— Вы мне верите? — продолжал г-н Гиомар.

— Разумеется! У меня нет оснований вам не доверять.

— В таком случае, мадемуазель, ради Бога отоприте дверь! Господин Фафиу, ваш друг, ранен и нуждается в помощи.

Дверь распахнулась с быстротой, не оставлявшей сомнений в том, какой большой интерес питает девушка к актеру.

Это была не кто иная, как Коломбина из театра метра Галилея Коперника.

Увидев своего друга без чувств и в крови, она вскрикнула и бросилась к Фафиу, не обращая внимания ни на Жана Быка, который нес его бесчувственное тело, ни на буржуа, который увереннее держал свечу, с тех пор как понял, что лично ему опасность не угрожает.

— Ну, мадемуазель, не угодно ли вам принять несчастного малого? — проговорил плотник.

— О Боже мой, конечно! Скорее! — воскликнула Коломбина.

Буржуа пошел в спальню первым, освещая дорогу. В комнате стояло лишь несколько стульев, стол и кровать.

Жан, недолго думая, положил Фафиу на кровать, не спрашивая у хозяйки позволения.

— Теперь осторожно его разденьте, — приказал он, — а я пойду за врачом. Если он придет не сразу, не беспокойтесь: в такую ночь, как сегодня, пройти по улице не так-то просто.

Славный Жан Бык сбежал по лестнице и поспешил к Людовику.

Людовика дома не было, но вот уже два дня все знали, где его искать.

Два дня назад Рождественская Роза была возвращена на улицу Ульм.

Как и однажды, когда Броканта обнаружила, что гнездышко Рождественской Розы опустело, лишившись своей очаровательной веселой птички, так же точно — и предсказания Сальватора снова оправдались — в одно прекрасное утро девочка нашлась: она мирно спала в своей постели.

После смерти г-на Жерара у нашего друга г-на Жакаля больше не было оснований скрывать девочку, способную если не окончательно прояснить, то хотя бы частично пролить свет на дело Сарранти.

Проснувшись, Рождественская Роза в ответ на расспросы рассказала, что находилась в доме, где добрые монашки заботились о ней, пичкая ее вареньем и конфетами, и единственное, о чем она жалела, была разлука с добрым другом Людовиком.

Она боялась, что нечто подобное может случиться с ней снова, но Сальватор ее успокоил: ей нечего опасаться, ее отправят в хороший пансион, где она научится всему, чего еще не знает, а Людовик будет навещать ее там дважды в неделю до тех пор, пока она не станет его женой.

Во всем этом не было ничего страшного для нее. И Рождественская Роза со всем согласилась, в особенности после того, как Людовик полностью одобрил план Сальватора.

Однако молодые люди попросили неделю отсрочки, и добрый друг Сальватор предоставил им эту неделю.

Вот почему Людовика следовало искать на улице Ульм, а не дома.

В одно мгновение он преодолел расстояние, отделяющее улицу Ульм от улицы Сен-Дени, и очутился перед Фафиу.

Да позволят нам читатели вернуться к мятежу, который, впрочем, подходил к концу.

С той минуты как Жан Бык покинул улицу Сен-Дени, она превратилась в поле брани, если, конечно, можно так назвать место, где происходит убийство: одна сторона рубит и стреляет, другая кричит и спасается бегством.

Так как сопротивление не было организовано, никто его и не оказывал.

В госпитали стали поступать раненые.

В анатомический театр свозили убитых.

На следующий день газеты осветили события лишь с одной стороны, однако народная молва досказала остальное.

Кавалерийские атаки под предводительством господина полковника Рапта получили в народе название "драгонад на улице Сен-Дени".

Кабинет Виллеля, решивший укрепить свои позиции при помощи террора, захлебнулся в крови и пал, уступив место более умеренному кабинету, в который вошли г-н де Маранд как министр финансов и г-н де Ламот-Удан как военный министр.

В награду за верность и неоценимые услуги, оказанные им на улице Сен-Дени, г-н Рапт получил чин бригадного генерала и звание пэра Франции.

