В четыре часа я встал и, машинально сжимая рукоятку своего пистолета, словно руку последнего друга, пошел в свою сторону. Случаю — прости, Господи, нечаянно произнес это слово! — Провидению было угодно, чтобы я свернул на улицу Сент-Оноре. Я говорю «Провидению» и подчеркиваю это; я направлялся в предместье Пуассоньер и мог пойти либо по улице Риволи, либо по бульвару, где довольно чисто; я же зашагал по грязной улице Сент-Оно-ре. Почему?!
О чем я тогда думал? Трудно сказать. Блуждал я мысленно по темным полям прошлого или по сияющим равнинам будущего? Воспарял мой разум над нашим миром подобно бесплотной душе? Или бренное тело увлекало его вслед за собой в глубокую могилу? Не знаю. Я грезил: ничего не видел, ничего не ощущал, кроме рукоятки пистолета, которую я то нежно поглаживал, то сжимал изо всех сил…
Вдруг на моем пути возникло препятствие: улицу Сент-Оноре запрудила толпа. Молодой священник, покровительствуемый аббатом Оливье, выступал с проповедью в церкви святого Рока. Мне захотелось войти в церковь и в ту самую минуту, как я собирался встретиться с Богом лицом к лицу, воспринять как манну небесную святое слово, которое я взял бы с собой в долгий путь… Ступени паперти были переполнены народом; я вошел с улицы Сен-Рок и беспрепятственно приблизился к подножию кафедры. Только там я выпустил рукоятку смертельного оружия, чтобы зачерпнуть святой воды, и перекрестился…
VIII
КАК ГОСПОДИН КОНРАД ДЕ ВАЛЬЖЕНЕЗ ПОНЯЛ, ЧТО ЕГО ИСТИННОЕ ПРИЗВАНИЕ — БЫТЬ КОМИССИОНЕРОМ
Сальватор прервал свой рассказ.
— Простите! — обратился он к своему кузену. — Вам может показаться, что я излишне многословен. Но я подумал, что моя жизнь имела для вас большое значение и каждая подробность ее в то решающее время должна вас интересовать.
— Вы совершенно правы, сударь, — посерьезнел вдруг Лоредан. — Продолжайте, я вас слушаю.
— Голос проповедника достиг моего слуха, прежде чем я увидел его самого, — говорил между тем Сальватор. — В этом вибрирующем голосе чувствовалась то мягкость, то необычайная сила, но он неизменно трогал душу. Несколько минут я слышал только мелодичные звуки, сладостный гармоничный речитатив; мыслями я уже был далек от настоящего, и понадобилось некоторое время, чтобы голос из этого мира, казавшегося мне прошлым, дошел до меня… Судя по первым же словам, которые я услышал и осознал, я понял, что проповедник не то чтобы выступает против самоубийства, но рассуждает на эту тему с высшей точки зрения — с точки зрения общественных интересов. Он говорил об обязанностях человека перед себе подобными, о пустоте… я не помню его собственного определения, но смысл заключался в том, что человек, умирающий раньше отмеренного ему Провидением срока, оставляет вокруг себя невосполнимую пустоту.
Он привел слова Шекспира, когда Гамлет, отгоняющий от себя мысль о самоубийстве, которая его душит, подступает к нему, подталкивает его к могиле, говорит: «И воробей не погибнет без воли Провидения».
Подобно тарану, терпеливо пробивающему одну, другую, третью стены, он приводил и опровергал один за другим все мотивы, толкающие человека на самоубийство: обманутое честолюбие, любовную измену, потерянное состояние. Он напомнил о веках веры — с четырнадцатого по восемнадцатый, — напрасно пытаясь отыскать в них следы самоубийства и не находя их. Согласно его идее, самоубийство начиналось там, где прекращал свое существование монастырь. Раньше человек обманутый, преданный, разорившийся — словом, раздавленный горем, какое бы ни было это горе, уходил в монастырь. Это был способ расстаться с жизнью, моральное, если не физическое, самоубийство: человек хоронил себя в огромной общей могиле, называемой монастырем; он молился, и ему случалось найти в этом утешение. Сегодня ничего этого нет, многие обители были уничтожены или закрыты, поэтому монастыри стали редки; на земле больше не молятся. Остается труд: трудиться — значит молиться!..
