Ветерок погладил голые руки прохладой, принес запах ночной фиалки. Я вздохнула судорожно, обняла себя и, пытаясь вспомнить свое оправдание, прощальным взглядом окинула красивое небо. Не работала я тогда, а папа выделял мне сумму, которой хватало ровно на отдельное проживание. По‑моему, в тот же вечер я попыталась поговорить об этом с Женькой, но он отмахнулся, вслух подсчитывая каждый цент, который необходимо было вкинуть в уставной фонд и раскрутку их с Витьком будущего бильярдного клуба. И звучало это убедительно. Вполне нормально, что собственные интересы и жизнь всегда превыше чужих проблем. Очень даже нормально. Это Вольные ненормальные, потому что рискуют собой ради общества, которое их не уважает. И Ив тоже ненормальная, потому что забыла о друзьях, о личной жизни – о себе забыла, постоянно выискивая пользу фадрагосцам. А они оценят? Даже имени ее не узнают.

Одернула платье и решительно шагнула в комнату. Пусть Вольный уходит, исчезает из моей жизни. Только беспорядок в душе и мыслях устраивает.

Легла на кровать. Голова коснулась мягкой подушки, замерзшие от холодного пола ноги стали чуть пощипывать. Я подтянула их к себе и зажала кисти рук под коленями. Вернусь домой и забуду обо всем. Вольный начнет заново искать сокровищницу и, возможно, отыщет. Но даже если не справится, то это уже будет не на моей совести. Пусть сами фадрагосцы спасают Фадрагос. Я в их глобальных бедах ни при чем.

– Если он не справится, то умрет, как и весь Фадрагос…

Я вскочила и быстро подошла к этажерке с зельями. Не хотела больше пить их, но все равно вылила почти весь флакон мутной жидкости в стакан с соком. Крепкий сон прогонит дурацкие мысли и странное щемящее чувство в груди. Откуда оно вообще взялось во мне? И эта любовь, и сострадание к местным… Я была воспитана на Земле, и если должна кого‑то благодарить за жизнь, то в первую очередь родителей, во вторую – землян. Фадрагосу я ничего не должна. И чувство заботы об этом мире необходимо гнать прочь. Я искуплю свою вину, отмотав время назад, а что случится дальше – не мои проблемы.

И сонное зелье на вкус ужасное. Прямо как горечь неизбежной утраты, поселившееся под сердцем. Я не увижу Вольного больше. Уверена, что не увижу.

Ну и духи с ним!

С самого рассвета я не спала. Лежала и кусала уголок одеяла, стараясь не плакать. Хотелось позабыть о Вольном, но воспоминания были слишком свежими. Однако почему‑то ярче всего перед глазами всплывал давний эпизод нашей жизни. Вольный сидит на полу, испачканном кровью, а из ран на спине проглядывают черные коготки. Почему он столько терпел? Тоджа ведь оставил в знакомой семье у Края Фадрагоса. Мог бы попросить местных жителей извлечь когти. Почему ходил с ранами и боролся в одиночку? Я зажмурилась, съежилась, сильнее стискивая зубы. Он привычен, и у него обязательно хватит силы со всем справиться. С ним все будет в порядке.

После завтрака я залезла в бассейн и до самого обеда просидела в воде, вспоминая историю Фадрагоса. Если Энраилл это несколько личностей, скрывающихся под псевдонимом, то какая вероятность, что Аклен и Ил были одними из них? «И только зрячий дракон видит тернистый путь, проложенный собственной смертью» – гласит их тайна. Тайна о драконе… Не о том ли, который был у сестры Энраилла‑шан’ниэрда? Тайна, ради которой влюбленные пожертвовали друг другом, но которую не так уж и стремились унести за собой в могилу. Иначе почему Аклен’Ил знают ее и совсем не прячут от правителей? Бесполезная какая‑то жертва получается.

– Асфи, ты слышишь? – донесся громкий голос Елрех.

Я поспешно вылезла из воды, обмоталась полотенцем и выглянула в комнату.

– Входи! Сейчас оденусь.

Через несколько минут мы сидели с Елрех на диванчике и ели поделенный пополам персик. Белоснежное платье осветляло голубую кожу и делало густые волосы, заплетенные в толстую косу, менее примечательными.

