И снова Стасик помог устроиться. Валуй, улыбнувшись пареньку, оперся на его плечо. Тот, довольный, напряг тонкие мышцы худого тела.
— Ну и как, все живы?
— У вас ещё так-сяк. У других в сотнях и десятка непораненных не наберёшь.
— Слава Богу, держимся покамест. Космята, жеребца черкеского убило?
Степанков переложил на коленку здоровой рукой пораненную:
— Наповал. Ядро под брюхом разорвалось.
— Не пошёл впрок чужой конь. — Дароня подполз к атаману. — Как у тебя?
— Да если бы не осада, пошёл бы, да ещё как…
Валуй покрутил шеей. Боль застучала в виске, а около уха дёрнуло так, что он еле сдержал стон. Он скривился, радуясь, что в темноте не видно:
— Нормально. До свадьбы заживёт.
— Ну, добре.
На улице зашумели. Молодой голос окликнул товарища:
— Ты не знаешь, шо там за гам?
— Не-а, — ответил Василёк — Лукин узнал бы голос брата, даже во сне.
— Чем у вас тут угощают? — Валуй потянул носом. — Конина?
— Конина, мать её. — Космята подвинул тарелку с горой наложенным мясом. — Черкес мой. Угощайтесь вот.
Казаки потянулись к тарелке. Зашоркали ножи, обрезающие куски у самых губ.
— Хорош, жеребец. — Дароня чмокнул. — В этом деле ведь главное что?
— Ну, что? — Валуй усмехнулся с полным ртом, подзывая паренька, сидевшего за спиной. — Ешь давай.
Стасик послушно подполз к тарелке. Матвей охотно подвинулся, пряча улыбку в усы.
— Главное, чтоб хорошо проварено было.
— Это точно, — поддакнул Серафим. — А ты чего, Космята, пост держишь?
Степанков мрачно глянул на друга, горло дёрнулось, глотнув вхолостую, и он отвернулся:
— Благодарствую, не голоден.
— Ну, это ты зря. — Борзята, покончив со своим куском, вытер губы другой стороной ладони, взгляд скользнул в тарелку. — До вечера вряд ли чего пожрать удастся. Разве ещё какую лошадь пришибёт, каша-то уж вышла. Хотя там и лошадей осталось раз-два и обчёлся…
— Ну и ладно. — Улегшись на живот головой к выходу, Космята сунул в рот соломину.
Дожевав, Валуй поднялся на колени. От активного движения челюстей в голове снова засвербело:
— Только жестковато малость.
— Ничё. — Дароня потянулся вперёд, выглядывая в общей тарелке ещё кусочек.
Не нашёл — только что последний подобрал Борзята:
— В большой семье, сам понимаешь, зубами не щёлкай…
— Казак что дитё: и много дашь, всё съест, и мало дашь, сыт будет, — улыбнулся Дароня.
— Это не про тебя. — Борзята оглянулся. — Красава, там ишшо чего в котле найдётся?
Казаки хохотнули:
— Ну, силен хрумкать.
Средний Лукин не обратил на них внимания. Красава помешала варево:
— Подходи, для братишки-то и не найдётся?!
— А мне? — Путило Малков доверчиво заглянул бабёнке в глаза.
— И тебе найдётся. Налетай, пока есть чего…
Ещё несколько казаков, потянулись с мисками к вареву. Дароня, сомневаясь, почесал затылок, и… тоже пополз к котлу.
Кайда вдруг поднялся. Перебравшись на коленях к Серафиму, замер рядом. И неожиданно обнял. Черкас ошарашенно замер:
— Ты чего, дядя Никита?
Тот отстранился, рука вытерла на щеке соринку:
— Всё никак времени не было поблагодарить тебя. Так что благодарствую от всех нас. Поклонился бы в пояс. Да несподручно здесь.
— Да ты шо? — Серафимка растерялся, а голос выдал смущение. — Ничего такого. Любой бы так.
— Не любой, — отрезал Никита. — Если бы не ты со своими черкасами, не было бы нас в живых.
— Мне Муратко тоже рассказал, что это он. — Валуй кивнул на смущенного друга. — Он нас выручил. Атаманы уж и не чаяли. Поди, панихиду пропели. Дай, и я тебя обниму, друже.
— Ну, если охота, обнимай.
— Охота. — Лукин-старший крепко сжал в объятиях запорожца.
— А мне тоже охота. — К ним протискивался Борзята.
Дароня снимал саблю, чтобы не мешала выразить благодарность другу, поднялся и Космята, примеряясь в очередь обниматься. Серафим Иващенко, налившись красной краской до краёв, не сопротивлялся.
