– Потерпи еще немного. Ты не останешься тут навсегда. Дриэн знает о твоем даре, знает о том, что ты собираешься искать. Он слишком дорожит гильдией и жадно воюет за всех, кто ценен, а ты сейчас бесценна.

– Опять будто товар…

– Своенравная Асфи, – притянула она меня к себе и, крепко обняв за плечи, погладила руку, – ты же так стремилась поднять себе цену. А когда за тебя готовы воевать, опять недовольно бухтишь.

Хотелось ответить ей, что иногда людей ценят не только за полезный вклад, но она опередила, тихо проговорив:

– Извини меня. Я и подумать не могла, что во дворце у нас найдутся враги. Почтенных и небесных всегда ставили нам в пример, как тех, на кого нужно ровняться, – замолчала ненадолго, а затем добавила: – Дриэн будет бороться за тебя до последнего. Отказывайся от ис’сиары – это все, что тебе нужно делать. Не позволяй ее надеть на себя.

Она поднялась, а я поспешно спросила:

– Что с северянами?

– Вольный до сих пор во дворце, – нахмурилась Елрех. – Значит, северяне приедут. Подождем еще немного, и если они не объявятся, Дриэн вернет нас в Обитель гильдий. Вот увидишь: он Анью призовет, но вернет тебя. Я напишу ему сегодня.

Я вышла в коридор, желая проводить ее, но охранные духи, пробужденные просьбами Волтуара, а может, Акеона, угрожающе засияли, снова запирая меня внутри просторной клетки. Они же и контролировали отведенное на встречи время. Зато стража не давила безмолвными слушателями.

До самого вечера я рисовала все, что приходило в голову: папину машину; сенсорный телефон с кошачьей мордочкой и печатными русскими буквами на экране, сложившиеся в короткое имя «Женька»; многоэтажные дома с частыми антеннами; собственную кухню в однокомнатной квартирке, которая после покоев Волтуара казалась совсем нищей, но не становилась от этого менее родной; колесо обозрения в парке, находившемся в десяти минутах ходьбы от моего дома. Художник, как выяснилось, из меня отвратительный, но при взгляде на черно‑белые каракули сердце билось чуть чаще, а на душе теплело. Кончиками пальцев я гладила рисунки на дешевой, шероховатой бумаге и мысленно просила духов переместить меня туда, где все еще упрямым пламенем жила память, но уже чахла. Где она медленно погибала…

Разве картинка с котенком светилась, когда звонил Женька? Вроде бы что‑то другое. И ларек с мороженым точно стоял одиноко под кленом? Кажется, рядом с ним еще торговали попкорном. Или нет… Но сильнее всего напугало то, что я с трудом вывела забытые буквы, где‑то глубоко внутри сомневаясь, что правильно пишу имя. И только прочитав его несколько раз, вытерла выступившие слезы и, тихо рассмеявшись, кивнула. «Женька» было написано правильно. Точно правильно! Откуда же взялись глупые сомнения?

– К тебе можно?

Я встрепенулась, рассыпав листы, и сжалась комочком в кресле. Для чего он пришел? И почему духи пропустили его?

– Ты очень плохо выглядишь.

– А ты до сих пор не научился делать комплименты.

– Почему их любят слушать? – спросил Кейел и, не дождавшись моего разрешения, вошел в комнату. Бесцеремонно добрел до стола и, присев на угол, сложил руки на груди. – Зачастую в них только лесть, а она убивает стремления.

– Не всегда, – чуть распрямила я спину, насильно расслабляясь. Спустила босые ноги на холодный пол и поправила платье. – И не совсем так.

– Объяснишь? – слабо улыбнулся он, внимательно разглядывая меня, будто изучал.

– Для чего ты пришел? – с ровной спиной облокотилась я на стол, отвернувшись от Вольного и вздернув подбородок.

Оказывается, после всего случившегося, я все еще не разучилась смущаться. И даже щеки потеплели, а руки стали мять палочку для письма.

– Я ненадолго.

– Иногда кажется, что ты не слушаешь. Я ведь спросила не о том!

Он хрипло рассмеялся, и я затаив дыхание повернула к нему голову. Смеется искренне – в теплых глазах веселье плещется. Негромко покашлял в кулак и мягко попросил:

– Не ругайся, Аня. Я заглянул проведать тебя, как только узнал, что запрет снят.