– Ив устала, а Роми неспокоен. Им запретили говорить со мной о том, что пишут северяне, и как они продвинулись в работе. Но я не слепая – вижу, как с каждым днем Ив становится хуже.

– Она всегда волнуется, если что‑то касается исследования, – постаралась я отмахнуться от всего, лишь бы только не обсуждать то, что потом неприятно тревожит в одиночестве. – А Роми… Это же Роми. Сейчас должен немного успокоиться. Кейел перестанет им командовать, когда уедет. Или уже уехал?

– Нет, – нахмурилась Елрех, вытирая руки полотенчиком. – Он говорил с тобой?

– Вчера, – кивнула я. – Мне показалось, что мы с ним прощались.

Стоит ли рассказывать без клятв, что неизвестный дар – это Единство? Да и с клятвами… Настораживает даже не то, что Елрех может навредить мне. Скорее то, что она может пострадать от этого знания.

– Нет, Асфи, он не уехал. По пути к тебе видела его в парке. – Задумалась, глядя перед собой и тихо протянула: – Но сегодня он был другим… Решительней, смелее, чем…

Замолчала. Подняла на меня серые глаза и улыбнулась.

– Забудь о нем.

– Чем, когда? – настояла я, потянувшись за стаканом с соком.

Она шумно вздохнула, но все же ответила:

– Почти сразу после праздника Сальир, они с уважаемой Айвин поругались. Она собрала вещи, извинилась перед правителями и уехала, а он перестал появляться на глазах. Я видела его издали, он постоянно находился в компании правителей или их помощников. – Слабо улыбнулась и будто нехотя призналась: – Равнодушный Вольный научился бояться и переживать за кого‑то еще, кроме себя.

Елрех раздраженно засопела, поправляя пояс платья, а затем твердо сказала, будто тему переводила:

– Во время праздника он ведь отыскал нас в обители и увел Роми. Это был последний раз, когда я с ним говорила.

– А Роми зачем уводил? – намеренно поддалась я на уловку. Но сердце успело екнуть и приятно согреться.

– Мы не знаем. Роми вернулся с посиневшим глазом и разорванной курткой, – осуждающе покачала головой, – но сказал, что ничего серьезного не стряслось. С рассвета я искала бессовестного человека, но не нашла. Только встретила почтенного, а он о тебе рассказал…

Елрех ушла, а я долго смотрела на этажерку с зельями, мечтая об успокоительном. Но понимала, что сонное зелье, выпитое в огромном количестве на ночь, уже отпугнуло Единство на приличное время.

Вечером, когда солнце гневно алело над горизонтом, я снова рисовала и пересматривала старые рисунки, а затем опять перечитывала письма мудрецов. После заката я планировала позвать Волтуара. Пора бы узнать, почему меня продолжают держать в заточении, если время наказания прошло. Нужно вернуться к библиотеке и теперь искать все записи, где будет упоминаться пара похожая на Аклен и Ил. Возможно, мне хотя бы с ними повезет.

– Почтенная, я вхожу, – поставили меня в известность.

От услышанного голоса вдоль позвоночника пробежался озноб, а тело словно окаменело. Ткань кресла показалась обжигающе холодной, а подлокотники невероятно твердыми, колючими.

Сиелра гордо и бесстрашно вошла в комнату, молча прошагала в центр и, покручивая сверкающем кольцом на пальце, принялась осматриваться. Ее рога прятались под пышными черными локонами, завитыми в сложную прическу. На длинной шее висело тяжелое ожерелье, а синее платье шелковой волной обрисовывало фигуру. И даже на черной кисточке хвоста мерцала какая‑то побрякушка.

– Когда‑то тут жила его первая любовница. Долго жила, – произнесла Сиелра, глянув на кровать. – Красивая была эльфиорка. И глупая, – посмотрела на меня. – Я передала через слуг, что он приказал ей явиться в зал Совета. Она даже не вспомнила о метке, бросилась выполнять его пожелание. А ведь какое‑то важное заседание проходило, – протянула она, а затем повела плечами и растянула губы в дружелюбной улыбке: – Зато в тот же вечер эта комната опустела. Ты совсем ничего не изменила тут. Почему?

Продолжение 18.03

– Вам лучше уйти, почтенная, – сказала я, вцепившись в подлокотники и прижавшись к спинке кресла.