Босой равнодушно посматривал на раненого. Вытащив нож, Подкова присел рядом:

— Ну, чего? Может, исповедаться желаешь?

Хрипло дыша, татарин выдавил:

— Не убивай, пожалуйста…

— А зачем ты мне такой, полудохлый?

— Тут недалеко шатёр нашего хана, я тебе скажу куда идти.

Иван задумчиво обвёл лезвием кадык татарина:

— Ну, говори. Я подумаю.

Татарин из последних сил приподнялся на локте, прижимая вторую руку к ране:

— Вон, видишь, в стороне немного костёр.

— Где, там их полно?

— Ну, вон, на отшибе как бы…

Иван прищурился, пытаясь выглядеть нужный огонёк:

— Вроде вижу какой-то. Это в той стороне?

— Ну да, он. Так вот, шатёр это Бегадыр Гирея. У него много добра там есть. Если ты с товарищами… — Он не договорил, хрип вырвался изо рта вместе с кровью, локоть его подломился. Подкова выдернул нож из бока, и его голомля ширкнула по ткани халата, оставляя на ней кровь владельца одежды.

— Мне ваше добро без надобности, а вот самого Бегадыра на ножичек посадить — то дело славное, правда, казаки? — Поправив ножны, он поднялся, оглядываясь.

Утка щурился в сторону дальнего костра:

— А почему бы и нет.

— Я завсегда согласный, ежели татарве кровь пустить. — Босой проверил пистолет на поясе, не вывалился ли. Нет, на месте.

— Можно рискнуть. — Подкова ещё сомневался. Опасно, можно на сабли напороться. Пока вошкались с татарином, казаки с Осипом во главе углубились во вражеский лагерь, и теперь шум сечи слышался немного впереди и слева. Рядом же никого: ни своих, ни чужих. "А этот огонёк у шатра хана совсем недалеко. С полверсты. Если по-быстрому, то до света успеем. Тем более лошадь татарская под рукой. — Потеряв хозяина, она так и стояла рядом, не пытаясь убежать. — А ворота закроют — не беда, вход в подкоп знаем, доберёмся". Подкова ещё раз оглянулся, а рука уже ловила провисший повод.

— Айда, братцы. Ночь нам подсобит.

Ночь густела, но кочки и ямы виделись неплохо. Татарская кобыла, почувствовав крепкую руку, рысила ровно, каким-то чудом умудряясь миновать неровности. Следом ровно шли кобылы друзей. Первый догорающий костёр обошли полукругом, но, оказалось, напрасно осторожничали — там никого не было. У второго кто-то шебуршил, приседая. Утка рукой остановил товарищей. Прыжок, и он на земле. Пару шагов на цыпочках, и уже за спиной у вражины. Что там у него?

Татарин ковырялся в котомке, похоже, чужой. Решил под шумок слямзить у соседа? Нож вошёл в шею сзади с лёгким хрустом — острие попало в позвонок. Привычно, обтерев голомлю, махнул рукой: дальше ногами, от лошадей только шум. Нож больше не прятал.

Втроём оббежав ещё пару костров, к шатру подкрались с задней стороны. Затаились саженях в двадцати за кочкой. Вокруг шатра лежали и сидели татары. По двое, по трое. На пути у большого костра галдела группа из десяти примерно воинов. Эти, похоже, и не собирались участвовать в ночной потасовке. Личная охрана важного бея? Похоже.

На пламя костра пополз Босой, у него татарский с детства как родной: мамка из крымчаков. Когда-то батя в походе насильно захватил. Больно татарка ему понравилась, решил за собой оставить. У донцов то в порядке вещей, никто и взгляда косого не бросил. Поначалу дичилась, но со временем, родив уже первенца — старшего Босого, погибшего давно, прижилась, не хуже других жёнок в казачьем городке себя чувствуя.

Один из татар подбросил полено, огонь вспыхнул ярче, посыпались искры. Иван решил двигаться напрямик. Враги сидят лицом к костру, значит, вокруг ничего не видят. В темноте могут не понять, кого бог послал, а отличить его от татарина мудрено, да ишшо и в потёмках. "Отбрехаюсь, ежли что. Коли уж совсем худо станет, парни, до времени затаившиеся, прикроют". Рыскарь выпрямился и, нарочно громко кхекая, затопал мимо татар. Сажени быстро сокращались. Один оглянулся на него. Прищурился. Не узнал, но и интереса не проявил. "Слава Богу". Оказалось, рано Бога благодарил. Другой повернул голову на звук шагов, присмотрелся; Иван не сразу понял, что спрашивают его. Только со второго раза вопрос дошёл до сознания Подковы.

