И хотя достаточно было одного удара или крика, чтобы освободиться из темницы, прошло много времени, прежде чем я решился на это.

Пожалуй, не стоит объяснять вам причину моей нерешительности и колебаний. Подумайте только о том, что оставалось позади меня, — о том ущербе и разрушениях, которые я причинил грузу, об огромных убытках! Подумайте о том, что у меня не было никакой возможности возместить хотя бы малейшую часть стоимости испорченных товаров, — подумайте обо всем этом, и вы поймете мою нерешительность.

Меня сковал страх. Я боялся развязки этой драмы во мраке, неудивительно, что я не спешил. — Что скажу я суровому, возмущенному капитану? Как перенесу яростный гнев свирепого помощника? Как выдержу их взгляды, слова, упреки, может быть, даже побои?.. А вдруг они выбросят меня в море?

Холод ужаса пробежал у меня по жилам, когда я подумал о возможности такого исхода. Состояние духа моего резко изменилось. За минуту перед тем мерцающий луч света наполнял мою душу радостью, а теперь я сидел и глядел на него, и сердце у меня сжималось от страха и смятения.

Я пытался придумать, какой-нибудь способ возместить убытки, но с горечью осознавал, что кроме старых часов у меня ничего нет. Смех, да и только. Их вряд ли хватит даже на то, чтобы расплатиться за ящик с галетами!

Впрочем, нет! У меня была еще одна вещь, и ее я сохранил до сих пор. Для меня она была гораздо дороже, чем тысяча часов. Но это только для меня. В глазах других эта вещь не стоила и шести пенсов. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом ноже!

Дядя мой, никоим образом не был обязан возмещать мой ущерб, и он, конечно, и не станет это делать. Да я и сам на это не надеялся, ни на минуту не допускал такой мысли.

Лишь одно соображение, казалось мне сравнительно разумным: я предложу капитану свои услуги на долгий срок. Я стану работать у него юнгой, вестовым, слугой — кем угодно! — лишь бы отработать свой долг.

Если он на это согласится (а что ему еще делать со мной, разве действительно швырнуть за борт!), тогда все уладится. Эта мысль меня ободрила. Как только я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.

В этот момент надо мной раздался сильный топот. — Множество людей расхаживали взад и вперед по палубе вокруг люка.

Потом я услышал голоса — человеческие голоса! Как приятно было их слышать!.. Сначала это были только возгласы и отдельные слова, затем все смешалось в нестройный хор. Голоса были грубые, но какой прекрасной, музыкальной казалась мне рабочая, матросская песня!

Она наполнила меня уверенностью и смелостью. Я больше не мог терпеть свое заточение! Как только песня прервалась, я подобрался к люку и деревянной рукояткой ножа с силой постучал в доски над головой. 

Прислушался — мой стук услышали. Наверху раздались удивленные восклицания. И хотя разговор не умолкал, и к нему присоединялись все новые голоса, но никто не пытался открыть люк. Я постучал вновь, начал кричать, но я сомневался, что его услышат, — голос мой был тонок и слаб, как у младенца.

Снова раздался хор удивленных восклицаний. Голосов было так много, как будто вся команда собралась вокруг люка.

Я постучал в третий раз и замер в беспокойном и молчаливом ожидании.

Стало слышно, как снимали брезент. Лучей света, проникающих в трюм, стало больше. В следующий момент надо мной внезапно открылось небо: поток света ударил мне в лицо и ослепил меня. Накатила слабость, и я, привалившись к какому-то мешку, чувствовал, как сознание постепенно куда-то уходит, уходит…  Я еще помню, что видел ужас в глазах матросов, заглядывающих в трюм, слышал удивленные восклицания, в которых чувствовался тот же ужас. Но звуки пропали, в глазах потемнело, и как меня вытаскивали, я не помню.

