— Наверное, ты за Гришкой Отрепьевым прискакал!

— Га-га-га!

— Ты его в Кромах искал, а он у нас вот!

Гришка Отрепьев торчал на виду, неподалёку от крыльца. Он раздувал щёки и смеялся громче всех. Вернее, он озоровал, издавая звуки, похожие на козье блеяние: бе-е-е, ме-е-е!

Князь не понимал, что это всё значит, о каком Гришке речь, чему смеётся народ. Князь багровел толстым лицом. Но под усами, под бородою — тоже наверняка растягивал кожу в улыбке. Андрей Валигура тихонько ему что-то рассказывал, успокаивал, что ли. Но и сам Валигура казался озадаченным.

На положенном расстоянии от крыльца князь ударил челом вместе со всею свитою и заговорил так звонко и громко, что путивляне враз притихли, удивляясь такой силе голоса и боясь пропустить отдельные слова.

— Государь, царь и великий князь Димитрий Иванович! — отчётливо неслось над площадью. — Бьёт тебе челом всё московское войско, которое обманщик и злодей Борис посылал против неведомого беглого монаха Гришки Отрепьева, якобы вздумавшего выдать себя за царевича Димитрия. Мы уже тогда подозревали обман, но были связаны присягою и целованием Божия креста. Однако под Кромами воевали мы только для виду. Теперь же, когда Борис преставился, его наследники требуют от нас новой присяги. А в ней говорится уже не о Гришке, но о князе Димитрии Угличском, чтобы к нему не приставали! И мы поняли: был то обман! Борис посылал нас воевать против тебя, великого нашего государя. Провинились перед тобою мы невольно. И решили просить у тебя прощения, государь наш, чтобы взял ты нас под свою руку и вёл нас на Москву, а уж мы своею верною службою поможем тебе усесться на престол твоего отца. А доказательством нашей верности тебе пусть будет пока то, что всех несогласных с нами мы связали, разве что которые успели убежать, как вот князь Катырев-Ростовский, а ещё князь Телятьевский, — и представляем связанными на твой справедливый суд. Боярин Иван Годунов, родственник Бориса, связан и привезён к тебе. Смилуйся только над нами, государь наш! Даруй нам своё прощение правь нами многая лета!

— Многая лета! — подхватил с готовностью на род, которому очень понравилась речь князя Голицына.

— Многая лета!

— Молодец, князь! В Бога веруешь!

— Молодец!

Царевич, расцветая улыбкою на выбритом начисто лице, с явным удовольствием выслушал княжескую речь. Он спустился на нижнюю ступеньку крыльца, подал князю для целования руку. А затем обнял его за плечи, громко крикнул:

— Спасибо, князь! Спасибо всем моим подданным, которые вернулись под мою власть! Передай им, что никого преследовать не стану, никого не буду наказывать. А что касается Гришки Отрепьева — так вот он, перед тобою! — И царевич указал на Гришку Отрепьева.

Тот засмеялся, заблеял козлом.

Князь ударил себя по лбу и тоже засмеялся.

Засмеялся и Андрей Валигура.

Затем царевич обнял Андрея, которого ещё в Путивле никто не видел, но о котором все были наслышаны уже сверх меры.

За трапезой царевич не отпускал Андрея от себя ни на миг. Он слушал его и слушал.

— Говори! Говори!

Они сидели в воеводском доме, в самой большой горнице, и собравшийся народ мог видеть царевича и всех трапезничавших. Воевода Рубец-Мосальский бросал на Андрея Валигуру ревнивые взгляды, но тут же улыбался и говорил любезности. Время от времени царевич появлялся в распахнутом окне, чтобы помахать своим подданным рукою и услышать в ответ гром пожеланий здоровья и многих лет жизни для блага этих же подданных.

Гришка Отрепьев расхаживал перед народом и потешал его своими шутками.

— Неужели Запорский не мог найти другого подходящего человека? — спросил царевич, выслушав рассказ Андрея о смерти его побратима Петра Коринца.

Андрей не отрицал такой возможности.

— Охотников было много, — сказал он. — Я разговаривал об этом с Запорским. Найти, конечно, человека он мог, да не мог отказать Коринцу. Что поделаешь? Коринцу хотелось искупить вину своих друзей-запорожцев. Запорского я понимаю.

— Жаль, жаль, — повторил царевич. — Я не давал Запорскому подобного поручения, — сказал он в сердцах. — Это бросает тень и на меня. Я никогда не лгал своим подданным.

