Я неверно судил и относительно площади острова, она оказалась  раз в сто больше. Грубый прямоугольник длиной примерно сто метров в длину и сорок в ширину, был усеян камнями разных размеров, от мелкой гальки до валунов с человека величиной, были другие камни еще крупнее, но это, как я понял, выступали вершины скал. Все камни были покрыты черной вязкой массой, похожей на смолу. Кое-где росли большие пучки водорослей, в том числе хорошо знакомый мне вид морской травы, которую я  таскал ее на дядин огород для удобрения картофеля.

Осмотрев сигнальный столб и подивившись истинным размерам бочки на его вершине, я оставил его и принялся исследовать риф. Я хотел взять с собой на память об этой знаменательной и приятной поездке какую-нибудь диковинную раковину, больше всего мне хотелось найти панцирь морского ежа.[8] Иногда они попадались у нас на взморье, но редко, и очень ценились в качестве украшения для каминной полки. Они могли быть на этом отдаленном рифе, редко посещаемом лодочниками, и я медленно бродил, тщательно обыскивая каждый провал и расселину между скал. Но это оказалось вовсе не легким делом, значительно более трудным, чем я предполагал. Я уже говорил, что камни были покрыты вязкой массой, которая делала их скользкими. Они были такими скользкими, как будто их вымазали мылом, и ступать по ним было очень сложным делом. Я падал и получил несколько основательных ушибов.

Мне не попадалось ни одной устрицы, о чем я искренне пожалел, потому что проголодался и с удовольствием съел бы дюжины две. Я находил только маленьких крабов и омаров, но не хотелось есть их сырыми.

Наконец я увидел этот чудесный предмет — темно-красный, круглый, как апельсин, но гораздо крупнее апельсина. Но, я думаю, нечего описывать вам, как выглядит панцирь морского ежа.

Я взял его в руки и любовался закругленными формами и забавными выступами на спинке панциря. Это был один из самых красивых морских ежей, каких я когда-либо видел. Я поздравлял себя с удачей — для этого стоило съездить на риф.

Я вертел в руках свою находку, рассматривал ее. Через несколько минут я оторвался от этого зрелища, и обернулся к лодке.

О ужас! Что я увидел! Морской еж выпал у меня из рук, и я застыл потрясенный картиной, которая открылась моим глазам. Что это? Лодка! Лодка? Где моя лодка?

Итак, именно лодка была причиной моего крайнего изумления. Вы спросите, что же случилось с лодкой. Утонула? Нет, не утонула — она уплыла.

Когда я взглянул на то место, где оставил лодку, ее там не было. Бухточка среди скал была пуста!

Тут не было ничего таинственного. Я не привязал лодку и даже не вытянул конец каната на берег, и бриз, ставший теперь свежее, вывел ее из бухточки и погнал по воде. Было видно, как она медленно удалялась от рифа.

Сначала я был просто поражен, но через секунду или две мое удивление перешло в тревогу. Что делать? До берега было, по меньшей мере, три мили, — мне их не проплыть, и нет  никакой надежды, что кто-нибудь явится ко мне на помощь. Размахивать руками, подавая сигналы бедствия, бесполезно, — увидеть это можно разве что в подзорную трубу. Но можно ли на это рассчитывать?

Да в ужасное положение я попал из-за собственного легкомыслия! Но может быть не все потеряно, и лодку можно догнать вплавь пока она не очень далеко — какие-нибудь сто метров. Другого выхода нет, но нельзя терять ни секунды, ведь ее уносит все дальше!

Я мгновенно сорвал с себя штаны и запрятал их между камней. Снял башмаки, чулки, рубашка тоже последовала за ними, чтобы не стесняла движений, и бросился в воду — глубина была достаточная у самых камней. Я старался изо всех сил, но все же приближался к ялику очень медленно. Затем мне показалось, что мы с ним движемся с одинаковой скоростью, и мне его ни за что не догнать, и я уже решил возвращаться на риф, пока на это есть еще силы. Но тут ялик изменил курс и направился практически мне навстречу. Это произошло благодаря неожиданному порыву ветра. Через несколько мгновений я радостно ухватился руками за край борта. Это дало мне возможность передохнуть после долгого заплыва.