Конечно, это был только обморок. Я не слышал и не чувствовал, что происходит вокруг меня. — Один из матросов, набравшись храбрости, спрыгнул вниз,  за ним последовал другой, третий… Они склонились надо мной. Последовали восклицания, посыпались догадки. Мне щупали пульс и прикладывали грубые ручищи к сердцу, проверяя, бьется ли еще оно. Потом в люк спустили короткую лесенку, рослый матрос взял меня на руки, прижал к себе, вынес из трюма и осторожно положил на палубу. Я ничего не слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне в лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула к жизни.

Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на палубе. Вокруг меня собралась толпа — куда ни кину взгляд, везде человеческие лица. Лица были грубые, но я не видел на них никакой неприязни. Наоборот, на меня смотрели с жалостью, и я слышал сочувственные замечания.

Это были матросы — вокруг меня стояла вся команда. Один из них, наклонившись надо мной, вливал мне в рот воду и клал на лоб мокрую тряпку. Я узнал его с первого взгляда. Это был Уотерс — тот самый, который высадил меня на берег и подарил мне драгоценный нож. Он и не догадывался в то время, какую службу сослужит мне его подарок.

— Уотерс, — сказал я, — вы меня помните?..

В ответ на мои слова он издал несколько характерных матросских восклицаний.

— Лопни мои шпангоуты! — услышал я. — Лопни мои шпангоуты, если это не тот сморчок, который все приставал к нам в порту!

— Парнишка, который набивался с нами в море!

— Тот самый, убей меня Бог!

— Да, — ответил я, — тот самый и есть.

Новый взрыв восклицаний. И вдруг наступила тишина.

— Где капитан?.. — спросил я. — Уотерс, отведите меня к капитану!

— Капитан тебе нужен? Да вот он, паренек, — добродушно ответил дюжий матрос, раздвигая руками толпу, которая меня окружала.

Я посмотрел туда и увидел того хорошо одетого человека, в котором с самого начала узнал капитана. Он стоял в нескольких шагах от меня, у двери в каюту. Я поглядел на его лицо. Выражение лица было суровое, но страха не вызывало. Было не похоже, что он собирается бросить меня на съедение акулам.

Я колебался некоторое время, но потом, собрав всю свою энергию, поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.

— О сэр! — воскликнул я. — Мне нет прощения!

Не помню точно, так ли я выразился. Но смысл был такой.

Опустив голову, уставившись взглядом в палубу, я ждал ответа.

— Встань, паренек, и пойдем! — сказал он мягко. — Встань, и пойдем в каюту!

Его рука легла на мою голову. Он помог мне подняться и повел. Сам капитан шел рядом со мной, поддерживая меня, потому что я шатался!  Смел ли я надеяться, что все кончится так благополучно?

В каюте я увидел свое отражение в зеркале, и не узнал себя. — Весь с ног до головы белый, словно меня вымазали известью, ну да, конечно, ведь это мука. Лицо изнуренное, костлявое, как у скелета. Страдания и голодовка сделали свое черное дело.

Капитан усадил меня на кушетку, позвал буфетчика и приказал принести стакан портвейна. Он не проронил ни слова, пока я пил, а затем, устремив на меня взгляд, в котором не было ни тени суровости, сказал:

— Ну, паренек, теперь расскажи мне обо всем!

Это была длинная история, но я рассказал все с начала до конца. Я ничего не утаил: ни мотивов, побудивших меня сбежать из дома, ни одной подробности об ущербе, который я причинил грузу. Впрочем, он уже знал об этом, потому что кто-то из команды, пока я был без сознания, уже  побывал в моем логове за бочкой с водой и все ему рассказал. А пока я вел свой рассказ, наверно добрая половина команды слазила туда посмотреть.

Описав все самым тщательным образом, я изложил ему свое предложение и с тревогой в сердце стал ждать ответа. Но мое беспокойство скоро исчезло.

— Храбрый парень! — воскликнул он, вставая и направляясь к двери. — Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести. И в память о твоем благородном отце, которого я знал, ты будешь матросом!.. Эй, Уотерс, — продолжал он, обращаясь к рослому морскому волку, который ожидал снаружи, — возьми этого паренька и приодень его как полагается! Как только он окрепнет, научи его обращаться со снастью!