А раньше запрет его не волновал, и приходил он с балкона. Я не озвучила замечания. Улыбнулась ему так открыто, насколько могла. Он не забыл обо мне, и это безумно радовало. Огорчало только утомительное и грустное ожидание – готовность к тому, что он прямо сейчас попросит меня о какой‑нибудь услуге. Это же Вольный. Разве с ним может быть иначе? Не поверю. С ним по‑другому не бывает.

– Спасибо за заботу.

Его улыбка дрогнула, а он отвел взгляд, цепляясь им за рисунки, раскиданные на полу. Все же не в заботе дело… Я тяжело вздохнула, но повторять вопрос не стала. Если ему что‑то необходимо, он обязательно об этом сообщит. Только бы ушел скорее, а еще лучше уехал, оставил меня в покое, и хорошо бы, чтобы мы никогда больше не встречались.

– Помнишь легенду Аклен и Ил? – спросил, опустив руки и взявшись за столешницу.

Ну вот… Все, как я и предполагала. А чего ты ждала от него, Аня?

– Запомнила, – сказала я, смахнув невидимую пыль со стола.

– Ты знаешь, что они чувствовали?

Я нахмурилась и замерла. Их чувства как‑то связаны с Энраилл или тайной? А может, обычное любопытство Вольного?

– Почему ты спрашиваешь? – поинтересовалась, украдкой наблюдая за ним.

Пальцы елозили по отполированному дереву, а вдохи были неровными, зато выдохи – тяжелыми. Будто он собирался что‑то сказать, но не позволял себе, а, возможно, просто не знал, с чего начать. Я гулко сглотнула, радуясь, что мы не в полной тишине. И думать нельзя, что он может что‑нибудь испытывать ко мне. Тем более чувства Аклен и Ил… Размечталась. Хватит быть наивной чукотской девочкой. И без того поздно поняла, что совсем не повзрослела.

– Их любовь воспевают, – ответил он, быстро убрав за ухо выбившийся из хвоста локон.

– И тебе это не нравится?

– Они были эльфиорами, а не шан’ниэрдами, – сказал резко, будто осуждал. – И их любовь ставят в пример.

– Почему мы говорим об этом?

Волнение окутало, сковало ноги. Я отложила афитакскую палочку, чтобы не разломать ее.

– Аня, они ведь убили друг друга. – Под его руками заскрипело дерево.

Я напряглась, приподняла ноги на носочки, чтобы убедиться: они не такие тяжелые, как кажется. Дыхание замерло, а сердце сжалось. Что Кейелу нужно от меня? Я знала, что он не обидит, не ударит, но все равно словно подготовилась вскочить и бежать. Куда угодно, лишь бы подальше от него.

– Кейел, ты злишься? – еле слышно поинтересовалась. – Это все как‑то касается спасения Фадрагоса?

Он вздрогнул, чуть приподнял плечи – застыл. Постоял так немного, а затем кивнул. Прядка снова выскользнула и упала на изуродованную шрамами щеку.

– Да, Аня. Я должен спасти Фадрагос.

Выдохнул и улыбнулся дружелюбно, будто перед ним Елрех. К ней он всегда относился мягче, с уважением. Айвин говорила, что Елрех спасла ему жизнь. Видимо, Вольный был благодарен ей.

– Не бойся, Асфирель. Как и обещал, я больше не прикоснусь к тебе. И обустраивайся тут, – нахмурившись, стал осматриваться.

«Асфирель» от него прозвучало совсем непривычно. Всего одно неважное слово разделило нас невидимой пропастью, наполненной вязким туманом, в котором застревают нужные слова, эмоции… правда. Между нами пласт вранья.

Кейел пересел удобнее, немного оборачиваясь. Долго смотрел на платья, и показалось, что в это мгновение его улыбка потеряла теплоту.

– Если привыкнешь к Фадрагосу и будешь послушной, Волтуар сделает тебя счастливой.

Опустив голову, легонько хлопнул по столу. Совсем неслышно, беззвучно, но во мне будто что‑то треснуло. Что скрыто за этим жестом? По‑прежнему улыбаясь, Вольный оборвал мое с трудом натянутое безразличие:

– Мне пора.

– Куда? Ты уезжаешь? – я едва не подскочила, но сумела усидеть, а вот голос подвел: прозвучал тоньше.

– Нет, – покачал головой, глядя мне в глаза. – Нет, но духи скоро прогонят меня. Я зайду к тебе снова.

– Обещаешь?