Матросы, приезжавшие на побывку, рассказывали о Перу, что это жаркая страна и плавание до нее от Англии занимает шесть месяцев. Говорили, что эта страна изобилует чудесными золотоносными приисками, чернокожими, змеями и пальмами.

Этого для меня было достаточно. Именно о такой стране я и мечтал. Словом, решено — я еду в Перу на «Инке»!

Но следовало немедленно продумать план действий: где достать деньги на проезд и как убежать из-под присмотра Джона, правившего тележкой.

Казалось бы, первое представляло собой более трудную задачу, но на самом деле это было вовсе не так уж сложно, — по крайней мере, я тогда так предполагал.

У меня на этот счет были определенные соображения. Я много наслышался о мальчиках, которые убегали в море, поступали на корабль юнгами и впоследствии становились умелыми матросами. У меня было впечатление, что в этом нет ничего трудного и что любой мальчик, достаточно рослый и проворный, будет принят на корабль, если только захочет работать.

Я опасался только насчет своего роста, потому что был невысок, даже ниже, чем мне полагалось по возрасту, хотя и отличался крепким сложением и выносливостью. Не раз слышал я попреки и насмешки над тем, как я мал. Я боялся, что поэтому меня, пожалуй, не возьмут в юнги. А я твердо решил наняться на «Инку».

Относительно Джона у меня были серьезные опасения. Сначала я думал просто удрать, и пусть он возвращается домой без меня. Но, подумав, решил, что из этого ничего не выйдет. Джон утром вернется сюда с полудюжиной работников, возможно даже с дядей, и меня начнут разыскивать. Весьма вероятно, что они успеют прийти до отплытия «Инки», потому что корабли редко уходят в море рано утром. Глашатай объявит на площади о моем побеге. Они обойдут весь город, вероятно, обыщут судно, найдут меня, отдадут дяде и отвезут домой, где, без всякого сомнения, меня жестоко высекут.

Я слишком хорошо изучил дядюшкин нрав, чтобы представить себе иной конец моего побега. Нет, нет, нельзя, чтобы Джон с тележкой вернулся домой без меня!

Хорошенько поразмышляв, я решил отправиться назад вместе с Джоном, а бежать уже прямо из дома. А пока нужно вести себя так, чтобы  ничем не выдать своих намерений и ни в коем случае не вызвать подозрений Джона! 

Мы приехали на ферму поздно, и весь остаток вечера я старался вести себя как обычно, как будто ничего особенного у меня в мыслях и не было. Родственники и работники фермы и не догадывались о великом плане, таившемся в моей груди, — о плане, при мысли о котором сердце мое сжималось.

Были минуты, когда я начинал жалеть о принятом решении. Глядя на лица домашних, — все-таки это была моя семья, другой у меня не было, — я думал, что, может быть, больше их никогда не увижу. А ведь некоторые из них, возможно, будут тосковать обо мне. Когда такие мысли пробегали у меня в мозгу, я почти готов был отказаться от своих намерений.

И, без сомнения, если бы кто-нибудь посоветовал мне остаться дома, я бы остался тогда, хотя, в конце концов, раньше или позже, моя своенравная натура и любовь к воде все равно снова увлекли бы меня в море. Но посоветоваться мне было не с кем.

Вам кажется странным, что я не обратился за советом к старому другу, Гарри Блю? Но это было невозможно, — Гарри несколько месяцев назад продал свою лодку, устроился матросом, и сейчас его судно находилось далеко от наших мест. Если бы Гарри оставался по-прежнему здесь, быть может, меня не так тянуло бы в море. Но с тех пор как он уехал, мне каждый день и час хотелось последовать его примеру. Каждый раз, когда я смотрел на море, меня страшно тянуло уйти в плавание. Чувство это трудно объяснить. Заключенный в тюрьме не испытывает такого настойчивого желания выйти на свободу и не глядит через прутья решетки с такой тоской, с какой я глядел на морскую синеву и стремился оказаться далеко-далеко, на палубе, в океанском просторе.

Да, у меня не было никого, с кем я мог бы посоветоваться, поделиться своей тайной. 

