— Дядя! Дядя! — вскричал Петрус.

— В чем дело? — спросил генерал.

— Пощадите, прошу вас!

— Пощадить? A-а, мой милый, так вы поняли, что я рассказываю вашу историю или почти вашу?

— Дядюшка, — проговорил Петрус, — вы правы, я безумец, гордец, глупец!

— А по-моему, — так еще того хуже, Петрус! — возразил генерал строго и вместе с тем печально. — Ваш отец имел раньше состояние, добытое ценою крови, и оно позволило бы вам жить как благородному человеку, если такая жизнь в эпоху, когда труд является святой обязанностью каждого гражданина, не была бы синонимом праздности, а значит, и позора.

Ваш отец, тридцать лет скитавшийся по морям, из кожи вон лез, чтобы вы ребенком ни в чем не нуждались, и, после того как грянула буря, вы вообразили, что с ней легко будет справиться; вообразили, что так будет всегда, что вы еще не вышли из детского возраста, когда играли английскими гинеями и испанскими дублонами, а не подумали, что это подло — даже если он предложил вам сам, — принимать от старика то, что, смилостивившись, оставил ему случай, и все это только ради того, чтобы потешить ваше безумное тщеславие!

— Дядя! Дядюшка! Смилуйтесь! Довольно!

— Да, пожалуй, с тебя хватит. Я только что видел, как ты покраснел от стыда за совершенную тобой ошибку, скрытую под именем другого человека. Да, я избавлю тебя от упреков, потому что надеюсь: если еще не поздно, ты отступишь при виде пропасти, в которую ты едва не скатился сам и не увлек за собой моего несчастного брата.

— Дядя! — воскликнул Петрус и протянул генералу руку. — Я вам обещаю…

— О! Я так просто не возвращаю свое расположение тому, кого однажды лишил его. Ты обещаешь — прекрасно, Петрус. Но вот когда ты придешь и скажешь мне: «Я сдержал свое обещание» — только тогда и я тебе отвечу: «Браво, мой мальчик! Ты действительно порядочный человек».

И чтобы несколько смягчить свой отказ, генерал занял свои руки: одной взялся за табакерку, другой зачерпнул табак и отправил его по назначению.

Петрус то бледнел, то краснел и наконец уронил руку, которую протягивал генералу.

В эту минуту с лестницы донеслись шаги и голоса.

— Говорю вам, сударь, что я получил от хозяина строгий приказ, — говорил лакей.

— Какой еще приказ, дурак?

— Впускать гостей только после того, как будет передана карточка.

— Кому?

— Господину барону.

— Кого ты называешь господином бароном?

— Господина барона де. Куртене.

— Да разве я иду к барону де Куртене? Мне нужен господин Пьер Эрбель.

— В таком случае, сударь, я вас не пущу.

— Как это не пустишь?

— А вот так: не пущу!

— Мне?! Преграждать путь?! Ну, погоди!

Похоже, ждать лакею пришлось недолго: почти тотчас дядя и племянник услышали странный звук, словно что-то тяжелое рухнуло со второго этажа на первый.

— Что, черт побери, творится у тебя на лестнице, Петрус? — спросил генерал.

— Не знаю, дядя. Насколько я могу судить, мой лакей с кем-то спорит.

— Уж не кредитор ли выбрал удобный момент, чтобы явиться к тебе, пока здесь я? — заметил генерал.

— Дядюшка! — остановил его Петрус.

— Ну посмотри, что там.

Петрус сделал несколько шагов к двери.

Но не успел он до нее дойти, как дверь с грохотом распахнулась и в мастерскую бомбой влетел разгневанный господин.

— Отец! — вскрикнул Петрус и бросился ему в объятия.

— Сынок! — прошептал старый моряк, нежно его обнимая.

— Это и в самом деле мой брат-пират! — заметил генерал.

— И ты здесь! — вскричал старый моряк. — Знаешь, Петрус, этот злосчастный пес был дважды не прав, не пуская меня к тебе.

— Полагаю, ты говоришь о камердинере моего высокочтимого племянника? — осведомился генерал.

— Я говорю о том дураке, что не давал мне подняться.

— За это ты его, кажется, заставил спуститься?

