Первый парень оказался из Мюнхена. Затем он указал на мужчину лет тридцати с слегка редеющими волосами и высокими скулами, разгуливающего по площади с коробкой фруктов в татуированных руках.

— Scusi?

После минутного разговора с нами мужчина ушел.

— Это место на пристани, — сказал Эд.

— Не может быть. Мы пришли сюда по набережной и ничего похожего со снимком не видели.

— Он местный, и он уверен.

— Подожди…

Но Эд уже зашагал по узкой дороге, и я поспешила за ним. Мы дошли до пристани по сланцевой брусчатке мимо колонн отеля Gardesana — с балкона которого свешивались крошечные розовые цветы, — и начали медленно обходить прибрежные кафе и бары с кремовыми зонтиками над столиками, полосатыми диванчиками и виноградными лианами на стенах, тщательно изучая здания и фасады в мягких оттенках желтого и красного.

Наконец, Эд остановился.

— Это здесь.

Чтобы лучше рассмотреть, я приподняла темные очки, поставив ладонь козырьком над глазами.

— Представь себе это место без диванов и с другим цветом стен. Посмотри на оконные рамы.

Он прав. Несколько обновленный, но этот бар был тем самым местом.

***

С краю кафе мы нашли свободный столик, защищенный от палящего солнца холщовым навесом. Многочисленные посетители из числа как местных, так и туристов, расположились в тени за чашками крепкого кофе и ледяного Моретти. Обслуживание быстрое и дружелюбное, а подошедший к нам брюнет с проседью и аккуратными усами — старше большинства по возрасту.

— Un’informazione per cortesia: stiamo cercando uno degli uomini in questa foto, — спросил Эд, показывая фотографию. — Sa per caso come possiamo rintracciarli?^[33]

Официант наклонился и бросил равнодушный взгляд на снимок. Перебросившись словами с Эдом, он ушел.

— Что сказал?

— Спросил, не желаем ли мы колу со льдом, — ответил Эд. — Сказал, что не знает, кто эти люди и что это за мероприятие.

Я вздохнула и закатила глаза.

— Я и не питала больших надежд.

Вскоре нам принесли заказанные напитки, и сделав глоток, я почувствовала чей-то пристальный взгляд. За соседним столиком оживленно беседовали восемь человек, а на коленях у женщины сидел полуторогодовалый малыш. Он зачарованно смотрел на меня, широко распахнув свои ореховые глаза. Я тут же улыбнулась в ответ, и его личико сморщилось от смеха, обнажая мелкие бусины зубов. Он захлопал пухлыми ладошками, и я помахала ему.

— Чао!

Толкнув Эда локтем, я кивнула на малыша.

— Смотри на этого маленького парня.

— Ты хорошо ладишь с детьми, Элли.

— Во мне говорит ребенок.

Он хохотнул.

— Точно. — И помолчав, добавил: — Ты будешь хорошей мамой, я уверен.

Я посмотрела на него.

— Я еще об этом не думала.

Удивительно, как у меня потеплело внутри. Эд хотел еще что-то добавить, но к нам подошел официант помоложе.

— Отец сказал, что вы интересуетесь одним мероприятием. У нас их проходит не так много, и всеми организационными вопросами занимаюсь я. Могу вам помочь?

— Возможно, да, — ответила я, обрадовавшись возможности самой вести разговор с англоговорящим итальянцем.

Я показала снимок на телефоне.

— Мы ищем этого мужчину. Он старый знакомый моей мамы. Что-нибудь можете сказать о том мероприятии или о нем?

— Тогда был пробный запуск нового винного фестиваля. Посетителями, в основном, были поставщики и торговцы из различных виноградников. Я не храню копии списка гостей, но точно помню, что организатором был не он.

— А вы можете дать координаты организатора?

Молодой официант заколебался:

— Я не уверен. Но посмотрю… Что могу сделать, — рассеяно ответил он и ушел.

Мы допивали коктейли, гадая, поможет ли нам молодой человек.

Эд помахал улыбчивому малышу, когда официант вернулся со сдачей на блюдечке.

