Это было категорическое требование объяснений, и заговорщики не могли больше отмалчиваться.

Человек, говоривший все это время от лица собравшихся, поднял руку, давая понять, что снова просит слова, и заявил:

— Братья! Любая просьба брата священна и по нашим законам должна быть поставлена на обсуждение, а потом принята или отклонена большинством голосов. Мы сейчас обсудим эту просьбу.

Генералу не были в новинку суровые правила; он поклонился, а обступавшие его до этого времени карбонарии отошли в сторону.

Через несколько минут председательствовавший подошел к генералу и сказал ему тем же тоном, каким старшина присяжных оглашает вердикт:

— Генерал! Я выражаю не только свою мысль, но говорю от имени большинства присутствующих здесь членов; я уполномочен от их и своего имени передать вам следующее. Цезарь говорил, что на жену Цезаря не должно пасть даже подозрения. Свобода — это матрона, которая должна быть всегда столь же чиста и незапятнанна, как жена Цезаря! Итак, брат, — я сожалею, что вынужден дать вам такой ответ, — без ясных, очевидных, неопровержимых доказательств невиновности господина Сарранти, по мнению большинства членов, нам не следует поддерживать предприятие, имеющее целью вырвать из рук закона того, кого этот закон осудил справедливо; поймите меня правильно, генерал, я говорю «справедливо», пока не доказано обратное… Поверьте, что наши искренние симпатии были на стороне господина Сарранти во все время этого мучительного разбирательства; мы содрогнулись в ту минуту, как должны были услышать вердикт; наши сердца обливались кровью, когда ему читали смертный приговор… Теперь, генерал, докажите нам невиновность господина Сарранти, и у вас будет не две руки, а десять, чтобы помочь вашему делу, да что там десять — сто тысяч рук!

Приблизившись к господину Лебастару де Премону еще на шаг, он прибавил:

— Генерал! Вы можете доказать, что господин Сарранти невиновен?

— Увы! — ответил генерал, опустив голову. — Кроме собственного моего убеждения, других доказательств у меня нет!

— В таком случае, — заметил глава карбонариев, — наше решение останется в силе.

Поклонившись г-ну Лебастару де Премону, он отошел к группе заговорщиков; те собрались расходиться.

Генерал поднял голову, протянул руку и, предпринимая последнюю попытку, сказал:

— Братья! Это ответ большинства, и я его принимаю.

Однако позвольте мне воззвать к отдельным членам. Братья! Есть ли среди вас человек, убежденный, как и я, в невиновности господина Сарранти? Пусть его сердце присоединится к моему, и мы вместе попытаемся сделать то, что я был бы счастлив предпринять с вашей общей помощью.

Говоривший до этого карбонарий обернулся к товарищам:

— Братья! Если среди вас есть человек, убежденный в невиновности господина Сарранти, он волен присоединиться к генералу и попытать вместе с ним счастья.

От группы карбонариев отделился один человек. Он подошел к генералу и опустил левую руку на плечо графу де Премону, а правой рукой снял маску.

— Я! — сказал он.

— Сальватор! — воскликнули девятнадцать других заговорщиков.

Это в самом деле был Сальватор. Будучи убежден в невиновности г-на Сарранти, он предложил генералу свою помощь.

Остальные карбонарии потянулись один за другим в кленовую аллею, которая вела ко входу в подземелье, и исчезли в темноте.

Сальватор остался с графом де Премоном.

Прислонившись к дереву, Сальватор с минуту разглядывал генерала Лебастара де Премона.

Сам г-н Сарранти, слушая свой смертный приговор, был менее подавлен и бледен, чем генерал, получив такой жестокий ответ от единомышленников, к которым он, рискуя жизнью, пришел за помощью, чтобы спасти жизнь друга.

Сальватор подошел к нему.

Генерал подал ему руку.

— Сударь! — заговорил генерал. — Я знаю вас только по имени. Ваши друзья произнесли его вслух, и мне это кажется добрым предзнаменованием. Кто вас называет, поминает Спасителя.

