— Пора идти, — проговорила она вслух. — Я оставлю тебе ключ, хотя лучше, в случае чего, выбирайся через окно на кухне.

Алексей ничего не сказал, просто подошел сзади и обнял, крепко прижав ее к себе.

— Я так не хочу никуда уходить, — чуть не плача, прошептала Юля.

— Я знаю, — также шепотом ответил Алексей.

Он бережно повернул девушку к себе и тихонько коснулся губами ее губ…

— Я тебе обещаю, все будет хорошо.

Юля кивнула, отгоняя назойливым насекомым прилетевшую мысль, что этот поцелуй прощальный…

За порогом было ужасно некомфортно, не покидало ощущение, что пространство гудит как натянутая струна. И это только усиливало и без того жуткое чувство тревоги. Дышалось тяжелее обычного и немного кружилась голова. К школе Юля подошла одновременно с Алёной, она выглядела чересчур бледной с темными кругами под глазами.

— Здравствуй, Юленька, — осипшим голосом поздоровалась Алёна.

— Доброе утро. У вас все в порядке?

— Я всю ночь глаз не сомкнула, чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег, воздуха не хватало даже с открытыми окнами, — произнесла она, распахивая школьную дверь. — А еще, ты может не знаешь, вчера Севка с Виктором в город ездили, вернулись только что. Витя сказал, они не могли въехать и всю ночь проторчали на дороге, и главное, свет в будке все время горел. А утром Афанасьич от деревни пешком пришел. Увидел их, жутко разозлился, но впустил. Я пока только Вите про Женю сказала, а мальчишки не знают.

Не успели они войти, как появилась Вера с сияющей улыбкой на лице и бодрым голосом спросила:

— Ну что, девочки, готовы к переменам? В жизни же так прекрасно что-то менять! Вы не находите?

Алёна неодобрительно посмотрела на нее, и отвернувшись к стене, принялась молча переобуваться, а Юля ушла к себе в кабинет: вступать в полемику с этой женщиной не было никакого желания.

Через двадцать минут Вера изо всех сил трясла в коридоре колокольчиком, даже на уроки она не трезвонила с таким рвением. Вскоре все собрались в ее просторном кабинете, где она с важным видом уселась за письменный стол. Кроме учителей собрались немногочисленные жители деревни, пришел и Иван, после вчерашней новости он выглядел гораздо лучше, осторожно прокралась и встала с краешка Анна. Самым последним заглянул Сева, сперва его хотели отправить домой, но за него вступились мужчины, аргументируя тем, что парень уже вполне взрослый, и имеет право здесь присутствовать. Сева выглядел неважно, с потухшим взглядом, уставший, невыспавшийся, он сел за последнюю парту, стараясь прикрыть ладонью огромный синяк под глазом.

Когда все окончательно расселись, в кабинет вальяжной походкой и со злобной миной, вместо неизменной ухмылочки, вошел Андрей Афанасьевич, в потертых джинсах и кожаной куртке. Видимо, его невозмутимую веру в себя заметно подпортила необходимость напялить темные солнцезащитные очки, к которым он явно не привык, и которые не скрывали припудренную заботливой рукой Веры фиолетовость вокруг глаза. С остервенелой нервозностью, он постоянно поправлял и двигал их, но снимать не торопился, хотя ему и было жутко неудобно. На левой руке лесничего красовалась наспех сделанная повязка с отчетливо проступившими следами крови. Хотя Юля никогда не любила драки, сейчас гордилась мальчишками, которые не испугались и отлупили заносчивого мужичка.

Встав возле Веры, лесничий оглядел собравшихся и криво усмехнулся, потом медленно извлек из кармана пистолет и аккуратно пристроил на краю учительского стола. В кабинете воцарилась полная тишина, было слышно, как бьётся о стекло запоздалая осенняя муха. Выждав какое-то время для пущего эффекта, Афанасьич изобразил на лице приветливую улыбку и начал пафосную речь, вмиг обретя грамотность городского жителя.

— Зачем, значит, я решил всех вас собрать. А чтобы решить, как теперь всем нам жить дальше и чего делать. Лично я хочу сказать сразу, вкладывать сюда денег я больше не намерен, мне это неинтересно и невыгодно. Вы уж поняли все наверно, что эта брехня с камнем никому не интересна и никаких переходов, или как их там называют, не откроется. Да, собственно, с ним больше и разбираться некому, все эти ваши зеленоглазые поперевелись. Почти.

