— Давай-ка я тебя чаем напою или есть хочешь? — спросила Юля, нажимая кнопку чайника.

— Чая, есть не хочу, — помотал головой Максим и взял второе печенье.

Позавтракав таким образом, он попросил разрешения пойти в комнату под лестницей. Пододвинув стул, Максим вытащил несколько увесистых книг с верхней полки и извлек небольшую коробку с десятком игрушечных машинок.

— Ух ты, какие сокровища, а почему ты их не забрал? — спросила Юля, с детским восхищением рассматривая машину из прозрачного пластика, внутри которой просматривалась каждая деталь механизма.

— Их отец привозил, пока еще уезжал камни искать, тут машинки из разных стран даже. Я их тут всегда держал, а когда отец погиб, то больше не сумел попасть один в дом.

— А с Лешей не мог прийти? — спросила Юля.

— Мог, только ему сначала не до меня было, потому что расстроился из-за смерти отца, а потом я решил, что пусть уж тут лежат, целее будут.

Пока они разглядывали машинки, кто-то настойчиво постучал в дверь. Максим побледнел и испуганно посмотрел на Юлю, потом схватил курточку и сапоги, сгреб машинки и влез в комнату.

— Юлия Анатольевна, закройте меня тут. Я не хочу, чтобы меня нашли.

Юля крикнула, что сейчас идет, а сама быстро сложила все находки с кухонного стола в коробку, отдала Максиму и закрыла комнату под лестницей.

Накинув халат, она разлохматила волосы и открыла дверь. На крыльце, вальяжно облокотившись о подоконник, стоял с папиросой в зубах Афанасьич. Он глянул на девушку с ухмылкой, сплюнул и, швырнув окурок в кусты, недовольно пробурчал:

— Разбудил что ли? Что-то долго ты дрыхнешь, не по-деревенски то.

Юля ничего на это не ответила: она смотрела на бабку Авдотью. Та сидела на скамейке у дома и не сводила с девушки глаз, перебирая в руке синие бусы. Афанасьич тоже оглянулся, хмыкнул и вошел внутрь, не дожидаясь приглашения.

— Что-то случилось? — Спросила Юля, хмурясь. — Мы же с вами вчера обсудили вроде все.

— Максим пропал. К тебе не приходил случайно?

— Нет, а почему он должен был ко мне прийти? — удивилась Юля. — Я последний раз видела его вчера вечером из окна, он на качелях сидел, под дождем, поздно уже, — добавила она с упреком.

Вдруг на Юлю резко накатила волна дурноты, точно так же как в прошлый раз. Она изо всех сил вцепилась в спинку дивана и сжала зубы — только бы не потерять сознание. Вот карга старая. Лесничий что-то говорил, но его голос будто тонул в толстом слое ваты, лицо постепенно затуманивалось, превращаясь в нелепую расплывчатую маску. Последнее, что запомнила девушка, как он рассмеялся, и его злорадный хохот эхом раскатился по комнате. Юля отключилась.

…Дождь, опять по щекам хлещет ледяной дождь. Девушка попыталась открыть глаза, но к векам словно привязали пудовые гири, а грудь сдавили металлическими тисками. Она судорожно хватала воздух открытым ртом, стараясь проглотить противный комок подкатывающей тошноты. Сквозь узкие щелочки ей удалось разглядеть фигуру в неизменно надвинутой на лоб кепке, и сразу в памяти всплыла бабка Авдотья, следом лесничий. По щекам и шее стекали прохладные струйки воды. Когда наконец удалось полностью открыть глаза, она увидела склонившегося над ней Афанасьича с кружкой в руках и самодовольной ухмылкой на лице.

— Слабенькая ты какая-то, чуть не выспалась и в обморок хлопнулась. Надо тебе в город уезжать поскорее, помрешь ты тут с таким здоровьем.

Он поставил кружку на столик и полез в сапоги.

«Вот ведь культурный какой, разувается каждый раз», — пронеслось в голове у Юли.

— Ежели мальчишка объявится — дай знать.

— Хорошо, — коротко ответила она, прижав кончики пальцев к вискам.

Когда хлопнула дверь, Юля осторожно поднялась и, пошатываясь, подошла к окну. Афанасьич что-то говорил бабке Авдотье, указывая на ее дом. Потом он упер руки в бока и задумчиво уставился в сторону леса, карман его куртки тяжело оттопыривался — уж не оружие ли он носил с собой? Юля со злостью стукнула кулаком по подоконнику: неужели она каждый раз будет падать в обморок, как только эта ведьма начнет пришептывать свои заклинания, тоже нашлась Баба Яга. Нужно найти способ ей противостоять, каким-то образом обезопасить себя. И словно в ответ на ее мысли из глубин памяти пришло странное выражение, из того же древнего языка, что и прежде.

