– Нам это не нужно. – Архаг махнул рукой на озеро. Хлопнул Норкора по плечу и поставил в известность: – Мы за мясом.

И на меня с прищуром посмотрел. Я зубы стиснул и качнул головой. Он усмехнулся, но друга потащил в другую сторону от скотины. Асфи пожала плечами и снова к озеру повернулась. Я выгадал момент, когда все разойдутся, подошел к ней. Она посмотрела на меня вопросительно.

– Руки протяни. – Улыбнулся ей.

– Ух ты! – тихо восхитилась, когда красные ягодки на ее ладонь посыпались.

– Вторую подставляй.

Она послушалась. Склонила голову над нашими руками и носом шумно воздух втянула.

– Спелая, – довольно сказала. – Пахнет вкусно.

– Спелая, – согласился я. – В руках быстро слежалась. Теперь весь липкий.

– Стой! – скомандовала она громко. И в глаза мне с возмущением посмотрела. От ее взгляда сердце ухнуло. – Мне все не надо. Пополам разделим.

И сыпанула ягод мне обратно. Опять повернулась к озеру и поделилась:

– Хорошо тут. Суеверия ваши, с одной стороны, глупость, а с другой… Посмотри, как красиво. Дождей боитесь, селитесь в таких местах редко. Не удивлюсь, если даже просто стараетесь не заходить по дороге.

– У нас в Солнечной точно не ходили туда, где Шиллиар часто плакало. А тут видно, что часто плачет.

Пока Асфи разглядывала озеро, я разглядывал ее. Умиротворенная, с расплавленным золотом в глазах и с затаенным блеском радости в них. Красивая. Отчего‑то сейчас она стала настолько красивой, что трудно глаза отвести. Почему раньше было по‑другому? Ведь кажется, она внешне никак не изменилась.

Асфи забросила пару ягод в рот, губы пальцем вытерла, и меня желание пробрало. Обнять бы, поцеловать, разделить с ней земляничный вкус, смешать со своим. Или просто коснуться. Да, хотя бы просто коснуться ее. Даже от этого крохотного, безобидного желания внутри все замирает и дышать становится невозможно.

Она вдруг улыбнулась так легко, как никогда раньше еще не улыбалась. Повернулась ко мне, выбивая землю из‑под ног одной лишь этой улыбкой и беззаботным взглядом. Я отступил невольно от нее на ослабевших ногах.

– Пойдем, Кейел. Хватит нам халтурить. – И с тем же выражением удовлетворенности на лице направилась к выбранной поляне, на ходу забрасывая по несколько ягодок в рот. Обернулась ненадолго и сказала: – И за землянику спасибо! Очень вкусная!

Я пытался шагнуть за ней, но прирос к земле. По телу бежала приятная дрожь, ласкала трепетными чувствами. Хорошо, когда Асфи такая… влюбленная? Посмотрел на озеро, каких в Фадрагосе много, если уходить далеко от поселений. И хоть озеро выглядело обычным, но вмиг стало особенным, пропитанным чем‑то таинственным. Асфи влюбилась в это озеро, и я, кажется, за это тоже его полюбил.

Солнце в этот закат умирало необычайно ярко. Горел лес, пронизанный последними лучами. Птицы беспокойно шумели, лисицы тявкали неподалеку, чуть дальше кричали еноты. Запах поджаренной на огне косули витал над лагерем, приманивал мелких хищников. Зверьки мелькали за листвой из тени в тень, шуршали лежалой листвой, мяукали и мурлыкали, кружили вокруг, но держались от нас на почтительном расстоянии. К закату сырость словно усилилась, пробиралась под одежду, заползала в рот, оставляя почему‑то привкус земли и немного плесени. Аромат мяса смешивался с ним, и на языке образовывалась горечь. Я запивал ее подслащенным медом отваром из листьев лесных ягод и молодой вербы. Несмотря на неприятную компанию, все во мне вызывало дурманящее тепло в душе. Каждое мгновение, каждое действие окружающих было пронизано чем‑то, что хотелось запомнить на всю жизнь.

Стрекоза пела. Ее голос журчал, вливаясь тихонько в лесной шум, не перекрывая его, но и не теряясь в нем. Она прикрывала веки, глядя в костер и вытягивала шею для более густого и чистого звучания голоса. Вытянутое лицо горело рыжим отсветом огня, золотые локоны сияли. Тонкие руки лежали на притащенном и очищенном от мха бревне. Рядом с одной, едва ли не касаясь ее мизинца, Лиар положил свою руку и неотрывно следил за эльфийкой. Я наблюдал за ними, думая об Асфи.