На улице зашумели казаки. Кто-то крикнул издалека:
— Принимай, народ, пополнение!
Шум усилился и начал приближаться. Валуй подскочил, чуть не ударившись головой о поперечную балку:
— Никак к нам? — согнувшись пополам, поспешил к выходу.
Следом засполошничали казаки, отдыхавшие в этот момент по соседству. Толпа, толкаясь, выбралась наружу.
Рассветало. Солнце, обещающее доброе осеннее тепло, поразвесило бордовых отблесков в небе за Султанской стеной, такой же разрушенной, как и остальные. Азовцы, оживлённо переговариваясь, выглядывали приближающуюся группу вооружённых казаков. Человек триста! Во главе шествовал Тимофей Лебяжья Шея. Весело оскалившись, он махал рукой, что-то рассказывая шагающему позади смутно знакомому казаку.
— Подмога никак?! — заломал шапку Борзята.
— Эхма, рисковые. — Пахом почесал заживающий рубец на щеке.
Толпа приблизилась. Все казаки, кроме Тимофея, мокрые, вода капала с одежды, прибивая пыль. Кто-то не удержался, скинул шапку, и из неё, выкрученной, наземь потёк ручеёк.
— Ну вот, пополнение принимай. — Лебяжья Шея молодцевато подпёрся. — Каки гарны хлопцы! Под Доном с камышинами приплыли.
Валуй признал атамана ватаги:
— Василий Корыто, ты, что ли?
Василий, невысокий живчик, с узкими плечами и прямым холодным взглядом усмехнулся:
— Я, а то кто же?
Лукин раскинул руки для объятий. Корыто смущённо шагнул вперёд:
— Я мокрый…
— Да ничё, турок махом просушит…
Отстранившись, Василий одёрнул зипун, обернулся:
— Вот Лукин, принимай хлопцев. Горят желанием турка до смерти побить.
— То ох как добре.
К атаману выбрались два крепких казака в распахнутых на груди зипунах, оба с густыми бородами, заросшие чуть ли не по глаза. Остановились, склонив головы:
— Здорово дневал, Валуй, аль не узнаешь?
Лукин пригляделся:
— Неужто Герасим, Панков? Жив-таки?
— Он самый. — Панков разулыбался, крепкие руки захлопали атамана по спине.
Освободившись, Валуй окинул взглядом второго, скромно перетаптывающегося мужика:
— А это кто, не признаю чего-то…
Казак смущённо потупился:
— Панфил я, Забияка. Не признал?
— Ух ты, и ты цел! Ну, здоров дневал. — И Панфил отведал крепких атаманских объятий.
— А сын с тобой ли?
— Само собой. — Из толпы выступил чуть смущённый парень. — Куда ж я батьку одного отпущу.
— Дай, я на тебя гляну. — Валуй повернул Сусара Панкова к свету. — Молодчик, парень.
Углядев знакомца, вперёд пробрался Борзята:
— Панфил, что ли? Забияка?
— Ага, — враз расплылся в улыбке Панфил. — Я.
Товарищи крепко обнялись. К ним подобрались Дароня с Космятой и тоже сжали мужика в объятиях. Следом заобнимались и с остальными.
— Ну, вы, мужики, даёте. Под водой, да с камышинами?
— А не мужики уже. — Забияка оглянулся на Панкова. — Бери выше — казаки. Круг решил принять.
— Да неужто? — обрадовался Валуй. — Наши теперь, ну дай, я вас ещё раз обниму.
— Обнимай, коль хочется…
Казаки ещё галдели возбужденно, встречая знакомцев, обнимались и целовались, когда со стены прокричал наблюдатель:
— Турки у пушек хлопочут, похоже, стрелять удумали.
Валуй распределил народ по щелям, новых казаков вместе с Василием Корыто потащил с собой. И тут вдарило.
Едва успели заскочить последние, уже в пыльном облаке от разрыва: точно лупят капычеи, пристрелялись.
Вновь прибывших посадили в середине, у столба, сами разместились вокруг. На улице гремели взрывы, сыпалась за шкирки земля, но ничего не могло осадить любопытство донцов. Жёнки, у которых уцелели мужья, привалились к их крепким плечам. Холостые выбрались в первые ряды, к атаманам.
Новые казаки оглядывались. Стасик подсел поближе к Валую, и Лукин потрепал его по белесым вихрам. Герасим пробубнил в бороду:
— Ну у вас и народу — мешалкой не провернёшь.
— Где враг, там и казак. — Валуй, чувствуя спиной тепло тела Марфы, нетерпеливо дёрнул подбородком. — Ну, рассказывайте уже, чего там, в городках деется?
