Лед мешал мне разглядеть их лучше, но, проведя лезвием охотничьего ножа по наростам, соскабливая с них хрусталики льда, я смог убедиться в своей первоначальной догадке. Это глаза. Глаза на лапах или, точнее, лапках. Поковыряв глаза уже себе, я долго стоял рядом, ни на что не решаясь.

Ледяная шерсть топорщилась острыми иглами, не придумав ничего лучше, я снял с руки перчатку из тонкой кожи и потрогал кончик иглы. Холодный и острый.

Зачем же леди Ри меня сюда отправила? За пулей. Ворочая глыбы льда в поисках продолговатого кусочка металла, я чуток разогрелся. Не настолько, чтобы тело начало гореть, но уже ощутимо, чтобы снять с себя одежду. Интересно, смогу ли я, расплавить лед вэйраша? Но экспериментировать не стал. Мало ли, а вдруг расплавить смогу, но и я расплавлюсь сам?

Осторожно осматривая полукруглые части и переворачивая их с одного бок на другой, я наткнулся на замороженный ручеек бурой жидкости, вытекавший за правым ухом. Таких ручейков больше нигде не было.

Сняв с пояса скальный ледоруб, я размахнулся и силой воткнул его в то место, куда предположительно вошла пуля. Лед треснул, но позиции не сдал. Через полчаса усиленных маханий ледорубом я наконец-то добрался до заветного места — пуля засела глубоко в мозгу зверя, но неудобств, судя по тому, сколько он еще прожил, не причинила.

Пуля была выпущена из пистолета серии "Colt 1911", стоявший на вооружении армии и полиции США.

Неужели шериф попал? Леди Ри уж точно не обрадуется известию о том, кто был ее спасителем. Недолюбливала она местную полицию. С другой стороны, она никого недолюбливала. Если бы меня спросили, кого она долюбливала, я бы затруднился ответить.

Достав вожделенную пулю, я бережно спрятал ее в кусочек ткани и убрал подальше во внутренний карман.

Одевая обратно куртку из кожи черного дракона, я еще раз смог убедиться в остаточной магии звероящеров. Куртка быстро нагрелась, а отдавала тепло довольно долго, удобная вещь. По большому счету, мне тепло было не нужно, но это сейчас, что будет через сто-двести лет, никто не знает, поэтому я старался рачительно подходить к запасам своей энергии.

И в виду этих соображений, не мешкая, двинулся обратно. То есть подтянулся, зацепился руками за выступ и полез наверх. Ползти вверх было несоизмеримо тяжелее, чем спускаться. Я быстро устал и вымотался, человеческое тело просило отдыха, но отдыхать на промороженном насквозь камне было глупо, и я потащился дальше, грея руки за воротом куртки.

Услышал я детский плач, находясь ровно посередине ледника, плач был громкий, надрывный. Так плакал ребенок, отчаянно и безнадежно, усиливая своим маленьким горлышком и связками звуки. Плач не только не затихал, но усиливался, и мне пришлось поторопиться. Всегда считал себя спортивным, но когда-нибудь всегда наступает он — этот момент, в который ты думаешь о возрасте. А еще о том, чтобы найти этого сопливого засранца и надрать ему зад.

Последний отрезок пути под рев ребенка показался очень сложным, голова плохо соображала, а руки не слушались, пару раз я поскользнулся, поставив кончик сапога на шатающийся уступ, и треснулся щекой о камень, еще пару раз ударился носом, в ушах звенело, пальцы свело судорогой.

Я полз и думал, почему ребенку не надоест кричать, кричит и кричит, и будет кричать, пока кто-нибудь не подойдет, не приласкает.

Хвала небесам, Колди был неподалеку и помог мне залезть. Переглянувшись, мы, не сговариваясь, бросились на крик. Колди лихо вскочил в седло, а я тоже хотел, но с дрожащими от натуги ногами, получилось только на третий раз. Спасибо и на этом.

Промчавшись за эльфом знакомой дорогой, я успел отметить, как изменилась природа в ожидании наступления зимы. Ей точно было неуютно, наверное, если бы было можно, она бы покинула эти места, оставляя за собой лишь пустоту, хотя пустоте тоже вряд ли бы здесь понравилось, уж слишком гиблыми и мрачными выглядели кустарники, пожухлая трава, облетевшие листья вперемешку с еще зелеными побегами и невзрачными поздними цветочками.

