— Нет, любезная, я и так достаточно пожил для своих лет, однако мне совсем не интересно знать, когда я умру.

— A-а, понимаю: господин желает вернуться на родину?

— Я родом из Монружа, а кто хоть раз там побывал, ни за что не захочет увидеть его снова.

— Что же вам, в таком случае, угодно? — осмелилась задать вопрос Броканта, боясь, что дальнейшие расспросы, не имевшие ничего общего с желаниями посетителя, могут повредить ее репутации колдуньи.

— Я хотел бы узнать, — отозвался таинственный незнакомец, — попаду ли я в рай.

Броканта не могла скрыть изумления.

— Что же в этом необычного? — спросил господин из Монружа. — Разве о той жизни предсказывать труднее, чем об этой?

— С помощью карт, сударь, узнать можно все, — отвечала Броканта.

— Так узнайте!

— Баболен! — крикнула старуха. — Большую колоду!

Баболен лежал в углу комнаты и учил белого пуделя играть в домино. Он встал и пошел за большой колодой.

Броканта устроилась поудобнее в кресле, позвала ворону, которая спала, спрятав голову под крыло, потом усадила вокруг себя собак, оставив Бабиласу из материнской нежности местечко у окна, и приступила к гаданию: свидетелями ее гадания мы уже были, когда она раскладывала карты Жюстену.

Действующие лица были все те же, за исключением отсутствовавшей Рождественской Розы и Жюстена, которого заменил господин из Монружа.

— Вы знаете, что это вам обойдется в тридцать су? — предупредила Броканта.

Несмотря на преобразившуюся обстановку своего обиталища, она считала себя не вправе поднимать цены.

— Пускай будет тридцать су! — согласился господин из Монружа, с величавым видом бросая потертую монету, с которой слезло все серебро, обнажая медные бока; к тому времени такие монеты уже начинали переходить в разряд медалей. — В конечном счете я могу рискнуть тридцатью су ради того, чтобы узнать, попаду ли в рай.

Броканта снимала и переснимала колоду, тасовала и перетасовывала карты, раскладывала их полукругом на своей подставке.

Она дошла до самого интересного места: святой Петр — трефовый король — уже приготовился, словно тень Самуила, вызванного Аэндорской вошебницей, раскрыть тайны горнего мира, как вдруг Бабилас, не отходивший от окна, заметил Карамельку; та сдержала данное обещание и вышла на улицу одна — гибкая, стройная, элегантная, еще более свежая, веселая, нежная, соблазнительная, чем всегда.

— Карамелька! Карамелька одна! — вскричал Бабилас. — Так ты сдержала слово, собачка моя ненаглядная!.. Не могу больше терпеть, лучше смерть, Карамелька!

Стремительно выпрыгнув из окна, Бабилас бросился вдогонку своей мечте, а Карамелька засеменила по улице, призывно взглянув, чтобы как можно скорее исчезнуть на соседней улице; все это произошло за то время, пока господин терпеливо ждал ответа.

Броканта сидела к окну спиной, но, когда Бабилас выскочил на улицу, она обернулась.

Ее порывистое движение, в котором выразилась поистине материнская забота, не могло идти ни в какое сравнение с проворностью влюбленного Бабиласа: обернувшись, Броканта увидела лишь, как исчезают в окне задние ноги ее песика, бросившегося вниз головой на улицу.

Тут Броканта забыла все на свете: и господина из Монружа, желавшего узнать, попадет ли он в рай, и начатое гадание, и монету в тридцать су, которую должна была получить, — она думала только о дорогом Бабиласе.

Она вскрикнула, отбросила подставку с картами и подбежала к окну; охваченная великой страстью, она, не думая о приличии, перешагнула подоконник, выскочила на улицу и бросилась за Бабиласом в погоню.

Видя, что хозяйка вышла через окно вопреки своему обычаю выходить через дверь, Фарес, несомненно, решила, что начался пожар, — она издала крик и вылетела на улицу.

Собаки, наблюдавшие за исчезновением хозяйки и вороны, желающие, без сомнения, узнать, какими событиями будет сопровождаться страсть Бабиласа, тоже стремительно бросились в окно подобно знаменитым баранам Панурга, которых все, с тех пор как их придумал Рабле, неизменно сравнивают с любой толпой, прыгающей куда-нибудь за компанию.

