— Да что вы такое говорите?!

— Правду. Ну, отвечай в последний раз: тебе подходит мое предложение?

— Я с радостью его принимаю.

— Браво! Я самый счастливый из смертных!.. А когда тебе будет нужно побыть одному, когда придут хорошенькие модели или великосветские дамы, я поверну на другой галс.

— Договорились.

— Ну и хорошо!

Капитан вынул часы.

— Ого! Уже половина седьмого! — заметил он.

— Да, — подтвердил Петрус.

— Где ты обычно ужинаешь, мой мальчик?

— Да где придется.

— Ты прав. Умирать с голоду нигде не нужно. В Пале-Рояле кормят по-прежнему прилично?

— Как в любом ресторане… вы же знаете.

— Вефур, Вери, «Провансальские братья» — это все и теперь существует?

— Еще как!

— Идем ужинать!

— Вы меня приглашаете поужинать?

— Ну да! Сегодня — я тебя, завтра — ты меня, и мы будем квиты, господин недотрога.

— Позвольте, я надену редингот и перчатки.

— И надень, мальчик, надень.

Петрус двинулся в свою комнату.

— Да, кстати…

Петрус обернулся.

— Дай мне адрес своего портного. Я хочу одеться по моде.

Он увидел через приотворенную дверь шляпу Петруса.

— Ага! Значит, широких шляп на манер Боливар больше не носят?

— Нет, теперь носят маленькие на манер Мурильо.

— А я свою оставлю в память о великом человеке, которому обязан своим состоянием.

— Это благородно и умно, дорогой крестный.

— Ты смеешься надо мной?

— Ничуть.

— Давай, давай! Я не обидчив, вали на меня, что хочешь. Впрочем, давай сначала обсудим, где ты меня поселишь.

— Этажом ниже, если не возражаете. У меня там отличная холостяцкая квартира, она вам понравится.

— Оставь свою холостяцкую квартиру для любовницы, которая захочет, чтобы ты устроил ей собственное гнездышко. Мне же нужна всего одна комната, лишь бы в ней были койка с твердой рамой, книги, четыре стула, карта мира — вот и все.

— Уверяю вас, дорогой крестный, что у меня нет любовницы, которую нужно брать на содержание, и вы ничем меня не стесните, если займете квартиру, в которой я не живу и которая служит лишь прибежищем Жану Роберу в дни его премьер.

— Ага! Жан Робер, модный поэт… Да, да, да, знаю!

— Как?! Вы знаете Жана Робера?

— Я видел его драму на испанском в Рио-де-Жанейро, так что знаю… Дорогой крестник, хоть я и морской волк, запомни: я знаю многих и многое. Это с виду я неотесанный моряк, но я тебя удивлю еще не раз. Итак, квартира этажом ниже?..

— В вашем распоряжении.

— Я тебя точно не стесню?

— Ни в малейшей степени.

— Хорошо, я согласен.

— А когда вы намерены вступить во владение?

— Завтра… нет, сегодня вечером.

— Вы хотите сегодня здесь ночевать?

— Ну, если это тебя не слишком побеспокоит, мой мальчик…

— Ура, крестный! — обрадовался Петрус и подергал за шнур.

— Что это ты делаешь?

— Зову лакея, чтобы он приготовил вашу квартиру.

Вошел лакей, и Петрус отдал ему необходимые распоряжения.

— Куда послать Жана за вашими вещами? — спросил Петрус капитана.

— Я сам этим займусь, — возразил моряк и вполголоса прибавил: — Мне нужно попрощаться с хозяйкой гостиницы.

И выразительно посмотрел на Петруса.

— Крестный! Вы можете принимать у себя кого хотите, — сказал Петрус. — Здесь не монастырь.

— Спасибо!

— Похоже, в Париже вы не теряли времени даром, — заметил Петрус.

— Я же еще не знал, что найду тебя, мой мальчик, — пояснил капитан, — мне нужно было создать себе домашнюю обстановку.

Лакей снова поднялся в мастерскую.

— Все готово, — доложил он, — осталось лишь застелить постель.

— Прекрасно! В таком случае вели запрягать.

Он обратился к капитану:

— Не угодно ли по дороге заглянуть в вашу квартиру?

— Ничего не имею против, хотя, повторяю, мы, старые пираты, неприхотливы.

