— Сир! — заговорил он, почтительно склоняясь перед Наполеоном. — Я и моя дивизия пришли за приказаниями вашего величества.

— Вы опоздали, генерал.

— В том не наша вина, сир. Надеясь прибыть вовремя для защиты Парижа, мы проходили по десять, двенадцать и даже пятнадцать льё в день.

— Генерал! — проговорил Наполеон. — Я отрекся от власти.

— Как император, сир, но не как генерал.

— Я предложил им свою шпагу, но они от нее отказались, — заметил Наполеон, сверкнув глазами.

— Они от нее отказались!.. Кто, сир?.. Простите, что я задаю вопросы вашему величеству.

— Люсьен, мой брат.

— Сир, ваш брат принц Люсьен не забыл, что первого брюмера он был председателем Совета пятисот.

— Сир! — вмешался Сарранти. — Обратите внимание, что голос этих десяти тысяч человек, стоящих под вашими окнами и кричащих: "Да здравствует император!" — это выражение воли народа, последняя попытка Франции. Более того — это последняя милость фортуны… Сир, во имя Франции, во имя вашей славы…

— Франция неблагодарна, — прошептал Наполеон.

— Не надо богохульствовать, сир! Мать не может быть неблагодарной.

— Мой сын в Вене.

— Ваше величество дорогу туда знает.

— Моя слава умерла на равнинах Ватерлоо.

— Сир! Вспомните ваши собственные слова, сказанные в Италии в тысяча семьсот девяносто шестом году: "Республика как солнце. Только слепец или безумец станет отрицать его свет!"

— Сир! Только подумайте: у меня здесь десять тысяч солдат, готовых в огонь и воду, они еще не были в бою, — прибавил генерал Брейер.

Император на минуту задумался.

— Позовите моего брата Жерома, — попросил он.

И вот самый младший брат императора, единственный из всех, кто сохранил ему верность, тот, кто, будучи вычеркнут из списка монархов, сражался как солдат, вошел, еще бледный и не совсем оправившийся после двух ранений, полученных в Катр-Бра и на ферме Гумон, а также после тягот отступления, когда он прикрывал отход войска.

Император протянул ему руку, потом вдруг и без предисловий сказал:

— Жером! Что ты передал под командование маршала Сульта?

— Первый, второй и шестой корпуса, сир.

— Реорганизованными?..

— Полностью.

— Сколько человек?

— Тридцать восемь или сорок тысяч.

— А вы говорите, что у вас, генерал… — обратился Наполеон к Брейеру.

— Десять тысяч.

— А у маршала Груши — сорок две тысячи свежих солдат, — прибавил Жером.

— Искусители! — пробормотал Наполеон.

— Сир! Сир! — вскричал Сарранти, умоляюще сложив руки на груди. — Вы стоите на пути своего спасения… Вперед! Вперед!

— Хорошо, спасибо, Жером. Держись поблизости: ты, возможно, мне понадобишься… Генерал, ждите моих приказаний в Рюэе. Ты, Сарранти, садись за этот стол и пиши.

Бывший король и генерал вышли с поклоном, унося в душе надежду.

Господин Сарранти остался с императором наедине.

Он уже сидел с пером в руке.

— Пишите, — приказал Наполеон.

Потом, задумавшись, продиктовал:

— "В правительственную комиссию".

— Сир! — воскликнул Сарранти и бросил перо. — Я не стану писать к этим людям.

— Не будешь писать к этим людям?

— Нет, сир.

— Почему?

— Все эти люди — смертельные враги вашего величества.

— Они всем обязаны мне.

— Это лишний довод, сир. Есть такие великие благодеяния, что за них можно заплатить только неблагодарностью.

— Пиши, я тебе говорю.

Господин Сарранти встал, поклонился и положил перо на стол.

— Что еще? — спросил император.

— Сир! Уже прошли времена, когда побежденные приказывали себя убить своим рабам. Написать в правительственную комиссию — все равно что вонзить вам нож в грудь.

Император не отвечал.

