Продолжая обдумывать происшествие, я вспомнил, что выбрался из бочонка, потому что очень захотел пить. Как хорошо, что я последовал зову жажды! Если бы я остался в бочонке, последствия могли бы стать для меня гибельными. Каков бы ни был исход, он был бы для меня роковым. Скорее всего, я бы остался пьяным — как мог я протрезветь там? Мне становилось бы все лучше и лучше (а на самом деле все хуже и хуже), пока что? Пока я не умер бы!? Кто знает? Простая случайность спасла мне жизнь. Но, возможно, это была не случайность, а вновь рука Провидения (в то время я в это верил), и я со всем пылом юной души вознес в молитве свою благодарность.

Утолил я жажду раньше или нет, во всяком случае, теперь мне так хотелось пить, что, казалось, я смогу выпить всю бочку до дна. Я немедленно нащупал и наполнил водой свою чашку — выпил чуть не два литра!

Мне стало значительно лучше, мозги прояснились, словно промылись водой. Придя в себя, я снова вернулся к размышлениям об опасностях, которые меня окружали.

Прежде всего я подумал о том, как мне продолжить работу, которую я так внезапно прервал. Мне казалось, что я не в состоянии буду взяться за нее снова. Что, если со мной опять произойдет то же самое, а я потеряю способность соображать и не покину бочку вовремя?

Быть может, надо работать, пока я не почувствую, что снова пьянею, и тогда поспешно вылезать? А если я не успею, и опьянение придет внезапно? Сколько я пробыл в бочке до того, как со мной случилась эта история, я не мог припомнить. Но я отлично помнил, как это состояние овладевало мной, — плавно, мягко, словно окутывая меня прекрасным сновидением, как я перестал думать о последствиях и забыл даже о всех опасностях, угрожавших мне.

Что, если все это повторится и тот же спектакль разыграется заново, только без одного эпизода: жажда не заставит меня покинуть бочку. Что тогда будет? Я не мог никак ответить на этот вопрос. Опасения, что все повторится сначала, были так сильны, что я боялся снова туда лезть. Впрочем, выхода не было. Если уж мне суждено умереть, так лучше умереть таким способом, тем более опыт показывает, что такая смерть безболезненна. Подобные рассуждения прибавили мне мужества, и я полез в бочку.

Забравшись, я стал ощупью искать свой нож. Где же он, черт побери?!  Снаружи его нет, там я его уже искал,— и  решил, что уронил его в бочке. Обшарив пальцами везде, куда мог упасть нож, я начал беспокоиться. — Если нож пропал, то все мои надежды на спасение рухнули. Без ножа я не смогу никуда пробиться и должен буду лежать без дела и ждать смерти. Куда мог деться нож? Неужели его утащили крысы?

Я собирался было еще раз вылезть наружу, когда мне пришло в голову ощупать то место, где резал, когда в последний раз держал в руках нож. Может быть, он там? К величайшей моей радости, он там и был — он торчал там.

Я тут же взялся за работу, но лезвие ножа от долгого употребления затупилось, и резать крепкий дуб было все равно, что долбить им камень. Проработав четверть часа, и не продвинувшись и на полсантиметра, я начал терять надежду разрезать доску. Почувствовав легкое опьянение в голове, выбрался к бочке с водой. — Это было сделано очень своевременно. Останься я в бочонке еще минут десять, я бы, конечно, снова потерял контроль над собой.

Но когда действие алкоголя прекратилось, я почувствовал себя еще несчастнее, чем раньше: было ясно, что рушатся последние надежды. Лезвие затупилось и дальше оно будет все хуже и хуже. Работать в бочке можно лишь пятнадцать минут, а потом час трезветь. — Пройдет несколько дней, прежде чем я одолею бочку. А у меня нет этих нескольких дней. Есть нечего, с теми сухарями, что у меня остались, я и трех дней не протяну!

