке!

На Жана Быка было страшно смотреть. Воздух с шумом рвался из его груди, будто из кузнечных мехов; сжатые губы побелели и тряслись, блуждающие глаза налились кровью и метали молнии.

Мадемуазель Фифина давно привыкла видеть гиганта в ярости, но на этот раз почувствовала, как от страха в жилах у нее стынет кровь; она поняла, что, если комиссионер немедленно и решительно не вмешается, — ей конец. Она бросилась к гостю, обняла его своими длинными руками и, со страхом заглядывая ему в лицо, взмолилась:

— Спасите меня! Небом вас заклинаю, господин Сальватор, спасите!

Сальватор, не скрывая отвращения, разжал ее пальцы, потом встал между Жаном Быком и его подругой, с силой схватив его за руки.

— В чем дело? — спросил он.

— А в том, — отвечал великан, невольно успокаиваясь под взглядом Сальватора, — что это негодяйка, гнусное создание, по которому плачут каторга и эшафот; если я ее и убью, то этим избавлю от Гревской площади.

— Что она сделала? — поинтересовался Сальватор.

— Во-первых, это настоящая шлюха! Не знаю уж, с кем в квартале она свела новое знакомство, но теперь она целыми днями шляется неведомо где.

— Ну, эта история стара как мир, бедный мой Бартелеми. Если она не выкинула чего-нибудь поновее, то к этому-то тебе пора привыкнуть.

— Она как раз и выкинула кое-что поновее, — скрипнул зубами плотник.

— Что еще? Говори!

— Она меня обобрала! — взвыл Жан Бык.

— Обобрала?! — переспросил молодой человек.

— Да, господин Сальватор.

— Что она у тебя украла?

— Все вчерашние деньги.

— То, что ты заработал за день?

— Нет, ночную выручку: пятьсот тысяч франков франков.

— Пятьсот тысяч франков?! — вскричал Сальватор и обернулся, ожидая подтверждения мадемуазель Фифины: он полагал, что она все еще стоит у него за спиной.

30
{"b":"811859","o":1}