— Но я же вам сказал, господа, — вскричал г-н Жакаль, — что просто забыл отдать такой приказ перед выходом!

— Досадная забывчивость! Братья сами решат, насколько это серьезно, — рассудил генерал.

— Кстати, — продолжал тот же голос, что спрашивал у генерала, правду ли сказал начальник полиции, — вы здесь, сударь, не только затем, чтобы ответить за арест Сальватора. У нас к вам тысяча других вопросов.

Господин Жакаль хотел было ответить, но говоривший властно махнул рукой, приказывая ему молчать.

— Я говорю о ваших проступках не только в области политики, — неторопливо продолжал он, — вы любите монархию, а мы — республику, так что же? Вы вправе служить человеку, как мы вправе посвятить свои жизни принципу. Вы арестованы не только как политический агент правительства, а как человек, превысивший свои полномочия и злоупотребивший своей властью. Не проходит дня, чтобы в секретный трибунал не поступила на вас жалоба, чтобы кто-то из братьев не потребовал вам отомстить. Уже давно, сударь, вы приговорены к смерти, и если до сих пор живы, то только благодаря Сальватору.

Спокойный и печальный тон говорившего произвел на г-на Жакаля столь ужасающее действие, словно он услышал звук трубы карающего ангела. Начальник полиции многое мог бы возразить, он умел быть красноречивым, и в свой последний час, когда смерть подкралась к нему незаметно и раньше срока, у него, конечно, была отличная возможность блеснуть своим красноречием. Но ему даже не пришло в голову попытаться это сделать: строгое молчание, царившее среди присутствовавших, превращало это многочисленное собрание в мощную и страшную силу.

Господин Жакаль молчал. Тогда слово взял другой оратор.

— Человек, арестованный по вашему приказанию, хотя вы десять раз обязаны ему жизнью, сударь, дорог всем нам. За одно то, что вы его арестовали и, значит, посмели поднять руку на того, кого вы по многим причинам должны были чтить и уважать, вы заслужили смерть. Этот вопрос мы и поставим на обсуждение. Сейчас вам принесут стол, бумагу, перья и чернила, и если за время этого обсуждения, которое вы можете считать верховным судом, вам нужно будет оставить какие-нибудь письменные распоряжения, выразить последнюю волю, написать завещание родным и близким, изложите свои желания, и мы клянемся, что они будут в точности исполнены.

— Но чтобы завещание было признано законным, нужен нотариус, даже два! — вскричал г-н Жакаль.

— Только не для собственноручного завещания, сударь. Как вы знаете, такой документ, от начала и до конца написанный рукой завещателя, — самый безупречный документ, когда завещатель физически здоров и находится в здравом уме. Здесь есть сто свидетелей, которые при необходимости подтвердят, что, составляя и подписывая свое завещание, вы были как нельзя более здоровы телом и духом. Вот стол, чернила, бумага и перья. Пишите, сударь, пишите. Мы не будем вам мешать и удалимся.

Говоривший подал знак, и присутствовавшие, словно только и ждавшие этого знака, разом отступили и словно по волшебству исчезли за деревьями.

Перед господином Жакалем стоял стол и стул.

Сомнений быть не могло: перед ним лежала гербовая бумага, а исчезнувшие люди должны были вот-вот появиться снова и объявить ему смертный приговор.

Оставалось написать завещание.

Господин Жакаль понял это и почесал в затылке со словами:

— Дьявольщина! Все обернулось еще хуже, чем я полагал.

О чем же подумал г-н Жакаль прежде всего, как только осознал, что конец близок? О завещании? Нет. О добре, которое он мог бы принести, и зле, которое причинил? Нет. О Боге? Нет. О черте? Нет.

Он подумал о том, что недурно было бы понюхать табачку, не спеша взял щепоть, с наслаждением втянул ее в себя и, захлопнув табакерку, про себя повторил: "Да, все обернулось еще хуже, чем я полагал".

В эту минуту он с горечью подумал, что девственные леса Америки с пумами, ягуарами и гремучими змеями в сто раз безопаснее, чем сказочный лес, в котором он находится.

Что же делать? Он не нашел ничего лучшего, как взглянуть на часы.

