Пройдя Восточную улицу, Сальватор зашагал по аллее Обсерватории, потом по улице Анфер со стороны заставы и, подойдя к Приюту подкидышей, поискал глазами дом каретника.

Хозяин стоял на пороге; Сальватор хлопнул его по плечу.

Каретник обернулся, узнал молодого человека и приветствовал его дружески и вместе с тем почтительно.

— Мне нужно с вами поговорить, метр, — сказал Сальватор.

— Со мной?

— Да.

— Всегда к вашим услугам, господин Сальватор! Не угодно ли войти?

Сальватор кивнул, и они вошли в дом.

Пройдя мастерскую, Сальватор вошел во двор и в глубине его, под огромным навесом обнаружил нечто вроде дорожной коляски; очевидно, он о ней знал, потому что подошел прямо к ней.

— Вот что мне нужно, — сказал он.

— Отличная коляска, господин Сальватор! Превосходная коляска! И отдам я ее недорого, по случаю.

— А надежная она?

— Господин Сальватор, я за нее ручаюсь. Можете объехать на ней вокруг света и привезти сюда: я заберу ее у вас с разницей в двести франков.

Не слушая восторженных слов, которыми, как всякий торговец, расхваливающий свой товар, каретник осыпал коляску, Сальватор взял ее за дышло с той же легкостью, словно это была детская колясочка, вывез во двор и стал тщательно осматривать с видом знатока.

Она показалась Сальватору подходящей, если не считать некоторых мелких недостатков, на которые он указал каретнику, и тот обещал, что к вечеру все исправит. Славный каретник сказал правду: коляска была хороша и, что особенно важно, очень надежна.

Сальватор тут же сторговался с каретником на шестистах франках и условился с ним, что вечером к половине седьмого коляска, запряженная парой отличных почтовых лошадей, будет стоять на Внешнем бульваре между заставами Крульбарб и Италии.

Что до денег, то Сальватор, желавший расплатиться лишь после того, как все его распоряжения будут выполнены, и к тому же занятый на следующий день, назначил каретнику встречу на послезавтра утром, и каретник, зная его за надежного партнера, как говорится на языке деловых людей, счел вполне приемлемым предоставить ему кредит на сорок восемь часов.

Сальватор покинул каретника, пошел вниз по улице Анфер, свернул на улицу Бурб (сегодня она носит название улицы Пор-Рояль) и подошел к низкой двери напротив приюта Материнства.

Здесь жили плотник Жан Бык и мадемуазель Фифина, его любовница и повелительница.

Сальватору не пришлось спрашивать у привратника, дома ли плотник: едва он ступил на лестницу, как услышал рев, свидетельствовавший о том, что человек, назвавший Бартелеми Лелона Жаном Быком, воистину выбрал прозвище по заслугам.

Крики мадемуазель Фифины, врезавшиеся пронзительными нотами в его речитатив, доказывали, что Жан Бык исполняет не соло, а номер на два голоса. Мелодия шумными волнами рвалась через дверь наружу и катилась по лестнице, долетая до слуха Сальватора и словно направляя его шаги.

Когда Сальватор дошел до пятого этажа, его буквально захлестнула эта мелодия. Он вошел без стука, так как дверь была полуоткрыта предусмотрительной мадемуазель Фифиной, непременно оставлявшей пути к отступлению перед бушующим великаном.

Ступив за порог, Сальватор увидел, что противники стоят друг против друга: мадемуазель Фифина, с рассыпавшимися волосами и бледная как смерть, грозила Жану Быку кулаком, а тот, багровый как пион, рвал на себе волосы.

— У, проклятый! — выла мадемуазель Фифина. — Ах ты дурак! Ах, недотепа! — Ты, значит, думал, что девочка от тебя?

— Фифина! — возопил Жан Бык. — Предупреждаю: дождешься, что я тебя прикончу!

— Нет, она не от тебя, а от него.

— Фифина! Я окуну вас вместе в известь и растопчу в порошок!

— Ты?! — угрожающе ревела Фифина. — Ты?! Ты?! Ты?!

И с каждым «ты» она все ближе подбиралась к Жану Быку, а тот постепенно отступал.

— Это ты-то? — закончила она, вцепившись ему в бороду и тряся его так, как ребенок трясет яблоню, чтобы с нее посыпались плоды. — Попробуй только меня тронуть, трус! Тронь-ка, ну, ничтожество! Лежебока!