Вновь подступило полное отчаяние…

Если бы знать наверняка, что за бочкой ящик с галетами, или с чем-нибудь съедобным, я бы работал с большей настойчивостью и энергией. Но, сомнительно. — Десять шансов против одного, что этого не будет. И единственной пользой от того, что я пройду эту бочку, будет то, что в нее можно будет натолкать все мешающее мне пройти дальше. Будет возможность дальнейших поисков. Но куда направиться, прямо, вбок, вверх? И вдруг блестящая идея озарила мой мозг и наполнила меня радостью. — Почему бы не проложить ход наверх и не добраться до палубы!?

Мысль эта меня поразила. До сих пор она, как ни странно, ни разу не приходила мне в голову. Я объясняю это подавленным состоянием духа, в котором все это время находился, — лишь тяжестью этого умопомрачения можно такое объяснить.

Правда, наверху огромное количество ящиков, один на другом. Они заполняют весь трюм, на дне которого я нахожусь. Погрузка шла необыкновенно долго — она продолжалась два дня и две ночи. Надо мной весь огромный груз. Но если считать, что там, около десятка ярусов, и что я смогу в день преодолевать один ярус, то десять дней работы — и я окажусь под палубой!

Эта отрадная мысль была бы совсем хороша, приди она мне в голову раньше, но теперь она сопровождалась величайшими сожалениями. Не слишком ли поздно я додумался, как спастись? Не глупо ли вел себя до сих пор? Будь у меня ящик с галетами, я бы легко мог привести этот план в исполнение, но теперь… — увы, от него остались жалкие крохи! Нет, план был безнадежный.

Но все-таки я не мог отказаться от прекрасной надежды завоевать себе жизнь и свободу. Я отбросил все печальные сомнения и стал обдумывать дальнейшее положение.

Что же делать? Прежде чем я проделаю путь наверх, пища у меня кончится и силы оставят меня. Умру в самом начале работы…

Я долго обо всем этом думал, и вот мне в голову пришла  одна хорошая, очень неплохая мысль, хотя она может показаться ужасной тому, кто не голодал. Голод и страх смерти делают человека неприхотливым, и он перестает привередничать. — Я уже перестал быть брезгливым и готов был съесть все, что годится в пищу.

А теперь послушайте, что это за хорошая мысль пришла мне в голову.

Я уже давно не упоминал о крысах. Но не думайте, что они ушли и оставили меня в покое! Нет, они шныряли вокруг меня все так же проворно и суетливо. Нельзя было вести себя наглее! Они только не нападали на меня, но не замедлили бы напасть, если бы я не остерегался.

Что бы я ни делал, я, прежде всего, заботился о том, чтобы отгородиться от них стенами из кусков ткани. Только таким образом я держал их на расстоянии. Переходя с места на место, я то и дело слышал их рядом и натыкался на них; два или три раза они меня кусали. Только моя исключительная бдительность и осторожность предотвращали их нападения.

По этому отступлению вы, конечно, догадались, к чему я веду разговор, и поняли, что за мысль овладела мной. Мне пришло в голову, что, вместо того чтобы позволить крысам съесть себя, лучше я буду есть их сам. Да, вот какое решение я принял!

Мне вовсе не было противно думать о такой пище — и вам бы не было противно, если бы вы оказались в моем положении. Наоборот, я был очень рад этой мысли, ведь таким образом план добраться до палубы становился осуществимым. Я уже чувствовал себя спасенным. Оставалось только претворить свое намерение в жизнь.

Я знал, что крыс в трюме много: раньше количество их меня пугало, но теперь я относился к этому иначе. Во всяком случае, их достаточно, чтобы обеспечить меня провиантом надолго. Вопрос был только в том, как их поймать.

Конечно, можно смело хватать их руками и душить, пока они не издохнут.  Как вы знаете, я убил одну таким способом. Предположим, что так мне удастся убить двух крыс, но ведь тогда остальные станут меня бояться и уйдут далеко в трюм, а двух крыс мне надолго не хватит. Следовало придумать, как их поймать побольше сразу, и сделать запас пищи дней на десять — двенадцать. А за это время можно наткнуться и на более подходящую пищу. И я стал изобретать способ убить одним ударом несколько крыс.