— Это в самом деле имя неслучайное, сударь, — улыбнулся Сальватор.

— Вы знакомы с Сарранти?

— Нет, сударь; но я близкий, а главное, верный и благодарный друг его сына. Признаюсь, генерал, я страдаю не меньше вас и потому в деле господина Сарранти вы можете всецело располагать мной.

— Так вы не разделяете мнения наших братьев? — живо откликнулся генерал, воспрянув духом от добрых слов Сальватора.

— Послушайте, генерал! — проговорил Сальватор. — Общий порыв, почти всегда справедливый, потому что он инстинктивный, зачастую бывает слеп, суров, жесток. Каждый из этих людей, только что утвердивших смертный приговор господина Сарранти, вынес бы, спроси вы их по отдельности, совсем другой приговор, то есть тот, который вынес я сам. Нет, в глубине души я не верю, что господин Сарранти виновен. Кто тридцать лет рискует головой на поле боя, в смертельных схватках политических партий, тот не способен на подлость и не может быть ничтожным вором, заурядным убийцей. Итак, в душе я убежден, что господин Сарранти невиновен.

Генерал пожал Сальватору руку.

— Спасибо, сударь, за ваши слова, — поблагодарил он.

— С той минуты, — продолжал Сальватор, — как я предложил вам свою помощь, я предоставил себя в ваше распоряжение.

— Что вы хотите сказать? Я слушаю вас в нетерпении.

— Я хочу сказать, сударь, что в данном положении недостаточно заявить о невиновности нашего друга, надо ее доказать, и доказать неопровержимо. В борьбе заговорщиков с правительством, а значит, и правительства с заговорщиками любые средства хороши, и оружие, которое нередко два порядочных человека отказываются употребить во время дуэли, жадно подхватывают политические партии.

— Прошу объяснить вашу мысль!

— Правительство жаждет смерти господина Сарранти. Оно хочет, чтобы он умер с позором, потому что позор падет на противников этого правительства и можно будет сказать, что все заговорщики негодяи или должны быть негодяями, раз они выбрали своим главой человека, который оказался вором и убийцей.

— Так вот почему королевский прокурор отклонил политическое обвинение! — воскликнул генерал.

— Именно поэтому господин Сарранти так настойчиво пытался взять его на себя.

— И что же?

— Правительство уступит лишь по представлении видимых, осязаемых, явных доказательств. Дело не только в том, чтобы сказать: «Господин Сарранти не виновен в преступлении, которое вменяется ему в вину» — надобно сказать: «Вот кто виновен в преступлении, в котором вы обвиняете господина Сарранти».

— Но, сударь, у вас есть эти доказательства? — вскричал генерал. — Вы знаете имя настоящего преступника?

— Доказательств у меня нет, виновный мне не известен, — признался Сальватор, — однако…

— Однако?..

— Возможно, я напал на его след.

— Говорите же, говорите! И вы и в самом деле будете достойны своего имени, сударь!

— Слушайте то, что я не говорил никому, сударь, но вам скажу! — подходя к генералу вплотную, произнес Сальватор.

— Говорите, говорите! — прошептал генерал, тоже подвигаясь к Сальватору.

— В доме, принадлежавшем господину Жерару, куда господин Сарранти поступил как наставник; в доме, откуда он бежал девятнадцатого или двадцатого августа тысяча восемьсот двадцатого года — а все дело, возможно, как раз и состоит в том, чтобы установить точную дату его отъезда; в парке Вири, наконец, я нашел доказательство, что, по крайней мере, один ребенок был убит.

— Уверены ли вы, что это доказательство не усугубит и без того тяжелое положение нашего друга?

— Сударь! Когда ищешь истину, а мы пытаемся установить истину, и, если господин Сарранти окажется виновен, мы отвернемся от него, как это сделали все остальные, — любое доказательство имеет большое значение, даже если на первый взгляд кажется, что оно свидетельствует против того, чью невиновность мы хотим установить. Истина несет свет в себе самой; если мы найдем истину, все станет ясно.