Нечто похожее на тень стыда пробежало по ее лицу, хотя ничего особенного она будто не сказала.

Тем временем Камиллу пришла в голову уловка, который он поспешил воспользоваться.

— Послушай, — сказал он жене, — хотя то, что я тебе скажу, неделикатно, я не стану отрицать, что Сюзанна в меня влюблена.

— Значит, она тебя любит?! — вскричала креолка. — Ты признаешь, что это правда?

— Не в нашей власти, дорогая моя, внушить или не внушить любовь, — отвечал Камилл. — Больше того, — философски рассуждал он, — разве мы вольны любить или не любить?

— А ты любишь мадемуазель де Вальженез, да или нет? — спросила Долорес; она не хотела, чтобы Камилл вывернулся у нее из рук.

— Я ее не люблю… Вернее, любить можно по-разному. Это сестра моего друга, и у меня к ней нет ненависти.

— Любишь ли ты мадемуазель Сюзанну де Вальженез как женщину? Спрошу еще яснее: мадемуазель Сюзанна де Вальженез — твоя любовница?

— Любовница?

— Раз я твоя жена, она может быть только любовницей.

— Нет, разумеется, она мне не любовница.

— И ты не любишь ее как женщину?

— Как женщину? Нет.

— Хотелось бы верить.

— Это замечательно! — промолвил Камилл, протягивая жене руки.

— Обожди, Камилл. Я хотела бы тебе поверить, но мне необходимо получить доказательство.

— Какое?

— Давай уедем.

— Как уедем? — удивленно вскричал Камилл. — Для чего нам уезжать?

— Потому что непорядочно морочить голову мадемуазель де Вальженез. Она тебя любит, как ты говоришь, — стало быть, она надеется. Ты ее не любишь — стало быть, она страдает. Есть способ положить конец и надежде и страданию: уехать.

Камилл попытался все свести к шутке.

— Я готов допустить, что отъезд будет выходом из этого положения, — сказал он. — Пример тому мы находим во многих комедиях. Но куда поехать — вот в чем вопрос.

— Мы поедем туда, где нас любят, Камилл. А где нас любят, там и есть наша настоящая родина. Я готова следовать за тобой, куда пожелаешь — за сотню льё от Франции, за тысячу льё, — только уедем!

— Да, конечно, — ответил Камилл. — Я и сам давно хотел предложить тебе съездить в Италию или в Испанию, да боялся твоих упреков.

— Моих упреков?

— Да. Пойми же! Себе я говорил: "Я жил многие годы в Париже и почти все здесь видел, но она, моя бедняжка Долорес, как все девушки нашей страны, давно вынашивала эту сладкую мечту — увидеть Париж и умереть, — не разбужу ли я ее раньше, чем кончится ее сон?"

— Если тебя удерживало лишь твое деликатное внимание, Камилл, то мы можем ехать: я увидела в Париже все, что хотела посмотреть.

— Будь по-твоему, дорогая, — сказал Камилл, — мы уедем.

— Когда?

— Когда хочешь.

— Завтра.

— Завтра? — растерялся американец.

— Ну да, если вас в Париже ничто не держит, кроме опасения потревожить мой сладкий сон.

— "Ничто"! Легко сказать! — возразил Камилл. — Уложить вещи — дело непростое, одного дня будет мало. Завтра! — повторил он. — А покупки, а визиты, а расчеты?

— Мои вещи уложены, покупки сделаны, счета оплачены. Вчера я приказала отнести вместо прощальных визитов карточки во все дома, где нас принимали.

— Но понадобится несколько дней, чтобы пожать руку друзьям.

— Начнем с того, что с твоим характером, Камилл, друзей не имеют, у тебя могут быть только знакомые. Самым близким знакомым был Лоредан. Вчера его убили, а сегодня состоялись похороны. Больше тебе пожать руку в Париже некому. Едем завтра.

— Нет, это просто невозможно.

— Будь осторожен! Как ты мне отвечаешь, Камилл!

— Ну а как же? А мои поставщики? Что они скажут, если я уеду вот так? Я буду похож на банкрота. А ведь я уезжаю, а не убегаю!