Жан Бык занес было руку… Он мог бы одним ударом свалить быка, а уж снести мадемуазель Фифине голову ему и вовсе ничего не стоило. Однако рука его застыла в воздухе.

— В чем дело? — резко спросил Сальватор.

При звуке его голоса Жан Бык побледнел, а Фифина стала пунцовой; она выпустила плотника и обернулась к Сальватору.

— В чем дело? — переспросила она. — Вовремя вы пришли! Помогите мне, господин Сальватор!.. В чем дело? Это чудовище чуть меня не убило, как это бывает с ним обычно.

Жан Бык уже поверил было, что он в самом деле побил мадемуазель Фифину.

— Меня можно извинить, господин Сальватор, посудите сами: она меня изводит!

— Ничего! Пострадаешь в этой жизни, зато на том свете будет легче!

— Господин Сальватор! — закричал Жан Бык, и в его голосе зазвенели слезы. — Она же говорит, что моя девочка, моя любимая доченька, похожая на меня как две капли воды, не от меня!

— Раз девочка на тебя похожа, почему ты веришь мадемуазель Фифине?

— Да не верю я, в этом-то ее счастье, не то давно бы взял девчонку за ноги и разбил бы ей голову об стену!

— Только попробуй, злодей! Попробуй! То-то будет радости, когда ты взойдешь на эшафот!

— Слышите, господин Сальватор?.. Она говорит, что для нее моя смерть — радость!

— Ну еще бы!

— Пусть так, пусть я поднимусь на эшафот, — взвыл Бартелеми Лелон. — Но сначала прикончу господина Фафиу. Подумать только, господин Сальватор, угораздило же ее выбрать себе такого мужчину: тронь — рассыплется! Стыдно и бить этого мозгляка: придется его прирезать!

— Слышите? Это же убийца!

Сальватор все слышал; не стоит и говорить, что он относился к угрозам Жана Быка так, как они того заслуживали.

— Почему всякий раз, как я к вам захожу, вы деретесь или ссоритесь? — спросил Сальватор. — Вы плохо кончите, мадемуазель Фифина, это я вам говорю. Однажды с вами случится несчастье, не знаю какое, но оно обрушится на вас как удар грома, вы даже покаяться не успеете!

— Ну уж, во всяком случае, не от этого ничтожества! — взвыла мадемуазель Фифина, скрипнув зубами от злости и поднеся к носу Бартелеми кулак.

— Почему не от него? — поинтересовался Сальватор.

— Я решила его бросить, — заявила мадемуазель Фифина.

Жан Бык подпрыгнул, словно коснувшись вольтова столба.

— Ты меня бросишь? — вскричал он. — Бросишь после того, что я от тебя терпел, тысяча чертей?! Никуда ты от меня не денешься, будь уверена, или я тебя найду хоть на краю света и задушу собственными руками!

— Слышите, слышите, господин Сальватор? Если я подам на него в суд, надеюсь, вы выступите свидетелем.

— Замолчите, Бартелеми, — ласково проговорил Сальватор. — Хоть Фифина так и говорит, в глубине души она вас любит.

Строго взглянув на молодую женщину, словно змеелов на гадюку, он прибавил:

— Должна вас любить, во всяком случае. Что бы она ни говорила, вы все-таки отец ее ребенка.

Женщина съежилась под взглядом, которому Сальватор позаботился придать угрожающее выражение, и ласково невинным голоском проговорила:

— Конечно, я его люблю, хотя он бьет меня смертным боем… Как я, по-вашему, господин Сальватор, могу быть ласковой с мужчиной, который все время грозит да бранится?

Жана Быка тронул этот крутой поворот в поведении возлюбленной.

— Права ты, Фифина, — со слезами на глазах признал он, — я скотина, дикарь, турок! Но это выше моих сил, Фифина, ничего не могу с собой поделать!.. Когда ты говоришь мне об этом разбойнике Фафиу, когда грозишь отнять мою девочку и бросить меня, я теряю голову и помню только одно: что удар моего кулака весит пятьдесят фунтов. Тогда я поднимаю руку и говорю: «Кто хочет отведать? Подходи!»… Прости, Фифиночка! Ты же знаешь, это из-за того, что я тебя обожаю!.. Да и, в конце концов, что такое два-три удара кулаком в жизни женщины?

Мы не знаем, сочла ли мадемуазель Фифина этот довод убедительным, но повела она себя именно так — она величаво протянула Бартелеми Лелону ручку, и тот стремительно поднес ее к губам, словно собирался проглотить.