Карбонарии его не перебивали. Затем уже знакомый нам человек подошел и бросил взгляд на часы.

— Пять минут истекли! — объявил он.

Господин Жакаль закричал.

Круг сомкнулся, и г-ну Жакалю показалось, что он сейчас задохнется за этой стеной из человеческой плоти.

— Подпишите завещание, — приказал человек с часами, — и давайте на этом закончим.

— У нас есть более неотложные и важные дела, чем ваше, — прибавил другой карбонарий.

— И так времени уже потеряно предостаточно, — сказал третий.

Человек с часами подал г-ну Жакалю перо.

— Подпишите! — приказал он.

Господин Жакаль взял письмо и, продолжая возражать, подписал.

— Готово? — спросили из толпы.

— Да, — отозвался человек с часами.

Он обратился к г-ну Жакалю:

— Сударь! От имени всех присутствующих здесь братьев клянусь Богом, что ваше завещание будет в точности соблюдено, а ваша последняя воля исполнена.

— Ступайте вперед! — приказал другой человек, не произносивший до того ни слова; судя по его атлетическому сложению ошибиться было невозможно: очевидно, тайный трибунал облек его полномочиями палача. — Ступайте!

Он крепко схватил г-на Жакаля за ворот и провел сквозь толпу, расступившуюся перед жертвой и палачом.

Господин Жакаль, увлекаемый великаном, прошел еще около десяти шагов по лесу, как вдруг заметил в сумерках на ветке веревку, покачивавшуюся над свежевырытой могилой. Неожиданно из глубины леса вынырнули двое и преградили ему путь.

Как мы уже сказали, перед г-ном Жакалем закачалась, подобно страшной лиане, веревка. День грозил стать последним, но не прекраснейшим в его жизни, как не преминул бы заметить г-н Прюдом. Сильная рука схватила г-на Жакаля и оторвала от земли, и роковая петля вот-вот была готова обвить его шею. В последнюю минуту два человека вдруг словно выросли из-под земли, но с какой стороны? Никто не мог бы этого сказать, а уж г-н Жакаль — во всяком случае. Нетрудно догадаться, что в это время он полностью утратил обычное присутствие духа.

Один из пришедших вытянул руку и произнес одно-единственное слово:

— Стойте!

Брат, исполнявший роль палача — это был не кто иной, как наш знакомый Жан Бык, — выпустил г-на Жакаля; тот, опустившись на ноги, вскрикнул от радости и удивления, узнав Сальватора в человеке, приказавшем: "Стойте!"

Это, действительно, был Сальватор: он пришел в сопровождении брата, которого генерал Лебастар де Премон отправил с запиской начальника полиции, чтобы освободить Сальватора.

— Ах, дорогой господин Сальватор! — вскричал г-н Жакаль в порыве благодарности. — Я вам обязан жизнью!

— Насколько я помню, это уже во второй раз, — строго заметил молодой человек.

— Во второй, в третий, — поспешил вставить г-н Жакаль, — я признаю это перед Небом, а также перед этим инструментом казни. Испытайте мою признательность, и вы увидите, умею ли я быть благодарным.

— Хорошо, я сделаю это теперь же… Когда имеешь дело с такими людьми, как вы, господин Жакаль, нельзя давать остынуть благородным порывам. Следуйте, пожалуйста, за нами.

— О, с удовольствием! — воскликнул г-н Жакаль, бросив прощальный взгляд на разверстую могилу и болтавшуюся над ней веревку.

Он поспешил вслед за Сальватором. Проходя мимо Жана Быка, он невольно вздрогнул. А плотник заключал шествие и словно давал понять г-ну Жакалю, что тот, возможно, не навсегда прощался с веревкой и ямой, от которых сейчас удалялся.

Через несколько секунд они подошли к месту, где г-н Жакаль так долго сочинял свое завещание.

Карбонарии еще не разошлись и переговаривались вполголоса. Они расступились, пропуская Сальватора и Жана Быка, следовавшего за молодым человеком тенью — страшной и леденящей г-ну Жакалю кровь!

Господин Жакаль, к своему большому сожалению, заметил, что глаза всех присутствовавших обращены к нему, а их лица хмурятся; он понял, что его присутствие неприятно их удивило.