— Уважаемый, ты оттуда идёшь?

Казак замедлил шаги, в горле пересохло, ответ дался не сразу:

— Оттуда.

— Чего там, а?

У костра замолчали, слышно было, как трещат сучья.

— Неверные там вылазку сделали. Не знаю, может, до сих пор шныряют.

Татары тревожно заёрзали, головы невольно повернулись в другую сторону. Один прижал ружьё к груди, второй потянулся к рогу с порохом на поясе — видно, держит ручницу незаряженной. Иван не стал ждать, пока на него снова обратят внимание. Ускорив шаг, прошмыгнул мимо. Больше его не окликали.

Подкова и Босой, пока их товарища спрашивали татары, даже дышать забыли. Но тот удачно вывернулся, и они чуть расслабились. Дождавшись, когда он подойдёт ко входу в шатёр, медленно поползли туда же, стараясь не попасться на глаза отдыхающим крымчакам. А их тут немало.

У входа дежурили двое. Тихо переговариваясь, с беспокойством поглядывали в сторону крепости. Шумы казачьего наскока сюда почти не долетали. Знал ли хан о нападении? Скорей всего, знал. Но каждому своя шкура дорога — его татар не трогают, он и не спешит на помощь.

В шатре слабо светилась лучина — там не спали. Караульные прижались плечами перед входом:

— Кто таков?

Босой постарался придать голосу крепость, в глазах блеснуло лёгкое нахальство:

— К хану секретные сведения несу.

Второй наклонил голову, всматриваясь:

— А ты из каких, что-то на казака похож.

Второй, вытянув кинжал, приставил к животу Ивана:

— Отвечай, когда спрашивают. Кто таков и зачем к господину?

Казак как мог изобразил растерянность, а голос наполнился просительными интонациями — бусурмане любят, когда их боятся.

— Из казачьего лагеря пробираюсь. Хану вести хорошие несу. Пропустите, будьте добры.

— До завтра не пождёт? Хан устал, отдыхает.

В этот момент из шатра донёсся властный голос:

— Эй, кого там держите? Пропустите!

Караульные нехотя отстранились:

— Повезло тебе, — с чуть слышимой угрозой проговорил второй.

— Это тебе повезло. — Босой шагнул в шатёр, уже внутри обнажая саблю.

Горела слабая лучина, отсветы от неё, казалось, раскачивали стену шатра, на ковре у маленького достархана разлёгся подтянутый сухопарый татарин. Он поднял внимательный взгляд на вошедшего, и… рука потянулась к кинжалу на поясе. Иван не дал ему ни мгновения. Резко шагнув, в долю мига он оказался перед врагом с занесённой саблей. Всё, что успел татарин, прохрипеть "помогите" и начать поднимать руку. Вжикнула сабля, отвалилась оскалившаяся голова вместе с кистью, и на ковёр пролилась густая кровь.

Похоже, караульные что-то услышали. Позади откинулся полог — в спину дохнуло ветерком, и Босой, резко оборачиваясь, взмахнул окровавленной саблей. Под её острием успел разглядел врывающихся татар. С одним покончил до того, как тот вытащил оружие из ножен, а вот второй, оказавшийся опытным бойцом, встретил Ивана отбитым ударом. Закричав благим матом "тревога!", сам перешёл в нападение. Ещё несколько ударов казака пришлись на подставленный клинок, а когда он нашёл слабое место в обороне врага и остриём уже выцеливал точку на груди, готовясь к последнему выпаду, полог вдруг распахнулся во всю ширь и в шатёр начали забегать татары с оголёнными клинками. На улице в этот момент тоже кричали. Он различил паническое: "Касаки!" Догадываясь, что и друзья не остались в стороне от сражения, криво усмехнулся: "Будет вам счас на пироги, ребята уж покажут". Босой бился отчаянно, но один шустрый татарин подкрался к нему со спины, и кинжал, вонзившийся под лопатку, окончил схватку.

Татары, увидев погибшего хана, ещё долго пинали казака и втыкали в уже мёртвого сабли и ножи. Босой же в это время стоял на пороге верхнего мира перед благодушным лицом апостола Павла и, ощущая благолепие, готовился отвечать за свою жизнь, которую прожил ох не зря.