Одеяло сотрясалось, из-под него неслись рыдания и крики ужаса.

— Так или иначе, а остановить монстра необходимо, — подытожила Синара. — В противном случае все кончится плохо, притом для всех без исключения.

— Я не хочу умирать! — завопил Стасик.

— Не волнуйся, ты не умрешь, — попыталась утешить его Света.

— Умрет, умрет, — злорадно возразила Синара. — Все умирают. Я вот, к примеру, уже три тысячи лет как отмучилась. Свиностас тоже умрет. Он хилый, болезный. Долго не протянет. Кстати, на Могильнике есть один хороший склеп. Он недавно освободился. Там уютный каменный гробик, а сквозь дыру в крыше открывается чудесный вид на проплывающие по небу облака. Ты бы застолбил его, пока другие не заняли. Вот помрешь, а мы тебя туда и поселим. Будешь лежать, подгнивать, облаками любоваться….

С криком ужаса и отчаяния Стасик выскочил из-под одеяла и опрометью бросился вон из комнаты.

— Злая ты, — покачала головой Света. — Сразу видно — нежить.

— Какая есть, — пожала плечами Синара. — Ну, где тут можно кости кинуть? Думаю, придется мне какое-то время у вас погостить. Погостить, поняла? От слова — погост. Хе-хе! Ой, ладно, не дуйся. Живая, а такая угрюмая. Спасем мы твоего Свиностасика. По крайней мере — попытаемся.

Нейтральная полоса на первый взгляд казалась безжизненной и необитаемой. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралась холмистая местность, изрытая воронками и украшенная торчащими из песка древесными пнями. Но опытный взгляд давних обитателей этих мест примечал детали, неизменно ускользающие от взора чужака, явившегося сюда наскоком. Для жителя нейтральной полосы сразу было ясно, что вот здесь проходит тропа каких-то хищников, орудующих, как водится, ночной порой. Там темнеют развалины древней постройки, к которым, если дорого здоровье, лучше не приближаться. А вон тот песок, чуть более светлый и мелкий, следует обходить большим кругом, если нет желания увязнуть в нем и навечно уйти под землю.

Два гоблина брели по нейтральной полосе. Повинуясь выработанной за долгие годы привычке, они низко пригибались при ходьбе, готовые в любой момент залечь на землю и закопаться в нее с головой. Взгляды их непрерывно обшаривали местность, высматривая на горизонте малейшие признаки опасности. Оба отлично знали, сколь обманчива здешняя безжизненность. Стоит лишь на миг утратить бдительность, и приступить к подсчету пернатого поголовья, как будешь либо убит и ограблен, либо убит и съеден. Поэтому следовало держать ухо востро, чтобы первым заметить приближение чего-то живого, подстеречь его, убить, а затем ограбить или съесть, или совместить оба этих приятных процесса.

При всей своей склонности к болтливости на открытой местности гоблины держали рты на замках и вообще старались не производить лишних звуков. Но когда они остановились передохнуть в тени сухих коряг, некогда бывших обширной зеленой рощей, Грыбан не выдержал, и сказал:

— Брат, я тут вот чего думаю: не погорячился ли ты?

Зархад вытряс из сумки их скудные запасы — мешочек с сушеными корешками и небольшую флягу с водой.

— Может, и погорячился, — пожал плечами гоблин. — Да теперь-то что об этом говорить?

Покосившись на Грыбана, и заметив, что тот имеет что сказать, но сдерживает душевный порыв, Зархад недовольно проворчал:

— Вот не надо этого! Ты мне прямо, в лицо, выскажи. Не люблю я этих недомолвок. Они, недомолвки, до добра-то не доводят. С недомолвок все и начинается. А кончается обычно поножовщиной. Ну, что ты там сопишь? Не держи в себе.

— Да я-то что? — прогудел Грыбан. — Я ничего. Ты ведь знаешь, я тебя в любом деле поддержу.

Зархад злобно уставился на приятеля.

— Вот, значит, как, — процедил он сквозь зубы. — Решил, значит, такую тактику избрать. Намеками да упреками заживо меня сгрызть. Не ждал я от тебя этого, брат. Не ждал, но дождался.

— Да какая еще тактика? — удивился Зархад. — Я же от чистого сердца, а не с целью покритиковать. Ты, брат, умен, о том и речи нет. Читать умеешь. Ну, ты так говорил, что умеешь. А я и верю. Не будет же мне брат в глаза брехать, что грамотей.

— Ты прекращай уже языком по заднице елозить! — потребовал Зархад. — Скажи прямо, а не юли. За правду не бьют.

— Шутишь что ли? — удивился Зархад. — С каких же это пор?

— Говори-говори. Все как есть.

— Ну, раз уж ты так настаиваешь, раз просто требуешь, то скажу, — произнес Грыбан с таким видом, будто делал приятелю огромное одолжение.

— Да ты уж давай, ты уж выкладывай, — поторопил его Зархад.