В глазах заговорщиков читался единодушный вопрос: "Зачем вы вернули его?"

— Да, да, я отлично вас понимаю, братья, — сказал Сальватор. — Вы удивлены тем, что снова видите господина Жакаля рядом с собой, в то время как были уверены, что он уже наконец-то отдает душу Богу или дьяволу. Я вам изложу свои соображения, которым господин Жакаль обязан жизнью, хотя бы на время, ведь я не хочу решать вопрос о его помиловании единолично: я подумал, что мертвый господин Жакаль вряд ли сможет быть нам полезен, а вот живой начальник полиции очень нам пригодится, лишь бы он сам этого захотел, а в этом я не сомневаюсь, хорошо зная его характер. Не правда ли, господин Жакаль, — прибавил Сальватор, обратившись к пленнику, — не правда ли, что вы приложите к этому все усилия?

— Вы ответили за меня, господин Сальватор, и я не заставлю вас солгать, будьте покойны. Однако я взываю к вашей высшей справедливости: требуйте от меня лишь того, что в моих силах.

Сальватор кивнул головой, что означало: "Не беспокойтесь".

Он повернулся к карбонариям и сказал:

— Братья! Раз человек, который мог расстроить наши планы, сейчас перед нами, я не вижу, почему бы нам не обсудить эти планы в его присутствии. Господин Жакаль может дать хороший совет, и я не сомневаюсь, что он нас поправит, если мы ошибемся.

Господин Жакаль закивал в знак того, что подтверждает эти слова.

Молодой человек снова обратился к нему:

— Казнь по-прежнему назначена на завтра?

— На завтра, да, — подтвердил г-н Жакаль.

— На четыре часа?

— На четыре часа, — повторил г-н Жакаль.

— Ладно, — сказал Сальватор.

Он бросил взгляд направо, потом налево и спросил у спутника г-на Жакаля:

— Что вы сделали в предвидении этого события, брат?

— Я нанял все окна второго этажа, выходящие на набережную Пелетье, — отозвался карбонарий, — а также все окна на Гревскую площадь с первого этажа вплоть до мансард.

— Вам, должно быть, это обошлось недешево! — заметил г-н Жакаль.

— Да нет, сущие пустяки: я заплатил всего сто пятьдесят тысяч франков.

— Продолжайте, брат, — попросил Сальватор.

— У меня, таким образом, четыреста окон, — продолжал карбонарий. — По три человека у каждого окна, — итого — тысяча двести человек. Я расставил также четыреста человек на улицах Мутон, Жан-де-Лепин, Корзинщиков, Мартруа и Кожевников — иными словами, перекрыл выходы на площадь Ратуши; двести других будут расставлены вдоль дороги от ворот Консьержери до Гревской площади. Каждый из них будет вооружен кинжалом и двумя пистолетами.

— Черт возьми! Это, должно быть, стоило вам еще дороже, чем четыреста окон.

— Ошибаетесь, сударь, — возразил карбонарий, — это не стоило мне ничего: окна можно снять, зато свои сердца честные люди отдают добровольно.

— Продолжайте! — сказал Сальватор.

— Вот как все будет происходить, — продолжал карбонарий. — По мере того как обвиняемый будет приближаться к Гревской площади, наши люди станут оттеснять буржуа, зевак, женщин, детей в сторону набережной Жевр и моста Сен-Мишель: им под любым предлогом необходимо держаться всем вместе.

Господин Жакаль слушал со все возраставшим вниманием и не переставал удивляться.

— Повозка с осужденным, — продолжал карбонарий, — под охраной пикета жандармов выедет из Консьержери около половины четвертого и направится к Гревской площади по Цветочной набережной. Она проедет беспрепятственно до моста Сен-Мишель. Там один из моих индийцев бросится под колеса и будет раздавлен.

— А-а! — перебил его г-н Жакаль. — Я, вероятно, имею честь разговаривать с господином генералом Лебастаром де Премоном.

— Совершенно верно! — подтвердил тот. — Неужели вы сомневались, что я приеду в Париж?

— Я был в этом абсолютно уверен… Однако сделайте милость: продолжайте, сударь. Вы сказали, что один из ваших индийцев бросится под колеса повозки и будет раздавлен…