Ее с нами не было. Стоило только всем доделать свою часть работы, рассесться после трудного дня, как она повторно отправилась к озеру, прося не беспокоиться о ней. Каждый раз, как Лиар подтягивал руку еще ближе к руке Стрекозы, я хотел отправиться к озеру. Хотел и убедиться, что с Асфи все в порядке, хотел и увидеть ее, заговорить с ней. Но всякий раз смотрел на васовергов, блаженно улыбающихся, приветливо покачивающихся под мелодичную эльфийскую песню, и запрещал себе портить эту необычную для нас атмосферу. Даже Ромиар, уставший за день, не открывал своих записей. Лежал на еловых лапах, закинув руку под голову и закрыв глаза, и слушал.

Мне удалось, не вызывая подозрений, выпросить у Елрех мази от царапин и принести к озеру. Мы хорошо промыли язвы Роми, распространившееся по всему телу, а особенно на ногах, и после нанесли мазь. Наверное, за многие рассветы и закаты, он просто наслаждался отсутствием боли.

На то, что я принес Елрех почти пустую склянку, она ничего не сказала. Лишь сообщила, что если ветка поцарапала меня серьезно, то она может дать что‑нибудь сильнее. Теперь добрейшая фангра сидела, навалившись спиной на одного тамарга, улегшегося неподалеку от поляны, и чистила собранные грибы. Иногда она с улыбкой и тихим смехом отмахивалась от второго тамарга, лежащего рядом и норовящего облизать ее или попробовать на вкус ее волосы.

Стрекоза замолкла, но песня продолжала звучать в голове. Лиар тихо спросил ее на шан’ниэрдском:

– Ты не устала?

Она с улыбкой качнула головой, но при этом вытянула вдоль костра длинные ноги.

Устали все мы. Устали даже васоверги, которые обычно в свободное время старались не отдыхать, а оттачивать мастерство боя или поднимать над собой что‑то тяжелое, вроде бревен. В этот закат и они поспешили усесться и словно избегали нарушать спокойную обстановку. Дарок лениво подкидывал поленья, нарубленные мною, в костер и улыбался. Иногда он громко зевал, но спать не спешил.

– Спой еще, – попросил Архаг и, подозвав маленьких духов воздуха, уселся на еловых лапах. – Хорошо поешь.

Стрекоза помедлила немного, а затем затянула балладу веселее. Я понимал не все слова, но смысл улавливал, потому улыбался все шире и шире, слушая злоключения неудачливого разбойника. Баллада оказалась длинной, но с разным настроением и ритмом, а потому никак не могла наскучить. Эльфийка то рычала низко, хватаясь за кинжал, то пела тоненько и высоко, закрывая глаза и превращаясь с виду в невинную девицу. Понимали ее и все остальные, поэтому часто раздавался дружный смех.

На поляну, сквозь черные кроны, заглянула Луна. Сильнее насытила атмосферу таинством, будто принесла с собой все прошлое, что помнила, и пыталась стереть границу между ним и нашим временем. Глянув на нее, я укололся этим прошлым. Вспомнил вдруг о Лере, об отце и матушке, о своем бесстыжем предательстве. Дрожь пробрала тело, и я поежился, прогоняя ее. Вновь посмотрел на Стрекозу, стараясь вернуть доброе настроение и отпугнуть охвативший страх. Мне придется вернуться в Солнечную, придется вымаливать прощение и доказывать всем, что я стал сильнее. А стал ли? Стану ли? Оценят ли высоко мои родные то, что я вступлю в гильдию Исследователей? Матушка может и расстроиться…

И вновь перед глазами разгорелся костер из детства. Ожил запах собственной крови и моей же горелой плоти. Вернулась та, незабытая, боль, резанула спину, пронзила живот, отозвалась в ногах, разбудила обиду. Почему я после всего должен просить прощения? Или Стрекоза… Почему она, обманутая взрослыми и связанная клятвами духов, должна теперь нести наказание за то, что не нашла другого пути к свободе? Неужто она должна была и дальше выносить весь тот кошмар, о котором рассказала той Луной?

Хрупкая девушка затягивала очередной куплет о разбойнике, который, как и все разбойники, рано или поздно находят свою смерть в подлости союзников, в собственной жадности, в охватившем отчаянии их последнего боя… Этому по словам баллады повезло меньше: он попал в руки защитников и предстал перед судом. Его вину показали духи, и мудрецы с защитниками решили отправить его в Острог оскверненных душ. Но на последних словах приговора вышла старушка из толпы и предъявила всем череп ее убитого сына. Она призвала толпу к высшей справедливости и попросила положить череп на Алтарь Возмездия. И уже в следующем куплете разбойник стоял перед ледяным алтарем, безумными глазами смотрел на череп, но до последнего надеялся.