— Сир! Сир! — взмолился Сарранти. — Надо браться за шпагу, а не за перо. Необходимо воззвать к нации, а не к людям, которые, повторяю, являются вашими врагами. Пусть они узнают, что вы разбили неприятеля в тот самый момент, когда они будут думать, что вы направляетесь в Рошфор.

Император знал своего земляка, он знал: его не переубедить, даже приказ императора не помог бы.

— Хорошо! — сказал он. — Пришлите ко мне генерала Беккера!

Сарранти вышел. Явился генерал Беккер.

— Генерал! — начал Наполеон. — Должен вам сказать, что я отложил свой отъезд на несколько часов, чтобы послать вас в Париж: вам надлежит передать правительству новые предложения.

— Новые предложения, сир? — удивился генерал.

— Да, — подтвердил император. — Я требую передать мне командование армией от имени Наполеона Второго.

— Сир! Имею честь вам заметить, что подобное послание уместнее было бы передать с офицером императорской свиты, нежели с членом Палаты и правительственным уполномоченным, чьи обязанности ограничиваются сопровождением вашего величества!

— Генерал! — продолжал император. — Я верю в вашу преданность, потому и поручаю это дело именно вам, а не кому-нибудь другому.

— Сир! Если моя преданность может быть полезна вашему величеству, — отозвался генерал, — я готов повиноваться без колебаний. Однако я бы хотел иметь письменные инструкции.

— Садитесь и пишите, генерал.

Генерал сел на то же место, где только что сидел Сарранти, и взял отложенное им перо.

Император стал диктовать, и генерал записал:

"В правительственную комиссию.

Господа!

Положение во Франции, пожелания патриотов и крики солдат требуют моего присутствия для спасения отечества.

Я требую пост командующего не как император, а как генерал.

Восемьдесят тысяч человек собираются под Парижем: это на тридцать тысяч больше того, что я хоть раз имел в своем подчинении во время кампании 1814 года, однако я три месяца сражался с огромными армиями России, Австрии и Пруссии, и Франция вышла бы победительницей из борьбы, если бы не капитулировал Париж; кроме того, это на сорок пять тысяч человек больше, чем было у меня, когда я покорил Альпы и завоевал Италию.

Даю слово солдата, что, отбросив неприятеля, я отправлюсь в Соединенные Штаты, чтобы завершить там свою судьбу.

Наполеон".

Генерал Беккер не позволил себе ни единого замечания. Как солдат, он понимал, что все это было возможно. Он уехал.

Наполеона снедало беспокойство. Впервые, может быть, мускулы его лица выдавали волнение его души.

Его гениальная мысль работала не переставая. Он представлял себе, что уже все исправил, все восстановил и диктовал мир, если не славный, то во всяком случае почетный, исполняя данное слово. Он покидал Францию не как беглец, а как спаситель.

Два часа он вынашивал эту соблазнительную мечту!

Он не спускал глаз с аллеи, по которой должен был возвратиться генерал, прислушивался к малейшему шуму. Временами его взгляд охотно останавливался на шпаге, брошенной поперек кресла. Он понял наконец, где его настоящий скипетр.

Значит, все еще было поправимо: приход Блюхера, отсутствие Груши! Его великая мечта 1814 года о сражении, которое под стенами Парижа похоронит неприятельскую армию, могла осуществиться! Несомненно, люди, к которым он обращался, поймут его правильно. Как и он, на одну чашу весов они положат честь Франции, а на другую — ее унижение; они не станут колебаться.

Перед глазами само обольщенного Наполеона мелькнуло что-то вроде молнии: это солнечный луч отразился от окна кареты.

Экипаж остановился, из него вышел человек: это был генерал Беккер.

Наполеон провел рукой по лицу, другую руку прижал к груди. Возможно, ему было бы лучше превратиться в ту минуту в мраморное изваяние?

Вошел генерал.

— Что? — поспешил спросить император.

Генерал с поклоном подал бумагу.

— Ваше величество! — начал он. — Вы, очевидно, по выражению моего лица уже догадались, что мне не удалось выполнить ваше поручение.