Осмотрев кинжал так же тщательно, как пистолеты, она положила его на стол, нахмурилась, потом откинулась в кресле, скрестила руки на груди и задумалась.

Вот уже несколько минут она сидела неподвижно, как вдруг услышала знакомые шаги в коридоре, ведущем в ее спальню.

— Это он! — сказала она.

И, молниеносным движением выдвинув ящик, сбросила туда пистолеты и кинжал, заперла ящик, а ключ спрятала в карман пеньюара.

Она торопливо встала; Камилл вошел в спальню.

— Вот и я! — сказал он. — Как?! Ты еще не ложилась, милая?

— Нет, — холодно ответила г-жа де Розан.

— Да ведь уже час ночи, девочка моя дорогая, — заметил Камилл, целуя ее в лоб.

— Знаю, — так же холодно и безучастно отозвалась она.

— Ты, стало быть, выходила? — спросил Камилл, сбрасывая плащ на козетку.

— Не выходила, — только и ответила г-жа де Розан.

— Значит, у тебя кто-то был?

— Никого у меня не было.

— И ты до сих пор не спишь?

— Как видите.

— Чем ты занималась?

— Ждала вас.

— Это на тебя не похоже.

— Когда привычки нехороши, их меняют.

— Каким трагичным тоном ты это говоришь! — начиная раздеваться, промолвил Камилл.

Ничего не отвечая, г-жа де Розан снова села в кресло.

— Ты не ложишься? — удивился Камилл.

— Нет, мне необходимо с вами поговорить, — мрачно промолвила креолка.

— Дьявольщина! Должно быть, ты собираешься сообщить нечто грустное, если говоришь таким тоном?

— Очень грустное.

— Что случилось, дорогая? — подходя ближе, спросил Камилл. — Ты нездорова? Получила дурные известия? Что могло произойти?

— Ничего особенного не произошло, — ответила креолка, — если не считать того, что происходит каждый день. Я не получала никаких известий и не больна в том смысле, как это понимаете вы.

— Тогда что за мрачный вид? — улыбнулся Камилл. — Если, конечно, ты не имеешь в виду нашего бедного друга Лоредана, — прибавил он, пытаясь поцеловать жену.

— Господин Лоредан был не нашим, а вашим другом, и только. Значит, дело не в этом.

— Тогда я отказываюсь разгадать, в чем дело, — сказал Камилл, бросая фрак на кресло и чувствуя, что разговор на столь мрачную тему совершенно его утомил.

— Камилл! Не заметили ли вы ничего необычного во мне за последнее время? — спросила г-жа де Розан.

— Да нет, клянусь честью, — покачал головой Камилл. — Ты обворожительна, как всегда.

— Вы не обратили внимания на то, как я бледна?

— Климат Парижа очень обманчив! Кстати, я должен тебе кое-что сказать: бледность тебе восхитительно идет. Если я что и заметил, так то, что ты с каждым днем хорошеешь.

— Разве круги у меня под глазами не наводят вас на мысль о моих бессонных ночах?

— Нет, клянусь! Я решил, что ты стала пользоваться карандашом для век, это теперь модно.

— Камилл! Вы либо эгоистичны, либо легкомысленны, бедный мой друг, — покачала головой молодая женщина.

И по ее щекам скатились две слезы.

— Ты плачешь, любовь моя? — растерялся Камилл.

— Да взгляни же на меня! — попросила она, подойдя к нему и умоляюще сложив руки. — Я умираю!

— О! — воскликнул Камилл, поразившись бледностью и мрачным выражением лица жены. — Бедная моя Долорес! Да тебе, похоже, плохо!

Он обхватил ее за талию, сел сам и попытался усадить ее к себе на колени.

Но молодая женщина вырвалась из его объятий и отпрянула, бросив на него гневный взгляд.

— Довольно лгать! — решительно промолвила она. — Я устала молчать, я стыжусь своего молчания и требую объяснений.

— Какое я должен дать тебе объяснение? — спросил Камилл естественным тоном, словно просьба жены его в самом деле удивила.

— Да обыкновенное! Я хочу, чтобы ты объяснил свое поведение с того дня, как ты впервые ступил в особняк Вальженезов.

— Снова твои подозрения! — нетерпеливо воскликнул Камилл. — Я думал, что успокоил тебя на этот счет.