Петрус пошел вперед, указывая дорогу гостю; распахнув дверь антресоли, он ввел его в комнату, похожую скорее на гнездышко щеголихи, чем на жилище студента или поэта.

Капитан замер в. восхищении перед неисчислимыми безделушками, которыми были уставлены этажерки.

— Да это апартаменты принца крови! — воскликнул он.

— Что такое королевские апартаменты для такого набоба, как вы! — парировал Петрус.

Через несколько минут, в продолжение которых капитан не переставал восхищаться, лакей доложил, что коляска готова.

Крестный и крестник спустились под руку.

У каморки привратника капитан остановился.

— Поди-ка сюда, парень! — приказал он.

— Чем могу служить, сударь? — спросил тот.

— Доставь мне удовольствие: сорви все объявления о воскресной распродаже и передай посетителям, которые придут завтра…

— Что я должен им сказать?

— Что мой крестник оставляет мебель себе. В путь!

Он вскочил в двухместную карету, просевшую под ним, и приказал:

— К «Провансальским братьям»!

Петрус сел вслед за капитаном, и экипаж покатил со двора.

— Клянусь «Калипсо», которую мы с твоим отцом продырявили, словно решето, у тебя отличная лошадь, Петрус! Жаль было бы ее продать!

Крестный и крестник заняли один из кабинетов «Провансальских братьев»; по просьбе капитана Монтобана, уверявшего, что он сам ничего в этом не понимает, ужин заказывал Петрус.

— Выбирай все самое лучшее, что есть в этом заведении, слышишь, мальчик мой? — сказал капитан крестнику. — Ты, должно быть, привык к изысканным ужинам, бездельник? Самые дорогие блюда, самые лучшие вина! Я слышал, здесь когда-то подавали сиракузское вино. Узнай, Петрус, существует ли оно еще. Мне надоела мадера: за пять лет я выпил ее столько, что она мне опротивела.

Петрус спросил сиракузского вина.

Мы не станем перечислять всего, что заказал Петрус в ответ на настойчивые просьбы крестного.

Скажем только, что это был настоящий ужин набоба, и капитан признался за десертом, что недурно поужинал.

Петрус не переставал ему удивляться. За всю свою жизнь он даже у генерала, знатока в этом деле, не сидел за таким роскошным столом.

Впрочем, капитан удивил его не только этим.

Он видел, как тот бросил пиастр уличному мальчишке, отворившему перед ним дверь в ресторан. Когда они проходили мимо Французского театра, моряк снял там ложу, а когда Петрус заметил капитану, что спектакль плохой, тот сказал просто:

— Мы можем и не ходить, но я люблю обеспечить себе заранее место, где смогу подремать после ужина.

Когда ужин был заказан, капитан подарил целый луидор лакею, чтобы тот подал бордо подогретым, шампанское — охлажденным, а блюда подносил одно за другим без перерыва.

Словом, с тех пор как моряк заговорил с Петрусом, тот не переставал изумляться.

Капитан Монтобан превращался на его глазах в античного Плутоса: золото лилось у него изо рта, из глаз, из рук, будто солнечные лучи.

Казалось, ему довольно тряхнуть своей одеждой, и из нее хлынет золотой дождь.

Словом, это был классический набоб.

К концу ужина в голове у Петруса зашумело от выпитых по настоянию крестного вин, ведь обычно он пил только воду. Молодой человек решил, что видит сон, и стал расспрашивать крестного, дабы убедиться, что события последних нескольких часов — не феерия, какие показывают в цирке или в театре Порт-Сен-Мартен.

Очарованный радужными видениями, Петрус отдался сладким грезам, а крестный, краем глаза наблюдавший за крестником, нарочно не стал ему мешать.

Хмурое, затянутое тучами небо, нависавшее над молодым человеком вот уже несколько дней, постепенно прояснялось и в конце концов, благодаря богатому воображению художника, оказалось ярко расцвечено. Роскошная жизнь, представлявшаяся ему необходимым условием его царственной любви, окутывала его своими сладчайшими ароматами, овевала самыми нежными ласками. Чего ему еще было желать? Разве, подобно французским дофинам, носившим закрытую корону из четырех диадем, он не обладал счетверенной короной, которую представляли молодость, талант, богатство и любовь?