Наконец Баболен, видя, что Бабилас убежал, Броканта исчезла, Фарес улетела, а собаки высыпали все до одной на улицу, тоже метнулся к окну, — такова сила примера! — как вдруг господин из Монружа схватил его за штаны.

Произошла недолгая заминка, когда было неизвестно, выпустит ли незнакомец штаны Баболена или Баболен перестанет держаться за оконную перекладину. Господин из Монружа, готовый поверить скорее в крепость перекладины, нежели в прочность штанов, произнес:

— Друг мой, ты получишь пять франков, если…

Незнакомец замолчал; он знал цену тому, что принято называть скрытым смыслом.

Баболен в то же мгновение выпустил перекладину и повис горизонтально в руке незнакомца.

— Если что? — спросил мальчишка.

— Если дашь мне поговорить с Рождественской Розой.

— Где деньги? — спросил предусмотрительный Баболен.

— Пожалуйста, — проговорил господин, вкладывая ему монету в руку.

— Настоящие пять франков? — вскричал мальчишка.

— Взгляни сам, — предложил господин.

Баболен посмотрел на лежавшую у него в кулаке монету, но, не веря собственным глазам, прибавил:

— Послушаем, как она звенит.

И он уронил на пол монету, отозвавшуюся серебряным звоном.

— Вы сказали, что хотите видеть Рождественскую Розу?

— Да.

— Вы не причините ей зла?

— Наоборот!

— Тогда полезли!

Баболен отворил дверь и устремился на антресоли.

— Полезли! — согласился господин, шагавший через ступеньки с такой быстротой, словно лестница вела в райские кущи.

Скоро они уже стояли перед дверью Рождественской Розы. Незнакомец зачерпнул из фарфоровой табакерки огромную понюшку табаку и опустил очки на нос.

В то время как господин из Монружа, словно куница, проскользнул вслед за Баболеном в приотворенную дверь, согнув свое длинное тело, чтобы не удариться головой о притолоку, Рождественская Роза сидела за лакированным столиком, подаренный Региной, и раскрашивала гравюру с изображением цветов, подаренную Петрусом.

— Слушай-ка, Рождественская Роза, — обратился к ней Баболен. — Это господин из Монружа; он хочет с тобой поговорить.

— Со мной? — поднимая голову, переспросила Рождественская Роза.

— С тобой лично.

— Да, именно с вами, милая девочка, — вмешался незнакомец, подняв на лоб синие очки, чтобы получше рассмотреть девочку: похоже, очки только мешали ему.

Рождественская Роза встала. За три последних месяца она сильно выросла. Теперь это была не болезненная и чахлая девочка, которую мы видели на улице Трипре, а бледная худая девушка, еще слабенькая — что верно, то верно, — но худоба и бледность объяснялись тем, что она сильно вытянулась. Перенесенная в более благоприятные условия, девочка развилась; теперь она стала похожа на молодой кустик, тонкий и гибкий, еще готовый согнуться под любым ветром, но уже в цвету.

Она поздоровалась с господином из Монружа (в ее больших глазах читалось удивление) и спросила:

— Что вы хотели мне сказать, сударь?

— Дитя мое! — начал незнакомец как можно ласковее. — Меня послало лицо, которое очень вас любит.

— Фея Карита? — вскрикнула девочка.

— Нет, я не знаком с феей Каритой, — улыбаясь возразил незнакомец.

— Господин Петрус?

— И не господин Петрус.

— Тогда, должно быть, господин Сальватор, — продолжала Рождественская Роза.

— Совершенно точно! — подтвердил господин из Монружа. — Меня прислал господин Сальватор.

— Ах, мой добрый друг Сальватор! Что-то он меня совсем забыл: я не видела его уже недели две! — воскликнула девочка.

— Вот поэтому я и пришел. «Сударь мой! — сказал он мне. — Навестите Рождественскую Розу; передайте, что я здоров, и попросите ее ответить на вопросы, которые вы зададите от моего имени».