— А я и говорю, — продолжил Грыбан. — Не в обиду будет сказано, да только очень уж ты, иной раз, увлекаешься. Несет тебя, брат. Понимаешь?

— Вот тут ты, свояк, врешь, — уличил его Зархад. — Со мной такое если и случается, то редко. Да и много ли от того вреда?

— Как сказать, — протянул Грыбан. — Вот взять, хотя бы, этот раз….

Зархад гневно сплюнул на землю, вскочил на ноги и принялся расхаживать из стороны в сторону.

— Вот так и знал, что ты мне теперь всю оставшуюся жизнь напоминать будешь! — выпалил он, грозя свояку пальцем. — Вот как чувствовал, что тут-то и вылезет твоя гнилая натура. Нет бы, проявить тактичность, сделать вид, что ничего не было. Нет! Это не про тебя! Ты ведь жив не будешь, если своего лучшего друга упреками не изведешь.

— Да ведь я еще ничего не сказал, — опешил Грыбан.

— А мне и так все ясно, — отрезал Зархад.

— Но ведь ты сам просил говорить начистоту.

— А ты и рад, да? Тебе только дай волю. Небось, спишь и видишь, как бы своего лучшего друга критикой осыпать.

— Брат, я даже в мыслях того не имел! — выпалил Грыбан, ударяя себя кулаком в грудь. — Ты меня знаешь. Я лучше язык себе откушу, чем тебе плохое слово адресую. Вот поймают меня паладины, да скажут: либо смерть лютая, либо обругай брата Зархада последними словами. А я им, знаешь, что скажу? Вот знаешь?

— Ну? — без особого желания спросил Зархад.

— Я им скажу — убивайте Грыбана, мучьте, пытайте вдоволь — не услышите вы от него ни одного плохого слова в адрес брата его и лучшего друга Зархада. Вот так я сажу. А если что и проскакивает, так то не критика, то добрые советы. Я ведь из лучших побуждений….

— Да иди ты со своими побуждениями! — беззлобно бросил ему Зархад и отвернулся от собеседника, уставившись на серое пространство нейтральной полосы.

Его злили не столько упреки Грыбана, сколько их обоснованность. Вот что цепляло за живое. Свояк, как ни крути, был в чем-то прав. Фактически, во всем. Зархад всегда знал за собой грешок несдержанности, но в этот раз он точно перегнул палку. В этот раз его несдержанность имела все шансы выйти боком.

А ведь ничто не предвещало беды. И когда они вчерашним утром покинули крепость и отправились в путь, оба и подумать не могли, что это путешествие может обернуться крупными неприятностями.

С тех пор, как армия Ангдэзии оккупировала родину гоблинов — большой остров в южном море, те из них, кто уцелел в долгой партизанской войне с паладинами, вынуждены были бежать на материк. На материке им тоже были не рады. Тот был строго поделен на две части. На западе раскинулось королевство добра, где гоблины считались монстрами и целенаправленно уничтожались. Восточную часть материка занимала империя Кранг-дан, злодейская держава. Но и там гоблинам не было места. Злодеи либо убивали их, либо ловили, заковывали в цепи, и отправляли на каменоломни.

Изгнанному с родной земли народу не осталось иного выбора, кроме как осесть на нейтральной полосе. Это был участок ничейной земли, разделивший Ангдэзию и Кранг-дан. Место это было гиблое и суровое, практически лишенное растительности и населенное всякими недобрыми тварями, от плотоядных монстров до лезущей из гробниц нежити. Жизнь на этой земле была тяжела и опасна, но в мире не осталось для гоблинов иного места. Остальные земли были заняты, а на то, чтобы отбить себе какой-нибудь милый островок или клочок плодородной, цветущей жизнью, земли, у гоблинов уже не осталось сил. После войны с паладинами и переселения на нейтральную полосу их популяция заметно сократилась. К тому же гоблины никогда не славились сплоченностью, жили разрозненными племенами, непрерывно враждующими между собой. В основном именно по этой причине войска Ангдэзии и сумели так легко разгромить их и изгнать с родной земли. Но гоблины не вынесли из случившегося никаких уроков. Как и прежде, они предпочитали проживать небольшими группами, и враждовать промеж собой. А когда кто-то из них все же заикался о необходимости объединения и сплоченной борьбы за светлое будущее, этого умника тотчас же тыкали инициативным носом да в древнее предание, изустно передававшееся среди гоблинов сотни лет. То было дошедшее из пучины минувших эпох пророчество, гласящее, что однажды явится великий вождь, объединит под своей властью всех гоблинов, и отведет их народ в прекрасную страну, полную вкусного мяса, сочных фруктов и свежей водицы. Вера в миссию передавалась из поколения в поколение, и была столь сильна, что гоблины даже не пытались почесаться самостоятельно и предпринять какие-то шаги к объединению и завоеванию пригодных для жизни земель. Они предпочитали спокойно ждать пришествие великого вождя, которого величали — Гоб-гулыб, что значило — властелин гоблинов.