— Боюсь, что так… Слушай, Петрус…

— Да, отец?

— Взгляни-ка, не сломал ли себе что-нибудь этот дурак?

— Хорошо, отец, — кивнул Петрус и бросился вниз по лестнице.

— Ну что, старый морской волк, ты, я вижу, не меняешься! — сказал генерал. — Все такой же бешеный, каким я видел тебя в последний раз!

— Можно быть уверенным, что теперь уж я не изменюсь, слишком я для этого стар, — отвечал Пьер Эрбель.

— Не говорите о старости, досточтимый брат! Ведь я на три года старше вас, — заметил генерал.

В это время вошел Петрус и сообщил, что лакей ничего себе не сломал, только вывихнул правую ступню.

— Выходит, он не так глуп, как кажется, — промолвил старый моряк.

Мы не раз упоминали в своем рассказе о брате генерала Эрбеля, отце Петруса. Но число наших персонажей столь велико, а описываемые нами события столь многочисленны и переплетены между собой, что для большей ясности мы предпочитаем не представлять всех наших героев с самых первых сцен, как принято делать по правилам драматического искусства, а, не усложняя интригу, описывать внешность и характер этих персонажей по мере того, как они предстают перед читателями, чтобы принять активное участие в нашем действии.

Как видим, отец Петруса только что ворвался к сыну в мастерскую и вместе с тем появился в нашей книге. Этот новоприбывший призван сыграть, как уже играл в судьбе своего сына, довольно важную роль, а потому в интересах предстоящих сцен нашего повествования мы сочли себя обязанными сказать несколько слов о прошлом нашего нового героя, в котором так горько упрекал его родной брат.

Пусть наш читатель не волнуется: мы не станем предлагать его вниманию целый роман на эту тему и будем предельно кратки.

Кристиан Пьер Эрбель, виконт де Куртене, младший брат генерала, был, как и сам генерал, земляком Дюге-Труэна и Сюркуфа; он появился на свет в 1770 году в Сен-Мало, этом гнезде всех морских орлов, известных под родовым названием корсаров, если и не нагонявших ужас на англичан, то, во всяком случае, ставших для них бичом на протяжении шести столетий, то есть со времен Филиппа Августа до Реставрации.

Не ведаю, существует ли история города Сен-Мало, но знаю точно, что ни один приморский город не мог бы, как он, похвастаться тем, что дал миру более верных сынов, а Франции — более отважных мореплавателей. Наряду с Дюге-Труэном и Сюркуфом мы могли бы привести имя корсара Кристиана, или — если читателю угодно знать не только его военную кличку, но и родовое имя — Пьера Эрбеля, виконта де Куртене.

Чтобы поближе познакомить с ним желающих, достаточно рассказать о некоторых ранних днях его юности.

С 1786 года, то есть едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, Пьер Эрбель стал матросом каперского судна, на которое двумя годами раньше он поступил волонтёром.

Захватив в плен шесть английских кораблей за одну кампанию, судно это, снаряженное в Сен-Мало, тоже оказалось в плену и было отправлено на портсмутский рейд, а экипаж был рассредоточен по понтонам.

Юного Эрбеля вместе с пятью другими матросами отправили на понтон «Король Яков». Они пробыли там год. На нижней палубе им смастерили что-то вроде вонючей каморки, служившей камерой шестерым пленникам. Она проветривалась и освещалась через бортовой люк в фут шириной и шесть дюймов высотой. Через это же отверстие несчастные могли полюбоваться небом.

Однажды вечером Эрбель, понизив голос, сказал товарищам:

— Неужели вам не надоело здесь сидеть?

— Чертовски надоело! — ответил за всех некто Парижанин, время от времени развлекавший товарищей шутками.

— Чем вы готовы пожертвовать, чтобы отсюда выйти? — продолжал молодой человек.

— Рукой, — сказал один.

— Ногой, — отвечал другой.

— Глазом, — вставил третий.

— А ты, Парижанин?

— Головой.

— Так-то лучше! Ты не торгуешься и подойдешь мне.

— Что значит «подойду тебе»?

— Вот именно «подойдешь».

— Что ты хочешь сказать?