Последние дни уходящего белого солнца — самого далекого к нам светила совсем скоро, их нельзя точно спрогнозировать, можно лишь определить по косвенным признакам. Совсем как возраст.

В Ран-Тарре становится темнее, дни короче, в Южном полушарии холодает, не сильно, но местные всегда долго и нудно ноют на промозглые вечера и короткий световой день.

В этом мире тоже не жаловали зиму, только на Земле я сумел убедиться в том, что и ей можно найти применение и даже удовольствие.

Отмахивая ярд за ярдом, я все думал смог ли я бы так долго орать, и пришел к выводу, что нет, не смог. Мимо тенью проскользнули развалины старого гарнизона, бывшего в Ран-Тарре вполне себе жилым домом, до изгнания Обители.

Там жила семья, родился ребенок, но в какой-то момент что-то пошло не так и дом вырезали вместе с раной и гноем, погиб ли ребенок — не знаю. А вот его мать погибла сразу. О ней напоминали только обои в розовый цветочек и грустная песня ветра, завывающего в щелях печных труб.

В Ран-Тарре остались воспоминания о доме, о тех, кто там жил, такие тонкие мысли-паутинки, опутывающие это место незримым коконом, и если потянуть за паутинку, то можно, минуя Черные Врата — основной портал, находящийся на Звездном материке, попасть прямиком в Обитель, к месту, куда мы сейчас несемся сломя голову. Лошадиную, разумеется.

Лошади сами скакали на крик, им тоже не терпелось увидеть нарушителя тишины. И мы его увидели.

Рилинн. Мальчишка проник в Обитель сам, выудив из моей головы воспоминания об этом месте. По тайной тропе в шойкуне, ведущей по обрывкам памяти, пришел сюда к гарнизону, а придя сюда и затратив часть энергии, снова помолодел, если можно так выразиться и забыл о цели своего прихода. Дядя его погиб, в смысле погиб окончательно еще в наш первый с леди Ри день.

Хотя раайэнне не даром являются служителями Бесцветной Девы: могут умирать по нескольку раз.

Парень орал что надо, окосев от крика, мы с Колди медленно подошли к нему. Я опустился перед ним на корточки и взял на руки, что-то нашептывая, прижал к груди. Рилинн, хоть меня и не узнал, возражать не стал, потому что довольно быстро заткнулся. От куртки шло тепло, и эльфенок не стал возражать.

Колди все время недоверчиво косился на малыша, боясь, что он вот-вот проявит свою двойную сущность, то есть отрастит когти, зубы, глаза сменят серо-зеленый цвет на черный, и он вопьется мне в горло, туда, где вовсю пробивается жесткая синева щетины и бьется едва заметная голубая жилка.

Обратно я шел, неся маленькое тельце карапуза, а Колди вел конец под уздцы. Хотелось попить чаю из котелка, и подумать, что теперь делать дальше.

— Его нельзя здесь оставить, он без кхаари, на исходе осени, — негромко сказал Колди, услышав историю Рилинна. Видно было, что судьба мальца ему не безразлична. — Но и отправить восвояси не получится, надо посоветоваться с отцом.

***

Посоветоваться не получилось ни в этот день, ни на следующий. Драконьи скалолазы вернулись только через две недели, прямо к празднику, но без Лирна и Эдо. И наместника, ждал еще один, помимо Рилинна, неприятный, но ожидаемый им сюрприз.

Он точно не помнил, как это все началось. Единственное, мог с уверенностью сказать, что мелочи отметили появление перемен. Его Илэнин, после последнего посещения Обители, где она, будучи одной из Бесцветных сестер, ухаживала за больными и провела несколько зим подряд, сильно изменилась.

Он приехал за ней в Серый Порт, куда приезжают парусники каа-либу и забирают всех эльфов, возвращающихся домой и прошедших Черные Врата, и не узнал.

Она и не она. Высокая и худая раайэнни, с загадочным блеском черных глаз и темными прямыми волосами, убранными по традиции его клана в косы, была лишь бледной отражением той Илэнин, которую он когда-то встретил и полюбил, той Илэнин, которая подарила ему троих детей, той, которой он поклялся в любви до смерти.