Но он был лишен радости даже узнать время: накануне г-н Жакаль был так занят, что забыл завести часы, и теперь они остановились.

Наконец он бросил взгляд на бумагу, перо, чернила; машинально сел на стул и облокотился на стол.

Это отнюдь не означало, что г-н Жакаль решил написать завещание. Нет, для него не имело значения, как он умрет, завещав свое добро или без завещания. Просто у него подгибались колени.

Вот почему, вместо того чтобы взять перо и нацарапать на бумаге какие-нибудь буквы, он уронил голову на руки.

Он сидел так с четверть часа, глубоко задумавшись и совершенно не замечая, что происходит вокруг.

Вдруг он почувствовал на плече чью-то руку.

Он вздрогнул, поднял голову и увидел, что вокруг него снова столпились карбонарии.

Смотрели они еще более мрачно, а их глаза пылали еще ярче.

— Ну что? — спросил у г-на Жакаля человек, тронувший его за плечо.

— Что вам угодно? — отозвался начальник полиции.

— Вы намерены оставить завещание?

— Мне нужно еще немного времени.

Незнакомец вынул часы. Накануне он был, видимо, не настолько занят, как г-н Жакаль, и успел завести часы: они ходили.

— Сейчас десять минут четвертого, — сообщил он. — У вас есть время до половины четвертого, то есть двадцать минут, если, конечно, вы не хотите покончить с этим вопросом немедленно: в таком случае вам не придется ждать.

— Нет, нет! — живо возразил г-н Жакаль, подумав о том, какие разнообразные события могут произойти за двадцать минут. — Напротив, я должен указать в этом важнейшем документе на чрезвычайно серьезные обстоятельства. Я даже сомневаюсь, хватит ли мне двадцати минут.

— Придется вам постараться, чтобы хватило, учитывая, что у вас не будет ни секундой больше, — предупредил человек, выкладывая часы на стол перед г-ном Жакалем.

Затем он отошел назад и занял свое место среди окружавших г-на Жакаля заговорщиков.

Тот бросил взгляд на часы. Одна минута уже истекла. Ему показалось, что часы стали тикать быстрее и что стрелка движется прямо на глазах.

Он едва не лишился чувств.

— Что же вы не пишете? — спросил все тот же человек.

— Сейчас, сейчас, — ответил г-н Жакаль.

Судорожно сжав перо, он стал водить им по бумаге.

Понимал ли он сам, что пишет? Этого мы утверждать не можем. Кровь у него прихлынула к голове, в висках стучало: ему казалось, что он вот-вот получит апоплексический удар. Зато он почувствовал, как его ноги остывают с пугающей быстротой.

Обступившие его люди не издавали ни звука, ветви деревьев будто замерли, ни одна птица, ни одно насекомое, ни одна травинка не шевелилась.

Слышался лишь скрип пера, да изредка — звук рвущейся под пером бумаги: так нервна и лихорадочно-порывиста была водившая им рука.

Словно желая передохнуть, г-н Жакаль поднял голову и огляделся или скорее попытался это сделать. Однако он сейчас же снова уткнулся в свою бумагу, испугавшись мрачных лиц вокруг.

Господин Жакаль не мог продолжать.

Человек с часами подошел к нему и сказал:

— Пора заканчивать, сударь: ваше время истекло.

Господин Жакаль вздрогнул. Он заявил, что стало довольно холодно, а он не привык работать на свежем воздухе, особенно по ночам; что рука у него дрожит, как могли заметить присутствовавшие, и, учитывая обстоятельства, он просит у собравшихся снисхождения. Словом, он нагромоздил все отговорки, какие обычно находит любой человек в минуту смерти, чтобы хоть на несколько мгновений оттянуть развязку.

— У вас есть еще пять минут, — сказал все тот же человек, возвращаясь в ряды карбонариев.

— Пять минут! — вскричал г-н Жакаль. — Да как вы можете?! Чтобы обдумать завещание, написать его, подписать, перечитать, сверить!.. Пять минут на работу, на которую требуется месяц, да еще в полнейшем спокойствии! В самом деле, признайтесь, господа: то, что вы мне предлагаете, просто безрассудно!