— Сколько времени тебе нужно на то, чтобы твой отъезд не был похож на бегство? Отвечай!

— Ну, не знаю…

— Трех дней довольно?

— По правде говоря, такая настойчивость ни к чему, дорогая.

— Четыре дня, пять, шесть, — резко продолжала молодая женщина; ее трясло от злости. — Этого довольно?

— Для тебя это так важно? — спросил Камилл, не на шутку обеспокоившись раздраженным состоянием жены.

— Жизненно важно.

— В таком случае, через неделю.

— Неделя? Хорошо, — решительно заявила г-жа де Розан, — пусть будет неделя. Но если через неделю мы не уедем, Камилл, — прибавила она, бросив взгляд на ящик, в котором лежали кинжал и пистолеты, — то на следующий день ты, она и я предстанем перед Богом и ответим за свои действия. Это так же верно, как то, что я приняла решение еще до того, как ты сюда вошел.

Молодая женщина произнесла эти слова так непреклонно, что Камилл не удержался и вздрогнул.

— Хорошо, — нахмурился он, словно от какой-то тайной мысли. — Хорошо, через неделю мы уедем. Даю тебе слово чести.

Подхватив свой фрак, который, как мы сказали, Камилл сбросил на кресло, удалился в свою комнату, смежную со спальней жены. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он заперся на ключ и на задвижку.

Читатели помнят, что, покидая мадемуазель Сюзанну де Вальженез, о чем мы поведали в конце предпоследней главы, наш друг Камилл решил, что нашел простое средство, как отделаться от Сальватора или, если вам больше так нравится, Конрада, то есть законного наследника Вальженезов.

Но в нашем полном противоречий мире недостаточно придумать, каким образом отделаться от помехи: между задуманным и его исполнением лежит порой целая пропасть.

Приняв решение, Камилл де Розан явился к Сальватору и, не застав его, оставил свою карточку.

На следующий день после семейной сцены, о которой мы рассказали, Сальватор — под своим настоящим именем Конрада де Вальженеза — прибыл к американцу и велел доложить о себе.

Камилл почувствовал волнение, как бывает в ответственную минуту со всеми, кто принимает поспешные решения, продиктованные скорее чувствами, нежели разумом. Хозяин приказал проводить прибывшего в гостиную и сейчас же вслед за ним вошел туда сам.

Но чтобы стало понятно то, что сейчас произойдет, сообщим читателям, откуда возвращался Сальватор, когда зашел к Камиллу.

Он побывал у своей кузины, мадемуазель Сюзанны де Вальженез.

Когда он в первый раз попросил провести его к девушке, ему ответили, что мадемуазель де Вальженез никого не принимает.

Он повторил свою просьбу и снова получил отказ.

Но наш друг Сальватор был терпелив и от своих намерений не отказывался.

Он взял другую карточку и к словам "Конрад де Вальженез" приписал карандашом: "Явился переговорить о наследстве".

Ни одно волшебное слово, ни один чудесный талисман не отворяли дворец феи стремительнее, чем эта приписка. Конрада пригласили в гостиную, куда несколько минут спустя вошла мадемуазель де Вальженез.

Отчаяние, в которое девушку ввергла потеря состояния, изменило ее до неузнаваемости: взгляд ее потух, она осунулась, побледнела и походила теперь на болезненных мареммских красавиц с блуждающим взором, словно помышляющих о мире ином. Сюзанну трясло как в малярии, и ее дрожь отчасти передалась Сальватору: когда она вошла в гостиную, он невольно вздрогнул.

Для визита к кузине Сальватор облачился не просто в костюм, подобающий светскому человеку, но выбрал самый модный фрак, отвечающий требованиям строжайшего этикета.

Когда Сюзанна увидела, как он изящен и хорош собой, ее глаза вспыхнули мрачным огнем злобы и ненависти.

— Вы хотели со мной говорить, сударь? — сухо спросила она, напустив на себя высокомерный вид.

— Да, кузина, — отозвался Сальватор.

Мадемуазель де Вальженез презрительно поморщилась при слове "кузина", которое показалось ей оскорбительно-фамильярным.

— А что вам может быть от меня нужно? — продолжала она в прежнем тоне.