При этих словах царевич вдруг осёкся. Какая-то непонятная тень пробежала по его лицу. Спросил:

— А где его похоронили?

— В соседнем с Кромами монастыре. Туда свозят всех погибших под Кромами и в Кромах. Как с той, так и с другой стороны. Даже чужеземцев...

— Да, — продолжал в задумчивости царевич. — А кто такой, кстати, чужеземец, что приехал с тобою? — И он посмотрел на ближайший стол.

— Француз Маржерет, — отвечал Андрей. — Я встречал его на Украине. Под Добрыничами он спас нам с Петром жизнь. А потом, без раздумий, перешёл на твою сторону, государь. Благодаря ему почти все чужеземцы оказались на твоей стороне. В Москву их удрало всего несколько десятков.

Маржерет заметил, что разговор идёт о нём. Он уже был готов подняться из-за стола, не расставаясь с кубком. Успокоился лишь тогда, когда царевич приветливо помахал ему рукою и отослал для него от себя кубок самого изысканного вина.

— Государь, — продолжал Андрей. — Конечно, это большая для тебя потеря — смерть такого человека, как Петро. Но у тебя есть причины и для того, чтобы порадоваться: на твою сторону перешёл воевода Басманов!

— Я уже получил от Басманова письмо, — отвечал царевич. — Но поверить пока не могу. Уж очень запомнилась мне осада Новгорода-Северского. Нет ли здесь какой-нибудь уловки? Пока не увижу его самого.

— Он едет вслед за нами, — сказал Андрей.

С этого момента, кажется, царевич думал только о предстоящей встрече с Басмановым.

— Государь! — уверял его Андрей. — Басманов тебе предан. Такие люди слов на ветер не бросают. И решение у него появилось не мгновенно. Это я понял Конечно, он огорчён, что попался на выдумку Запорского. Запорский при первой же встрече, уже на пиру, признался в своей придумке.

— Запорский будет наказан! — твёрдо пообещал царевич, и снова какая-то тень сомнения прошла по его лицу. — За излишнее рвение.

Андрей сразу понравился путивлянам. На следующий день его знал уже весь город. На него указывали пальцами: «Друг царевича... Учёный... Которого царевич поставит в Москве во главе высшей школы...»

А потому, когда в Путивль наконец приехал воевода Басманов, то присутствие Андрея рядом с царевичем уже никого не удивляло.

Андрей ходил за царевичем как тень, чем, пожалуй, несколько смущал воеводу Рубца-Мосальского, хозяина города. Воевода полагал, что он сам оказал царевичу исключительно важные услуги.

Надо сказать, приезд Андрея с князем Голицыным и выборными людьми от войска придал значительности как Путивлю, так и окружению царевича. Это понял и воевода Басманов. Басманов несколько смутился, увидев такое море народа перед церковью, услышав густой колокольный звон и стрельбу из множества пушек. Он шёл к руке царевича очень медленно, торжественно, даже надменно, что ли. Он выделялся ростом и красотою, светлыми волосами на обнажённой голове.

— Государь! — сказал он, и голос его не сразу окреп.

Как только царевич увидел перед собою Басманова — Андрей тут же понял: они понравились друг другу с первого взгляда.

— Вот каков ты, боярин, — сказал царевич, тут же повелев Басманову встать с колен. — Я тебя таким и представлял. Когда ты не давал нам прохода к Москве.

— Прости, государь! — склонил всё ещё обнажённую светловолосую голову Басманов, вставая с колен. — Я тебе о том писал.

— Ты прощён, Басманов! — улыбнулся царевич. — Если я сейчас о чём вспоминаю, так это не в укор тебе, но в похвалу. Ты с честью сражался и многому нас научил. Служи и мне так же верно, как служил ты прежде, повинуясь присяге и чести.

Басманов при всём народе троекратно перекрестился на церковь.

— Верь, государь! Если ты меня сейчас только увидел, то я тебя ещё тогда видел, когда ты водил своих людей на приступы. И ни разу не позволил мне Господь направить выстрел пушки в то место, где ты обретаешься. И уже потому я понял тогда: тебя охраняет Господь. И хотя Патриарх присылал нам свои грамоты, и сам Борис уверял в Москве, будто ты не настоящий царевич, не сын Ивана Грозного, — я не верил этому никогда.