Мгновенно зрение и слух обострились, дыхание стало ровным и глубоким, и, глядя из окна на Авдотью, она одними губами прошептала, вкладывая в каждое слово весь свой гнев:

— Те хокинга маи, те хокинга маи…

Старуха сильно побледнела и стала заваливаться на бок, а Афанасьич, испугавшись, схватил ее за грудки и принялся трясти. Но Авдотья мешком повисла в его руках. Тогда, кое-как привалив ее спиной к забору, он стал тихонько, тыльной стороной ладони, постукивать по щекам. Юля выдохнула с облегчением и отвела взгляд, а старуха тут же пришла в себя и широко раскрытыми от ужаса глазами уставилась на окно Юлиного дома — догадалась значит. Афанасьич начал оборачиваться, но девушка быстро спряталась за шторкой. Состояние обостренных чувств уходило, а следом появлялась уверенность, что теперь Авдотья Михайловна подумает, прежде чем захочет сотворить ворожбу.

Вернувшись в комнатку под лестницей, Юля обнаружила спящего за столом Максима, он положил голову на сложенные руки и тихонько посапывал. Намаялся, бедняга. Все машинки до одной он расставил перед собой в ряд и только прозрачную крепко держал в кулаке. Юля улыбнулась и тихонько провела ладошкой по его непокорному вихру. В голове крутилась мысль, что десятилетнему ребенку необходимо играть, а не решать проблемы взрослых, и уж тем более он не должен терпеть унижения и страх. Как же хорошо, что есть эта комната, наверняка, пока она лежала в обмороке, Афанасьич успел пройтись по дому. Мальчик зашевелился, поднял голову и, потерев глаза, спросил сонным голосом:

— Ой, кажется, я уснул. А Афанасьич уже ушел?

И сладко зевнул.

— Ушел, вроде поверил, что ты в лес убежал.

— Это хорошо, — с довольным видом кивнул Максим.

До вечера он тихонько играл на диване, включив мультики. Диск тоже был припрятан на полке между книг. Потом они вдвоем поужинали, и Максим начал клевать носом. На предложение отправиться спать в комнату с машинками на обоях он согласился безо всяких уговоров.

Убедившись, что мальчик крепко спит, Юля открыла шкаф и окинула вещи критическим взглядом. Задумчиво поглаживая подбородок, она переводила взгляд с вешалки на вешалку, прикидывая оптимальный вариант для ночной прогулки. Наконец выбор ее остановился на черных брюках, толстом шерстяном сером свитере и ветровке в темную клеточку. В таком виде в ночном лесу она точно не замерзнет и будет практически незаметна.

От одной мысли, что идти придется совершенно одной, делалось жутко, но она просто обязана это сделать. С каждым мгновением ее тянуло к камню все сильнее и сильнее. Юля стянула волосы в тугой хвост и долго раздумывала, что обуть: в резиновых сапогах идти в лес логичнее, но в кроссовках гораздо удобнее бежать, значит сегодня второй вариант предпочтительнее. Оставалось взять нож — он обязательно понадобится — и пожелать себе удачи.

Две штакетины у молодой березки нашлись практически сразу, и Юля мысленно поблагодарила Максима за этот лаз. Выбравшись, она легкой трусцой двинулась к кромке леса, едва различимой в непроглядной ночной темноте, чтобы поскорее раствориться среди толстых темных стволов. В состоянии обостренного восприятия девушка легко определяла, куда наступить, чтобы не запнуться за травяную кочку, поэтому дорога через луг заняла всего пару минут. Совсем скоро между деревьев замаячил зеленоватый свет, а рядом мелькнула быстрая тень. Юля вздрогнула и испуганно замерла, но тут же обрадованно выдохнула и потрепала волка по голове. С его появлением стало гораздо спокойнее, и девушка уверенно заторопилась на опушку.

Сегодня все было как во сне: полуголые деревья, мягкий ковер из свежеопавших пружинящих листьев, влажных после дождя, и темнота, заставляющая камень светиться особенно ярко. Осторожно поднявшись на возвышение, Юля немного постояла, прижав ладонь к гладкой поверхности, собираясь с духом. В какой-то миг она резко отстранилась, вытащила из кармана нож и, сдвинувшись чуть вправо, прошептала: