В общем, все то, что являлось людям в галлюцинациях: после наркоза, приема сильнодействующих препаратов, ушибов и сотрясения, курения опиума. Только она не была одурманена.

Нужный ей запах был иссиня-фиолетовый с частицами гнили и тлена. Он таил в себе мерзость, в голове шевельнулась мысль, но она не успела ее поймать, что-то укрывалось от ее мысленного взора.

Вокруг стояла кромешная тьма, если бы Рэнни пользовалась только своим зрением, далеко она бы не ушла. Но она не видела тьму, она видела вспыхивающие и мерцающие огоньки, окруженные сиянием, длинные щупальца которых тянулись мимо нее и исчезали в ночи.

Запахи получали форму и цвет, свой характер и настроение. Запахи крупных хищных зверей были красного оттенка, мелких хищников — багрового, птиц и насекомых — синих тонов.

Скоро от всей этой какофонии разболится голова, пока этого не произошло, надо действовать быстрее.

Небо затянули тучи, которые скрыли верхушки деревьев. Запах зверя обнаружился неожиданно быстро. Он и не думал прятаться, скорее, наоборот, делал все, чтобы его обнаружили.

Скоро цветные шупальца поредели и стали исчезать совсем, остались только основные, присущие деревьям, земле.

Круг Зверя, на его территории может быть только один запах, его. Все было изрезано фиолетовыми прожилками.

Течение времени не чувствовалось, будто она попала в один из миров безвременья. Сколько времени прошло, она не знала, может, секунда, может, тысяча, или даже вечность, все вдруг сжалось до одной точки в бытии.

Запах стал плотным, живым, он не обволакивал, а душил, отчаянно не хватало воздуха, ребра сжали металлическим обручем, и с каждой секундой обруч стал затягиваться, по затылку стучала бейсбольная бита, превращая черепную коробку в кровавые сошметки ткани и слизи.

За ней давно следили красные без белков и радужки глаза. А Зверь оказался больше того, чем она рассчитывала, много больше. С крупного гриззли. Она все еще его не видела, но волны вони стали теплее, даже жарче. Он не думал нападать, хоть и был рядом.

Он привык иметь дело с людьми и хищным зверьем, а перед ним был нечеловек, нечеловек пах и двигался по-другому.

«— Выходит, наше мышление не так далеко ушло от человеческого.

Если присвоить незнакомому и неизвестному понятные нам черты или объяснить реакцию логичными для нас мотивами, так все станет знакомым и понятным, и главное, безопасным. Мы поймем, как нам действовать. Но ты же не человек, не делай смертельных ошибок…»

Внутренний голос угас. Но свое дело он сделал.

Зверь был пришельцем, как и они с Джуно, зачем он здесь и как попал на Землю, останется загадкой, как и то, почему она еще жива.

Фиолетовые щупальца увеличились вдвое, а то и втрое. Они не просто сжимали и душили ее, а давили на сознание, на глаза, уши, пробираясь внутрь, к сердцу.

Мощный мысленный удар накрыл ее полностью, растворяя на атомы, следом раздался победный рык, и на нее стремительно прыгнула мохнатая туша, скрежетнули когти, распоров плечо и предплечье, а если бы она, не повинуясь инстинкту, не прыгнула в сторону, то отмахнули бы и половину тела. Зверь не прятался, но она никак не могла сфокусировать взгляд на его теле. Двигался он нереально быстро. Даже так: он исчезал и появлялся из ниоткуда.

Охотничий карабин оказался в этой ситуации абсолютно бесполезным, или даже вредным. Не прицелиться, не выстрелить, ни перезарядить.

Зачем-то все еще сжимая его в руках, ах, ну как же, так в показывают в голливудских фильмах, она перекатилась через бок и вскочила было на ноги.

И тут еще оглушили выстрелы. Палили со всех сторон, она легла ничком на землю и закрыла голову руками.

Сверху над головой носились маленькие продолговатые вестницы смерти, а ни вэйраш, ни ее собственный внутренний дух дракона не давали о себе знать.

Вот что, спрашивается, нужно, чтобы ее надпочечники наконец-то начали вырабатывать адреналин, который бы заставил, нет, не ускориться, в данном случае это слово не применимо, а чуток расшевелил бы сердце? Чтобы Зверь оттяпал бы ей полголовы, а индейцы нашпиговали бы ее тушку свинцом?

Окончательно разозлившись на себя, свое ледяное наследие и гены, она отползла в кусты.

Возникла тишина — как если бы в момент все звуки вырубили одним большим рубильником.

Да, точно, если бы режиссер вдруг отвлекся на чай-кофе, решил перекурить, посмотреть отснятый материал и внести коррективы.

Что делать актерам, он не сказал.

Руку и предплечье жгло невыносимо, когти, наверняка, оказались ядовитыми, она привалилась к дереву перевести дух.

Насколько глубокий порез, неизвестно, но истечь кровью она не боялась. Ее кровь вытекает так медленно, что даже если порезать все крупные артерии одновременно, она успеет их зашить собственноручно, особо не торопясь, с перерывами на рекламу.

Судя по внутреннему ощущению времени, режиссер уже обпился кофе и раз сто посмотрел на ролик, продолжая вносить изменения, а может быть, увлекся какой-нибудь ассистенточкой.

Несмотря на то, что функции ее организма были заторможены, то есть заморожены, время внутри нее неслось. В качестве компенсации за реакции организма.

Эррнгрид пропала!

Мысль бешено колотилась у него в мозгу. Его раздирала безумная ярость. Как будто Эррнгрид была виновницей всех его давних ран и постылых проблем.

Она что, совсем дура? Не понимает, что не на пикнике?! Появись она перед ним сейчас, он не был уверен в том, что смог бы сдержаться и не….

«— Не….что?

— Ничего», — грубо одернул он себя.

Носогубные складки поползли вниз, желваки играли, у виска пульсировала жилка. Выбрав себе едва заметную тропу, начинавшуюся сразу за домом, он быстро пошел по ней. Она была ему знакома, он пользовался ею в течение многих лет.

Лес всегда был его надежной опорой и укрытием, здесь он рождался заново. Но в этот раз, все пошло не так.

Рэм зло продирался сквозь лесную чащу, уходя все глубже и глубже в непролазные дебри леса. А лес отвечал ему тем же — деревья и ветки с оттяжкой лупили его по лицу и рукам.

Дыхание сбилось, словно он не был тренированный и выносливым раайэнне, привыкшим к большим физическим нагрузкам, а в одночасье одряхлел, превратившись в старую развалину.

Внутренний голос поначалу ему кричал, что ее здесь нет. Не полезла бы Эррнгрид так далеко, не зашла, но он все равно упрямо двигался дальше.

«— Так зачем же ты идешь?»

Какая-то бессмысленная и, следовательно, отчаянная попытка доказать что-то самому себе.

Он ее найдет, обязательно найдет. И чем дольше он продвигался, тем слабее был слышен внутренний голос, тем сильнее крепла убежденность в том, что он движется правильной дорогой, тем сложнее стало повернуть назад, признавшись, что ошибся.

Сколько он бежал, он не помнил, скорее всего, долго. Начинало темнеть. Он остановился, разом осознав тщетность своих попыток, устало оперся о ствол дерева и сполз по нему вниз. Закрыл руками лицо. Все не так, все неправильно. Он устал, смертельно устал. Казалось, что усталость — это все, что от него осталось. Так его и запомнят, усталым и безжизненным.

***

Лайл за стойкой своего бара всегда собирал небылицы, с удовольствием пересказывая их на разные лады. Со стороны он походил на зубоскала и дамского угодника, только это было ничем иным, как хорошей маскировкой. Мало ли что, вдруг кто из клиентов постоялого двора окажется совсем не тем, за кого себя выдает.

И сейчас на ум Рэму пришла одна:

Путники заблудились в лесу, свернув на неприметную тропу с проезжей дороги, лишь поздно вечером они выбрались к хижине лесорубов, на поверку оказавшихся людоедами и поедавших одиноких странников, несъеденные части которых мариновали в банках. Как домохозяйки — запасы соленьев на зиму.

За чем он вообще это вспомнил?