Старший Лукин потрепал по плечу белобрысого паренька, недавно получившего имя Стасик, при первой же возможности старавшегося оказаться поближе к Валую, и тот вздёрнулся, ошалело хлопая густыми ресницами.
— Поднимайся, Стасик, сполох у нас.
— Умыться успеем? — Борзята поднял-таки голову, но глаза закрыты.
Путило растерялся:
— А не знаю. Внизу они. Готовятся.
— Василёк, бери пару человек и наверх. Доложишь. Мы тут пока… Эй, народ, одного — ближайшего, за водой к колодцу, бегом!
У входа обычно ложился дежурный, из тех, кто по хозяйству. Кто там дежурил сегодня, Лукин не увидел, но человек убежал, в точности выполнив приказ. Подскочил Василёк. Завязывая на ходу пояс с притороченной саблей, пошагал, пригибаясь и высоко поднимая ноги, чтобы не наступить на ещё просыпающихся казаков. Двое бойцов поспешили за ним, тоже одеваясь на ходу.
Умыться успели. Приглаживая мокрые волосы, уже на рассвете Валуй вместе с остальными казаками неспешно выбрался на гряду кирпичей. Туман тянулся понизу густой полосой, полностью скрывая приготовления турок. Но шум оттуда, гулкий, с эхом, разлетался далеко. Лапотный дожидался азовцев в неглубоком кирпичном приямке.
— Ну, чего тут у тебя?
Десятский кивнул вниз:
— Готовятся.
— Готовятся, так готовятся. Не впервой. Что, ловчие ямы нынче наделали?
— А то. И кабаньи капканы обновили. Ещё больше, чем вчерась. Арадов постарался. Всю ночь наши копошились.
— То дело! Всяко-разно попадутся.
Последнее время наловчились копать на всех подходах к крепости волчьи ямы, чередуя их с кабаньими капканами. Казаки и раньше ловушки делали, но не в таких количествах. А тут Гришка-пластун предложил каждую ночь новые ямы готовить, да в разных местах. Атаманы идею поддержали. И теперь уходили в ночь на ближние подступы казачьи сотни. Чтобы было по справедливости, каждый раз уходили новые. И из Валуйской тысячи ходили. Правда, от той тысячи сотни три если осталось, и то хорошо. И из тех половина — раненые. Однако никто не отказывался, даже побитые, те, которые вполсилы, в лучшем случае могли трудиться. Однорукие и прочие инвалиды. Таких с каждым днём становилось всё больше. А все одно помощь. Где поддержать, где поднести, всяк хотел нужным обществу оказаться.
Знали казаки, для чего сном, а то и здоровьем жертвуют. А вот Валуя с его ближайшими друзьями, что из первоначальной сотни, пока на копку ям не дёргали. Это потому, что его люди и так нарасхват. Как к туркам диверзии устраивать — их отправляют. На струги — турецкую эскадру встречать, лукинские впереди. И в подземной войне — тоже они. И наверху успевали с врагом силой померяться. Почему их так гоняют, казаки понимали. А потому что везучие и завсегда с успехом. И ничего против того не имели. Лучше уж так у каждой зацепы первыми голову в петлю совать, если в результате жив вертаешься, чем как все воевати. Видать, судьбинушка такая, или же атаман их заговорённый. Так и пусть. Живы и ладно.
Так что по нескольку десятков ям и капканов к каждому утру насторожить перед позициями успевали. Пока враги ловушки обходили, если замечали и успевали обойти, казаки их стрелами шпиговали, когда порох был, то и пулями тож. В общем, не сладко приходилось нападавшим.
Впрочем, и защитникам не легче. Турок всё-таки много больше. Им половину народу потерять в атаке — не смертельно, а вот если у казаков столько полягут, не сдержат стену. А этого никак нельзя допустить. Потому как город Азов, ну, или то, что от него осталось, уже четыре года как казачий. А своих земель, пусть хоть два дня как они свои, казак отдавать за просто так не привык. Уж лучше смертушка, чем позор. Вот и воевали, каждый раз словно в последний бой кидаясь. Может, потому и город, ярый и страх вызывающий у врага, жив по сию пору. А никто вас не звал.
Внизу неожиданно затихли. Одинокий командирский голос, растягивая связки, выкрикнул по-турецки: "Вперёд", и разом заполнилось туманное утро свирепыми криками, который перекрывал один самый мощный: "Аллах!"