Отдышавшись, я попытался влезть в лодку, но, к моему ужасу, маленькое суденышко не выдержало моей тяжести — перевернулось вверх дном, и я оказался под водой.

Вынырнув на поверхность, я попробовал сесть верхом на киль. Однако из этого ничего не вышло, — она перевернулась вновь и заняла нормальное положение, но зачерпнула при этом много воды. Под весом воды лодка настолько осела, что я перебрался через борт и влез в нее без особого труда. Но тут же почувствовал, что она начала тонуть. Нужно было немедля выпрыгивать из лодки, тогда она осталась бы на поверхности. Но я был сильно напуган и ошеломлен бесконечным нырянием, и, не соображая, что делаю, начал вычерпывать воду пригоршнями, но не успел сделать и нескольких движений, как почувствовал, что ялик погружается. В следующее мгновение он затонул прямо подо мной, и мне пришлось изо всех сил работать руками и ногами, чтобы спастись от водоворота, который образовался на месте его гибели.

Ветер усилился, небо затянуло тучами. В борьбе с волнами я был совершенно измучен и несколько минут, стараясь отдышаться, лежал на краю рифа, когда, наконец, до него добрался.

Однако я недолго находился в бездействии. Положение было не такое, чтобы тратить время попусту. Зная это, я вскочил на ноги, оделся и огляделся.

Не знаю, почему я прежде всего посмотрел в сторону погибшей лодки. Быть может, во мне шевелилась смутная надежда, что она всплывет. Но там лишь  весла носились по волнам.

Затем я обратил свой взгляд в сторону берега, но волны сделались так высоки, что его не было видно, и едва можно было различить дома. Звать на помощь было бессмысленно. Даже в безветренный день меня бы не услышали. И, прекрасно зная это, я и не пытался открыть рот.

Ни одного судна не виднелось в бухте. Было воскресенье, и суда находились на стоянках. По той же причине и рыбачьи лодки стояли на приколе, а все шлюпки для катанья из нашего поселка, вероятно, отправились далеко — к знаменитому маяку, в том числе и лодка Гарри Блю.

На севере, востоке, западе и юге не было ни одного паруса. Кругом лежала водная пустыня, и я чувствовал себя заживо погребенным. Я хорошо запомнил жуткое чувство одиночества, которое охватило меня. Помню, что я опустился на камни и заплакал. Вернулись чайки. Может быть, они сердились на меня за то, что я их прогнал: они летали над самой моей головой, испуская оглушительные, резкие крики, как бы намереваясь напасть на меня. Теперь я думаю, что они делали это скорее из любопытства, чем от злобы.

Оставалось только одно — ждать, пока не подойдет помощь извне. Другого выхода не было. Я никак не мог выбраться с островка сам.

Но когда, и благодаря какой счастливой случайности это может случиться? С берега без подзорной трубы меня все равно не увидят. Всего один-два лодочника имели подзорные трубы — я это знал, — и одна была у Гарри Блю. Но далеко не каждый день они пользовались этими трубами. И десять шансов против одного, что они не направят их на риф. Зачем им смотреть в этом направлении? Этим путем суда никогда не ходят, — всегда далеко огибая опасный риф. Таким образом, надежда, что меня заметят в трубу, была очень слаба. Но еще слабее была надежда, что меня подберет какое-нибудь судно, раз путь судов не лежит мимо рифа.

Полный таких неутешительных мыслей, я уселся на скалу и стал ждать дальнейших событий.

Умереть с голоду на островке я не боялся, ведь  Гарри Блю к вечеру вернется — увидит, что ялик пропал, и, естественно, подумает, что взял ее я, потому что я единственный из мальчиков и вообще из жителей поселка пользовался этой привилегией. Увидев, что лодки нет, что даже к ночи она не вернулась, Блю пойдет к дяде. Тогда начнется тревога, и меня станут искать. В конце концов, все это приведет к тому, что меня найдут.