Описанные нами события выполняют в нашей книге такую же роль, как безводные степи в некоторых плодороднейших странах с прекраснейшими пейзажами: такие пустыни непременно нужно миновать, чтобы выйти к оазису. Господина Лебастара де Премона терпели в Париже только потому, что Сальватор заверил Жакаля: генерал явился лишь для освобождения своего друга г-на Сарранти и против правительства ничего не замышлял. Как только г-н Сарранти оказался на свободе, два друга пришли проститься с тем, кого мы отныне станем все реже называть комиссионером и все чаще — Конрадом де Вальженезом.

Господин Лебастар сидел в гостиной Сальватора. По левую руку от него сидел его новый друг, по правую — старый.

В непринужденной задушевной беседе прошло полчаса; генерал Лебастар поднялся и, прощаясь, протянул руку Сальватору. Но тот, с самого начала, похоже, находясь во власти одной мысли, остановил его и, как всегда, спокойно и ласково улыбнувшись, попросил уделить ему еще несколько минут для разговора, который он до сих пор откладывал, но теперь, как ему казалось, настал подходящий момент.

Господин Сарранти направился к двери, собираясь оставить генерала наедине с Сальватором.

— Нет, нет! — остановил его молодой человек. — Вы разделили все тяготы и опасности, которые выпали на долю генерала. Будет справедливо, если вы разделите с ним и радость, когда для него настанет день радости.

— Что вы хотите сказать, Сальватор? — спросил генерал. — Какую еще радость я могу испытать? Разве что увидеть Наполеона Второго на троне его отца?

— У вас есть для счастья и другие причины! — возразил Сальватор.

— Увы, мне об этом ничего не известно, — печально покачал головой генерал.

— Сначала сочтите свои беды, генерал, а потом сосчитаете и радости.

— У меня в этом мире лишь три больших несчастья, — сказал генерал де Премон, — первым и самым большим была смерть моего повелителя; вторым (он повернулся к г-ну Сарранти и протянул ему руку) — осуждение моего друга; третьим…

Генерал нахмурился и замолчал.

— Третьим?.. — переспросил Сальватор.

— Третьим была потеря дочери, которую я любил так же сильно, как ее мать.

— Ну, генерал, раз вы знаете свои несчастья, вы сможете перечислить и свои радости. Итак, во-первых, надежда на возвращение сына вашего повелителя, как вы его называете; во-вторых, спасение и оправдание вашего друга; наконец, третья радость — возвращение вашей любимой дочери.

— Что вы имеете в виду?! — вскричал генерал.

— Как знать? Быть может, я смогу помочь вам испытать эту третью и самую большую радость.

— Вы?

— Да, я.

— Говорите, говорите, мой друг! — взволновался генерал.

— Говорите скорее! — прибавил г-н Сарранти.

— Все зависит от ваших ответов на мои вопросы, — продолжал Сальватор. — Вы бывали в Руане, генерал?

— Да, — сказал тот, вздрогнув.

— Много раз?

— Однажды.

— Давно?

— Пятнадцать лет назад.

— Именно так, — удовлетворенно кивнул Сальватор. — В тысяча восемьсот двенадцатом году, не правда ли?

— Да, в тысяча восемьсот двенадцатом.

— Это было днем или ночью?

— Ночью.

— Вы были в почтовой карете?

— Да.

— Вы остановились в Руане всего на одну минуту?

— Это правда, — с возрастающим удивлением отвечал генерал, — я дал передохнуть лошадям и спросил, как проехать в деревушку, куда я держал путь.

— Деревушка называлась Ла-Буй? — уточнил Сальватор.

— Вы и это знаете? — вскричал генерал.

— Да, — рассмеялся Сальватор, — я знаю это, генерал, а также многое другое. Однако позвольте мне продолжать. В Ла-Буе карета остановилась перед неказистым домиком, из нее вышел человек с объемистым свертком в руках. Надо ли говорить, что это были вы, генерал?

— Да, я.

— Подойдя к дому, вы оглядели ограду и дверь, достали из кармана ключ, отперли дверь, ощупью нашли кровать и положили туда сверток.