Вы думаете, что ночью я встал и бежал из дома? Как бы не так! Я лежал в постели до утра. Спал я очень мало. Мысль о побеге не давала мне заснуть, а в краткие периоды сна, мне виделись большие корабли, волнующееся море, видел, как я лезу на высокую мачту, таскаю черные просмоленные канаты, пока у меня не появляются волдыри на ладонях.

Сначала я предполагал убежать ночью, что легко можно было сделать, не разбудив никого. У нас в поселке не было воров, и дверь дядиного дома по случаю жаркого, летнего времени оставалась открытой настежь. Я мог бы ускользнуть, даже не скрипнув дверью.

Но, несмотря на юный возраст, я обладал способностью рассуждать логично. Я сообразил, что рано утром меня хватятся на ферме и начнут искать. Могут догадаться проверить порт. Нет, с таким же успехом можно было бы убежать от Джона, когда мы стояли в гавани. Кроме того, нет смысла плутать в темноте. — До города пять или шесть миль, часа за два я буду там. А если я приду слишком рано, то люди на судне еще не возьмутся за работу, да и капитан еще будет в постели, и все равно придется долго ждать, чтобы попроситься в юнги.

По этим соображениям я остался дома до утра и нетерпеливо ждал заветного часа.

Я позавтракал вместе со всеми. Кто-то заметил, что я очень бледен и «не в себе». Джон приписал это тому, что я вчера провел целый день на солнце, и это объяснение удовлетворило всех.

Я боялся получить какое-нибудь задание после завтрака — работу с кем-нибудь, тогда мое исчезновение будет замечено слишком рано. К счастью, этого не произошло, я не получил никаких распоряжений.

Была суббота, в субботу в школе не занимались, и я знал, что мои товарищи должны быть сейчас на пруду — пускают свои шлюпы, шхуны и бриги. Это было отличным предлогом для моего похода туда, и, демонстративно неся свой игрушечный корабль, я прошел через двор фермы и направился в сторону парка.

«Что будет, — думал я, — если я им сейчас все расскажу? Какой поднимется шум!»

Мальчики встретили меня радостно, поскольку я с ними виделся и играл лишь по воскресеньям, а в будни очень редко, так как все время работал на ферме.

Как только наш флот совершил первый рейс через пруд — маленькое состязание, в котором мой корабль оказался победителем, — я распрощался с товарищами и, взяв кораблик под мышку, зашагал дальше.

Они очень удивились, что я так неожиданно покидаю их, но я нашел какое-то объяснение, которое их вполне удовлетворило.

Уходя из парка, я еще раз поглядел издали на друзей моего детства. Слезы выступили у меня на глазах: я знал, что оставляю их навсегда.

Добравшись до дороги, ведущей в город, я не пошел по ней, а пересек ее, поле за ней, и углубился в лес, тянувшийся вдоль дороги. В нем почти исключалась возможность, встретить односельчан, которые расскажут, что видели меня, и направят погоню в нужном направлении.

Я не знал, в котором часу уходит «Инка», и это меня сильно беспокоило. Если я приду слишком рано, меня могут еще поймать и вернуть. С другой стороны, явись я слишком поздно, корабль уйдет — и это меня страшило больше, чем перспектива быть высеченным за попытку к бегству.

Именно эта мысль мучила меня все утро и продолжала мучить и дальше, — мне и в голову не приходило, что есть еще одна опасность: получить отказ и не быть принятым на корабль. Я даже забыл, что мал ростом. Величие моих замыслов возвысило меня в собственных глазах до размеров взрослого человека.

Я пробрался через лес, и никто меня не заметил, не повстречались ни лесничий, ни охотники. Вышел к берегу моря и пошел вдоль него. Наконец вдали показались высокие шпили города.

Я перебирался через канавы и ручьи, перелезал через изгороди, топтал чужие огороды и в конце концов достиг городских предместий. Не отдохнув, двинулся дальше, разыскал улицу, которая вела к пристани. За крышами домов виднелись мачты. Вышел на набережную, и сердце мое забилось, когда я посмотрел на флаг, гордо развевающийся по ветру, на мачте этого красавца корабля.