— Оставьте себе, — предложил Эд.

— Grazie, — ответил парень. Затем он придвинул тарелку ко мне, а сам отошел к другому столику. На блюде лежала визитная карточка, на обратной стороне которой я разобрала написанные от руки каракули с именем и адресом.

Наблюдая за итальянской мамой с малышом в окружении многочисленных родственников, я задумалась, а как отец справлялся один. Жизнь любого родителя-одиночки трудна. Но особенно тяжела для человека, который вынужден взять на себя роль отца и матери одновременно, пытаясь справиться с горечью потери.

Поначалу папа растерялся: готовка школьных обедов, встречи с учителями, спортивная форма, школьные праздники, ночевки у подружек… Он был достаточно современным человеком, но подозреваю, что именно мама взяла бы на себя детские заботы.

Спустя два года после ее смерти, несмотря на героические усилия правильно организовать жизнь между работой и домом, я всегда, если отцовская рабочая смена выпадала на день, оставалась последней в продленке. Запыхавшись, он появлялся с мокрой головой после быстрого душа, необходимого, чтобы смыть кровь, клопов, канцерогены, химикаты — все то, с чем ему приходилось иметь дело на работе.

Помню одним вечером миссис Эдвардс, учительница продленки, посмотрев на часы, процедила папе сквозь зубы:

— 17:34! В школе запрещено оставаться после пяти. Наша страховка не покрывает дополнительное время.

Она также попросила его заплатить за проведенное время с ребенком в связи с опозданием. Он зазвенел мелочью в кармане, вытащил пару фунтов и протянул их со словами:

— Спасибо огромное, миссис Эдвардс. На дороге М6 произошла довольно опасная утечка химикатов, но не буду утомлять вас деталями.

Миссис Эдвардс не желала слушать детали, она хотела два фунта.

— Спасибо, мистер Калпеппер, — раздраженно произнесла учительница, но папа твердо решил не исправлять ошибку в его имени.

Когда мы вышли, он прижал меня к себе так крепко, словно наши объятия — лучшее, что произошло с ним за день. Мы поспешили в машину, где я заняла переднее сиденье.

— Почему моя фамилия не Хадсон, как у тебя?

— Потому что, когда ты родилась, мы с твоей мамой еще не были женаты, — ответил он, заводя машину. — Она проделала тяжелую работу, вынашивая тебя в животе, и мы подумали, будет справедливо, если ты возьмешь ее фамилию, а не мою. И потом, Калпеппер — очень красивая фамилия, не правда ли?

— Но бабушка и дедушка — Калпеппер, как и я, а ты сам по себе, ни с кем не делишь имя.

— Я не против. Хотя бабушка не всегда была Калпеппер. Ее фамилия до замужества Смит.

И тут я кое-что вспомнила.

— О, сегодня в обед меня наказали.

— За что?

— У нас была музыка, но в портфеле не оказалось диктофона.

Папа прикрыл глаза.

— Ох, прости, милая. Я забыл. Ты должна была сказать учителю, что это моя вина.

— Он бы мне не поверил. Я села позади Дебби Джонсона и играла с колпачком синего фломастера, но мистер Джонс увидел меня и назвал наглой девчонкой.

Отец нахмурился.

— Это слишком.

Мне понравились его слова.

— Я тоже так подумала. Почему бы тебе не пойти и не уволить его?

Папа рассмеялся.

— Я отправлю ему записку с извинениями за диктофон. — И взглянув на меня, спросил: — А почему ты расплела косички?

— Они… расплелись на физкультуре, поэтому я завязала их в хвостик, — соврала я.

На самом деле, я расплела их сразу же, как только папа привез меня в школу, чтобы избежать еще одного унизительного дня девочки с «худшей прической в школе». Отец уже два года заплетал косички, но у него все равно выходило плохо. Я не хотела его обижать, надеясь, что у него все-таки получится. Ведь получилось с маминым лаком, например. Сначала мои пальцы ног выглядели так, как будто их покусала собака, но потом у папы получилось их красить лучше.