Добро и зло различаются человеком инстинктивно. Что-то внутри подсказывало мне, что было бы неправильно отнимать жизнь, данную Богом, даже если этот поступок мог бы спасти меня от затяжных мучений.

Эта мысль восторжествовала, и, собрав все свое мужество, я решил ждать смерти, какое бы время ни было угодно Богу, чтобы положить конец моим страданиям.

Итак, я твердо решил, что не стану накладывать на себя руки. Я решил жить столько, сколько будет возможно. Хотя двумя сухарями нельзя насытиться и съев сразу, я решил разделить их на четыре части, а промежутки между едой увеличить, чтобы насколько возможно дольше обходиться без пищи.

Желание продлить свое существование росло во мне с той минуты, как я избавился от мук жажды, и сейчас стало особенно сильным. У меня было какое-то предчувствие, что я выживу, что не погибну от голода, и это предчувствие, хотя и очень слабое, возникавшее лишь время от времени, все же поддерживало во мне искорку надежды.

Затрудняюсь объяснить, как могла возникнуть надежда при таком безвыходном положении. Но ведь, несколько часов назад возможность добыть воду тоже представлялась безнадежной, но Провидение протянуло мне свою руку, — и появилась  вода. А ведь какое у меня тогда было отчаяние, — я всерьез думал, как бы покончить с собой поскорее. Нет, мне опять придет на помощь Провидение, и я спасусь, выйду из этой страшной тюрьмы.

Я съел полсухаря и запил его водой, потому что мне опять захотелось пить, хотя сильной жажды не было. Заткнув дыру в бочке, снова уселся на пол. Делать ничего не хотелось. Не было видно способа, хоть как то изменить положение. Что можно было предпринять? Оставалось надеяться лишь на какой-нибудь счастливый случай. Но я не представлял себе, что может мне помочь сохранить жизнь.

Трудно было переносить эти долгие часы мрака и тишины. Только иногда шевелилось во мне предчувствие, о котором я говорил раньше, но все остальное время я находился в мрачном состоянии.

Вероятно, прошло часов двенадцать, прежде чем я съел вторую порцию сухарей. Я сопротивлялся сколько мог, но вынужден был отступить перед голодом. Крошечный кусочек сухаря не насытил меня. Он только сделал мой аппетит еще более острым и настойчивым. Я выпил много воды, но влага, наполнившая желудок, не могла утолить голод.

Часов через шесть я опять поел — еще полсухаря. Больше не мог терпеть, но, проглотив крошечную порцию, даже не почувствовал, что ел. Я был голоден, как и прежде!

Следующий перерыв занял что-то около трех часов. Мужественное решение растянуть четыре порции на несколько дней оказалось бессмысленным. Дня не прошло, а все сухари исчезли.

Что же дальше? Что съесть? Я подумал о своих башмаках. Я читал о людях, которые поддерживали себя тем, что жевали сапоги, пояса, гетры, сумки и седла, — одним словом, все, что делается из кожи. Кожа — органическое вещество и даже после дубления сохраняет в себе небольшое количество питательных элементов. Поэтому я и подумал о башмаках.

Я наклонился, чтобы развязать их, но в этот момент что-то холодное ударило меня по затылку. Это была струя воды. Тряпку вышибло из дыры — из бочки текла вода и лилась мне на шею. Неожиданное холодное прикосновение к коже заставило меня подскочить в изумлении.

Конечно, я перестал удивляться, когда сообразил, в чем дело.

Я заткнул отверстие пальцем, пошарил кругом, нашел тряпку и снова заткнул бочку.

Это повторялось не раз, и пропало много воды зря. Тряпка промокла и легко поддавалась напору воды. Если  засну, большая часть воды утечет. Надо найти затычку получше.

С этой мыслью я приступил к работе. С помощью ножа попытался отщепить заготовку для пробки от шпангоута, но крепкий крашеный дуб был очень тверд, и я долго не мог отделить достаточно большой кусок дерева. Тут мне пришло в голову взяться за ящик, сколоченный из обыкновенных еловых досок. От него легче отделить кусок, чем от твердого дуба, и, кроме того, мягкое еловое дерево гораздо больше годится для затычек, чем дуб.