На последней фразе он бросил взгляд на Ивана и хохотнул, но тот, видимо, умел держать себя в руках и сохранил на лице невозмутимое выражение полного спокойствия. Юля разглядывала невидимые пылинки на парте, осознавая, что еще ни один человек в жизни не вызывал у нее такого омерзения и отвращения, как здешний лесничий.

— Ваня-то жив вообще-то, — раздался возмущенный голос Зинаиды.

— Ага, вижу, — словно выплюнул слова Афанасьич и вернулся к своему родному сленгу. — Ты уж прости меня, Иванушка, но толку с вас как с быка молока, тоже мне способность — в лес заглянуть да на камень полюбоваться. Ха! Зато возомнили себя тут невесть кем! Ладно, один-то кони двинул, пущай земля ему будет хоть пухом, хоть пером.

Сева дернулся, готовый вскочить и броситься на лесничего, но Иван, глядя на него, помотал головой, а сам лишь молча сжал кулаки.

— Сиди, щенок, и не рыпайся. Пристрелю, и ничего мне за это не будет, у тебя ни документов нет, ничего. Ты никто, понял? Тебя вообще в этом мире не существует.

— Андрей, ты полегче, — нервно проговорила Анна. — Это тебе Алексей неугоден, а ему он как отец был.

— Да что ты говоришь!.. — Афанасьич картинно взмахнул руками. — А чего ж ты этого отца так не взлюбила? Или забыла, как уговаривала меня старших в городской интернат пристроить, а? А не ты ли просила выдворить отсюда Алексея, чтобы в доме большом да просторном остаться, а? Испугалась, что вместо тебя другую бабу приведет? Что ты глазки в пол уставила?

Сева с Зинаидой буквально замерли с открытыми ртами, с недоверием глядя на женщину, по лицу которой расползалась алая краска стыда. А лесничий повернулся к Севе, и тыча скрюченным пальцем то в его сторону, то в сторону Анны медленно проговорил, словно к идиотам обращался:

— Полюбуйся вот, Севушка, на нее. Ты ее кем считаешь, вроде как мамкой? А это по ее прихоти, между прочим, Алексей отсюда дёру дал. А то, что он в аварию попал, так в том я не виноват, я его с дороги не пихал.

— Андрюш, — дрожащим голосом проговорила Алёна. — Но ведь ты же с самого начала ребятам помогал, еще когда они первых деток уводили. Тебе ж Гриша доверял как никому, что поменялось-то?

— Ох, Алёнушка, добрая ты душенька, — снова лицо лесничего расползлось в лицемерной улыбке, — молодой был, глуповатый. А потом понял, что самое главное в жизни торговля, выгода, денежки. Думаешь среди них, — и он снова кивнул в сторону Ивана, — продажных нет? Поверила, что там в ихних мирах так все прекрасно, и все такие правильные? А я быстренько скумекал, что там к чему, своего человечка нашел, Виталиком его звали. — Теперь настала очередь Ивана замереть с выражением удивления на лице. — Чудесный был зеленоглазый малый. Он не только детишек выводил, нет, он еще и мне приторговывать помогал. Менял хороший товар на золотишко, оно, знаешь, во всех пространствах одинаково блестит да дорого стоит. И я вместе с ними погорел, когда валун этот подорвали. А мне плевать было куда они этих детей водят и чего там с ними делают.

Сева мгновенно вскочил, загремев партой. Лесничий тут же схватил пистолет и выстрелил, сбив плафон, осколки стекла полетели в разные стороны, кто-то из женщин вскрикнул и снова воцарилась тишина.

— Хватит болтать, перехожу к делу. Итак, повторяю для особо упертых, никаких переходов тут нет. Михалыч если что и разгадал, так унес эту тайну с собой, он шельма, узнал о моих делах, ну он за это и поплатился. Чего я хочу, значит. Даю вам времени до вечера, вы все собираете шмотки, ежели надо, мне этого добра не жалко, и проваливаете из этой деревни на все четыре стороны. Кусок леса, накрытый полем двух работающих генераторов, весьма лакомый кусочек для торговли, он вполне покроет убытки, которые я понес за эти годы. На этом, пожалуй, и все.