Эти слова были для меня настоящим откровением, и я взглянул на того, кто их произносил. Это был красивый монах лет двадцати пяти, в испанской одежде: бледный доминиканец, худой, черноглазый… Огромные глаза его были особенно хороши! Он объединял в своей жизни два способа существования, о которых говорил: молитву и труд. Чувствовалось, что этот человек беспрестанно молится и всегда трудится.
Я огляделся и спросил себя, какая работа по мне. Руссо учит своего Эмиля столярничать; меня же, к сожалению, не научили никакому ремеслу. И здесь я увидел человека лет тридцати в черной бархатной куртке и с каскеткой в руке. На груди у него была медная бляха. Я узнал в нем комиссионера. Он стоял, прислонившись к колонне, и внимательно слушал проповедника. Я прошел рядом с ним и прислонился к той же колонне: решил не терять его из виду, мне надо было расспросить его. Я дослушал проповедь до конца, но еще раньше, чем она окончилась, я уже решил, что буду жить… Проповедник спустился с кафедры и прошел мимо меня.
«Как вас зовут, святой отец?» — остановил я его.
«Среди людей или перед Господом?» — спросил он.
«Перед Господом».
«Брат Доминик».
И он пошел дальше… Толпа потянулась из церкви. Я последовал за комиссионером. На углу улицы Сен-Рок я его окликнул:
«Простите, дружище!»
Он обернулся:
«Сударь нуждается в моих услугах?»
«Да», — улыбнулся я.
«Мне взять ремни или это будет просто посылка?»
«Я хотел бы кое-что узнать».
«A-а, понимаю: господин — чужестранец…»
«В жизни — да!»
Он бросил на меня удивленный взгляд.
«Вы довольны своим ремеслом?» — спросил я.
«Все зависит от того, как вы это понимаете».
«Я спрашиваю, нравится ли оно вам».
«Ну, конечно, раз я работаю комиссионером!»
«Позвольте вам заметить, что это не всегда достаточная причина…»
«Так что же вам все-таки угодно знать?»
«Можно прожить этим ремеслом?»
«Сотен и тысяч оно не принесет, но в конечном счете прокормить может».
«Будьте любезны, просветите меня!»
«Спрашивайте, и я отвечу на ваш вопрос».
«Сколько вы получаете в среднем за день?»
«В приличных кварталах — пять-шесть франков». «Стало быть, две тысячи франков в год?»
«Около того».
«Сколько из них вы тратите?»
«Почти половину».
«Таким образом, вы откладываете каждый год по…»
«По тысяче франков!»
«В чем заключаются неприятные стороны вашего ремесла?»
«Я таких не знаю».
«Вы свободный человек?»
«Свободен как ветер».
«Мне казалось, что вы зависите от других…»
«От других? О Господи, да кто же от них не зависит? Начать хотя бы с короля Карла Десятого — разве он не зависит от других? Клянусь, я чувствую себя куда более свободным, чем он!»
«Почему?»
«Если поручение кажется мне подозрительным, я от него отказываюсь; если ноша представляется слишком тяжелой, я за нее не берусь. Все дело в том, чтобы тебя знали, а уж потом можно и выбирать».
«Вы давно работаете комиссионером?»
«Десять лет».
«И за это время вы ни разу не пожалели, что выбрали именно это ремесло?»
«Никогда».
Я на мгновение задумался.
«Это все, что вы хотели знать?» — спросил мой собеседник.
«Последний вопрос!»
«Слушаю вас».
«Когда человек хочет стать комиссионером, что он должен предпринять?»
Комиссионер посмотрел на меня и рассмеялся.
«Уж не хотите ли вы, случаем, пойти в комиссионеры?» «Возможно».
«Дело это нехитрое, и ничьих протекций не нужно».
«Да ну?»
«Конечно. Вы идете в префектуру с двумя свидетелями, которые поручатся за вашу нравственность, и просите номер».
«И сколько это стоит?»
«Дадите сколько-нибудь за беспокойство».
«Спасибо, друг мой!»
Я вынул из кармана монету в пять франков и подал ему.
«А это что?» — удивился он.
«Это за беспокойство, которое я вам причинил».
«Это было не беспокойство, а удовольствие, а за удовольствие я денег не беру».