Я стал ощупывать ящик в поисках места, где лучше всего приступить к делу. Одна из его досок вверху несколько отходила от остальных. Я подсунул под нее лезвие ножа и, действуя как рычагом, начал осторожно ее отжимать, доска отошла настолько, что образовалась щель, в которую можно было просунуть пальцы. Вероятно, в момент погрузки гвозди были вырваны от толчков и ударов. Во всяком случае, доска держалась слабо.

Я вынул лезвие, спрятал нож в карман. Засунул пальцы рук в щель с обеих сторон доски, ухватился покрепче и дернул изо всех сил.

Затрещали гвозди, доска оторвалась. Что-то твердое посыпалось из ящика и со стуком падало на пол.

Интересно, что это такое? Я поднял два одинаковой формы и размера предмета. И не смог удержаться от радостного крика.

Я уже говорил, что осязание у меня обострилось, как у слепого, но и без этого нельзя было ошибиться, что это за два плоских круглых предмета у меня в руках. Это были галеты!

Да, это были галеты величиной с блюдце и толщиной полтора-два сантиметра — гладкие, круглые, темно-коричневого цвета. Я так уверенно говорю о цвете, потому что вкус у них был «матросских» галет, а не «капитанских» белых, которые, по-моему, не так вкусны и полезны.

До чего вкусными показались они мне! Какая чудесная еда! Сколько я их съел пока насытился не знаю, не считал. Конечно, я запивал их, неоднократно приникая к бочке с водой.

За всю жизнь не помню более вкусной еды, чем эти галеты с водой. Дело было не только в немалом удовольствии от наполнения голодного желудка — хотя и это само по себе дело немаловажное, но и в приятном осознании того, что, вне всякого сомнения, это вновь вмешалась рука Провидения, — и жизнь, с которой я совсем уж собирался расстаться, вновь была спасена ею. С таким количеством провизии можно жить, несмотря на мрак заточения, недели и месяцы, пока путешествие не закончится, и трюм не освободят от груза.

Драгоценные галеты пересыпались у меня под пальцами и, ударяясь друг о друга, постукивали, как кастаньеты. Этот стук был для меня музыкой. Я погружал руки глубоко в ящик и с удовольствием перебирал пальцами его содержимое, как скряга, перебирающий золотые монеты. Казалось, я никогда не устану рыться в галетах, определять на ощупь, насколько они толсты и велики, вынимать их из ящика и класть обратно, перемешивать их так и этак. Я играл ими, как ребенок играет барабаном, мячиком, волчком и цветными шариками, перекатывая их из стороны в сторону. Много времени прошло, пока эта детская игра мне надоела, пока не улеглось волнение, вызванное столь радостным открытием, и я вновь смог действовать и рассуждать спокойно.

Трудно описать, что испытывает человек, внезапно вырванный из объятий смерти. Избежать опасности — совсем другое дело, потому что при опасности всегда существует хотя бы маленькая надежда на благополучный исход. Но когда, смерть казалась неизбежной, а этого не случилось, — резкий переход от отчаяния к радости, это такое сильное чувство, что иногда люди его не выдерживают — умирают или сходят с ума.

Но я не умер, не сошел с ума, хотя, глядя со стороны на мое поведение, после того как был вскрыт ящик с галетами, можно было предположить, что я сумасшедший.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что вода бьет из бочки сильной струей. Отверстие оказалось открытым. О ужас! Как так получилось? Неужели я не заткнул отверстие тряпкой, когда последний раз пил? Господи, сколько воды пропало зря!

Еще недавно такое происшествие не так сильно бы меня расстроило. Ведь воды по-всякому хватило бы на то недолгое время, пока я умирал бы от голода. Но теперь дело другое. — Возможно, мне придется пить из этой бочки несколько месяцев, оставаясь замурованным. Каждая капля жидкости будет дорога. Если случится, что вода иссякнет до того, как корабль войдет в порт, то мне снова будет угрожать смерть от жажды. Понятно, почему я так испугался, увидев, что вода вытекает. Я моментально заткнул отверстие пальцем, затем тряпкой. Потом снова взялся за изготовление настоящей деревянной втулки.