Валуй быстро оглянулся. Каждый на своём месте. Большинство выглядывают из-за бревенчатых заплотов, что поднимаются вместо стен. Тоже каждую свободную минутку обновляют. Медленно, словно и не на них эта смертельная сила бежит, встают казаки, кто на колено, кто в полный рост. Луки зажаты, стрелы у кого в зубах, у кого перед собой разложены. Десятка три в укрытия разбежались. Для тех, у кого ружья с зарядом, выложены бойницы из кирпича. Рядом медленно, словно предвкушая, вытягивает саблю из ножен Борзята. Скорчив смешную мордаху, что-то бормочет, а глаза весело поблёскивают. К счастью, рана в боку оказалась несерьезной, перевязали, и ладно. Другой мог бы, прикрывшись ранением отлежаться в лазарете, но только не Борзята. Этот даже если без ног и рук останется, на зубах приползёт. И биться будет до последнего. Валуй про себя усмехнулся, поглядывая на строящего рожи брата. "Сколько уже воюет, а всё ребячество в заднице играет. Как ребёнок, хоть и взрослый уже. Двадцать один ему, как и мне. Но умеет, что и говорить. Спас[66] для него — родственник". Василёк, лежа на боку, проверяет тетиву. Слушает звук, натянув и приложив её к уху.
Космята нонче однорукий. Турок сухожилие, похоже, перерезал. Хорошо, хоть на левой. Предлагал ему в щели остаться, так чуть не поругались. Пахом тут же, у этого только порезы, ни одного серьёзного ранения. Прям как у меня. Пока везёт. Ну что ж. У каждого своя дорожка. Всяко-разно помирать, так почему не сегодня?" — Валуй тоже изготовил лук. Наполовину заполенный туп за спиной, со стрелами тоже не густо. Боком привалился к бревенчатому заплоту. Окошко слева, чтобы стрелять удобнее. Сабля ощутимо оттягивает кушак. Пику воткнул острием в россыпь камней. Каждому оружию своё время.
В тумане вопили турки, падающие в волчьи ямы и натыкающиеся на капканы. Другие по-прежнему кричали имя Аллаха, и чем ближе, тем исступлённее, яростнее. "А вот и незваные гости!" — Валуй натянул тетиву, и первая стрела пробила кожаный доспех бородатого, черноволосого турка. Всё, понеслась!
Такой яростной атаки Валуй и не помнил. В первый день, когда турок по дурости полез чуть ли всем войском, нечто похожее было, но тогда казаки, полные сил, все целые, вооружённые до зубов, справились с нахальным врагом меньшей кровью. Ныне же всё другое. К тому времени, когда солнце поднялось к зениту, народу, способного держать саблю, на стене убавилось чуть ли вполовину. Уже не головой, чуйкой ощущал Валуй: стену не удержать. Конечно, атаманы предполагали, что когда-нибудь это случится. Следующая полоса укреплений, в глубине города, там, где когда-то проходила внутренняя, не такая высокая, стена, уже ждала защитников. И для турок сюрпризов наготовлено было с запасом. Что ж, похоже, время отступления пришло.
Насадив очередного турка на пику, Валуй хотел было уже дать команду к отходу, но новый турок в янычарском кафтане вынырнул не знамо откуда. Атаман, подставляя под удар сабли клинок, бросил короткий взгляд вниз. А там всё черно от спин турецких. Упёртые, лезут и лезут. Их скидывают, но те, которые целые, оступаясь и скользя, снова бросаются по каменистому склону насыпи вверх. Вопль "Аллах", пробирающий уже до печенок, кажется, не смолкает над стеной. У подножия бьют барабаны, бегают начальники, посылая тоже уставших турок на новые приступы. Турок всё меньше, но ещё достаточно, чтобы на каждого защитника Азова приходилось, по меньшей мере, трое-четверо.
Отбив первый удар, Валуй развернулся боком, вынуждая и нападавшего, чтобы не открыться, повторить его движение. А за спиной Борзята. Одно движение братской сабли — и ещё одна голова покатилась вниз, на внутреннюю сторону крепости.
А теперь пора!
— Казаки, отходим! — С голосом у Валуя всё нормально. Услышали все, и враги тоже. И задержались, уже не желая гибнуть напрасно. И так убегают. Можно же чуток подождать, они сами стену освободят.