— Камилл! Мое доверие к тебе было так же безгранично, как моя любовь. Когда я тебя спросила о твоих отношениях с мадемуазель Сюзанной де Вальженез, ты меня уверил, что вас связывает только дружба. И я тебе поверила, потому что любила тебя.

— Ну и что? — спросил американец.

— Обожди, Камилл. Ты поклялся мне в этом четыре месяца назад. Можешь ли ты повторить свою клятву и сегодня?

— Вне всяких сомнений.

— Значит, ты любишь меня, как год назад, в день нашей свадьбы?

— Даже больше, чем год назад, — отвечал Камилл с галантностью, странно противоречившей хмурому выражению лица его жены.

— И не любишь мадемуазель де Вальженез?

— Само собой разумеется, дорогая.

— Можешь в этом поклясться?

— Клянусь! — рассмеялся Камилл.

— Нет, не так, не таким тоном, клянись как положено перед Богом.

— Клянусь перед Богом! — отвечал Камилл, а мы с вами уже знаем, как он относился к любовным клятвам.

— А я перед Богом заявляю, Камилл, — с глубоким отвращением вскричала креолка, — что ты лицемер и трус, клятвопреступник и предатель!

Камилл так и подскочил. Он хотел было заговорить, но молодая женщина властным жестом приказала ему молчать.

— Довольно лгать, я сказала. Мне все известно. Вот уже несколько дней я за вами слежу, я следую за вами повсюду, я вижу, как вы входите в особняк Вальженезов, как выходите оттуда. Избавьте себя от постыдной необходимости дальше притворяться.

— О! — нетерпеливо заговорил Камилл. — Вы знаете, что я не люблю таких сцен, дорогая моя. Оставим эти двусмысленные речи для буржуа и мужланов. Постараемся оставаться друг перед другом такими, какими мы слывем в свете, то есть людьми воспитанными. Между мной и мадемуазель де Вальженез ничего нет. Я тебе в этом поклялся, я готов сделать это еще раз. Кажется, этого довольно?

— Это уже верх бесстыдства! — вскричала креолка в отчаянии от легкомысленного тона, в каком Камилл говорил о причине ее страдания. — Может, ты и это станешь отрицать?

Она выхватила из-за корсажа письмо, торопливо его развернула и, не читая, наизусть повторила слово в слово:

— "Камилл, дорогой Камилл! Где ты в этот час, когда я вижу только тебя, слышу только тебя, думаю только о тебе?"

— Теперь моя очередь сказать вам: "Довольно!" — закричал Камилл, выхватил письмо из рук креолки и разорвал его на клочки.

— Рвите, рвите! — приговаривала та. — К несчастью, я помню его назубок.

— Значит, вам мало было за мной шпионить, вы еще распечатываете мои письма или взламываете мои замки? — покраснев от злости, взревел Камилл.

— Да… Ну и что?.. Да, я за тобой шпионю, распечатываю твои письма, взламываю замки! Так ты меня еще не знаешь, несчастный? Не знаешь, на что я способна? Посмотри мне в лицо. Разве я похожа на женщину, которой можно безнаказанно изменять?!

Несмотря на соблазнительную внешность, креолка была страшна в гневе. Художник при виде яростного выражения ее глаз и застывшего лица непременно написал бы с нее Медею или Юдифь.

Увидев ее такой, Камилл испуганно отпрянул, не находя, что ответить. Но он чувствовал, что положение станет опасным, если молчание затянется еще хоть на минуту, и попытался добиться примирения лестью.

— Как ты хороша сейчас! — воскликнул он. — Ты только посмотри на себя и сравни с другими женщинами. Да нет ни одной красивее тебя! А разве кого-нибудь любят больше тебя?

— Мне и не нужно, чтобы меня любили больше, — гордо возразила креолка. — Я хочу, чтобы меня любили одну.

— Именно это я и имел в виду! — подхватил Камилл.

— Неужели? — спросила Долорес. — Теперь, когда доказательства у меня в руках, ты станешь отрицать, что имел интрижку с этим ничтожным созданием?

Слово "создание", сказанное в адрес его любимой Сюзанны, покоробило Камилла. Он нахмурился и ничего не ответил.

— Да, — повторила Долорес, — да, с ничтожным созданием! И эпитет, и существительное прекрасно подходят! О, я знаю ее не хуже, чем вы, даже лучше, может быть; для этого мне хватило одного вечера.