А ещё тревожила судьба Яремаки.

Как уехал тот с Глухарёвым во главе небольшого отряда — так уже вторую неделю ни слуху ни духу. Разумеется, не одно продовольствие на уме у Яремаки.

Конечно, Яремака не такой человек, что не найдёт себе выхода из трудного положения. Но всё же и ему довелось провести столько времени в тюрьме. Всякое бывает на свете.

И вот когда совсем уже было расстроился Андрей Валигура, наблюдая, как в очередной раз были встречены руганью посланцы царевича, подъехавшие к крепостному валу с предложением сдаться, вдруг прискакали в лагерь над Десною гонцы на взмыленных конях.

— Мы из Путивля! — объявили они ещё при въезде в лагерь.

— Из Путивля! — понеслось по лагерю.

И то же самое гонцы повторили перед шатром Андрея:

— Мы из Путивля!

— Вижу! — сказал Андрей, выходя из шатра. Потому что сразу приметил среди них московских людей, ушедших в отряде Яремаки. — Говорите скорее, что там творится!

На крик гонцов собирался народ. Всем хотелось услышать что-то спасительное.

— Можем и тебе сказать, господин хороший, — отвечал очень бойкий гонец. — Но мы торопимся к самому государю. Потому что к нему направлены мы с челобитной от нашего воеводы. А на словах велено нам сказать, что город Путивль переходит на сторону своего законного государя — Димитрия Ивановича!

— Vivat! Vivat! — закричали в ответ. — Ура!

Конечно, ни на мгновение не мог задерживать Андрей таких гонцов. Он сразу повёл их к царевичу. Но ещё по дороге узнал от них, что Яремака и Глухарёв со всем своим отрядом живы-здоровы, что приключилась было с ними беда, что весь отряд вместе с Глухарёвым оказался было в плену, да разве русские люди между собою не договорятся? Договорились. Объяснили пленники путивлянам, что царевич — настоящий царевич! И те поверили».

— Государь! — обратился к вышедшему навстречу царевичу всё тот же гонец. — Велено сказать на словах, что в твоё распоряжение отдаются пушки, которые стоят у нас на валах, что их уже готовят везти сюда, что этим заняты у нас твои слуги — Яремака и Глухарёв!

Посланцы говорили ещё и о том, что в подарок царевичу передаются также деньги, привезённые из Москвы. Последнее, Андрей знал, очень много значило для царевича, поскольку войско жаждало платы. Особенно настаивало на том польское рыцарство. Но для Андрея главное заключалось в том, что Глухарёв скоро получит возможность показать своё искусство в полной мере, что Новгород-Северский непременно будет взят, потому что рыцари поклялись одолеть противника, потому что всем в лагере, как кость в горле, стоят насмешки и похвальбы борисовцев! Достаточно будет пробить отверстие в крепостном валу. А оно будет пробито!

Царевич в тот же день отослал своей невесте два письма. Он лично продиктовал их Андрею. В утреннем письме говорилось о сдаче Путивля, а в вечернем — уже о сдаче Рыльска.

Вслед за известием о добровольной сдаче этих городов начали поступать известия о подчинении городов Кромы, Белгород, Курск, Севск со всеми подвластными им волостями. Отовсюду прибывали всё новые и новые делегации. Однако царевич, получив даже деньги из Путивля (их привёз дьяк Сутупов, явившийся с очень понравившимся царевичу воеводой Василием Рубцом-Мосальским), с нетерпением ждал, когда же оттуда, из Путивля, доставят пушки. По его велению под новгород-северской крепостью не велось пока никаких боевых действий. Воины, несущие службу в шанцах вокруг крепости, спокойно грелись у костров, варили себе неприхотливую пищу, потому что осаждённые тоже не делали никаких вылазок, а лишь с заметною тревогою выслушивали похвальбы своих противников о новых пушках. На валах вроде бы забыли о недавних задиристых выкриках, зато очень внимательно посматривали в сторону лагеря царевича, на берегу Десны, верстах в двух от крепости. А если с валов начинали всё-таки что-то подобное кричать, так это означало, что в том месте появился сам Басманов.

Пушки из Путивля были доставлены ещё через неделю.

Всего их оказалось десять штук: пять крепостных, очень крупных, неимоверно тяжёлых, а пять — средней величины и на колёсах. Такие употребляются и в полевых сражениях. Если среднего размера пушки, сняв их с колёс, везли на санях, в каждые из которых были впряжены по две пары лошадей, и они шагали без особого напряжения, то крепостные пушки с трудом тащили по четыре пары лошадей. Зрелище было настолько внушительное, что поглазеть на пушки высыпал из палаток весь лагерь, даже больные и раненые, не говоря уже о тех людях, которые всегда сопровождают войско: о всяких торговцах, цирульниках, срамных женщинах и прочих. Всем хотелось посмотреть на это чудо. И всем верилось, что теперь — да, теперь с крепостью будет покончено ещё до подхода войска Бориса Годунова.

Яремака ехал впереди торжественного обоза, но глаза его неотрывно следили за пушками. Он указывал, когда надлежит дать лошадям передышку, когда животных надо напоить, накормить. Особенно внимательным был Яремака при крутых, обледенелых подъёмах. За каждыми санями в таких местах следовали десятки спешенных казаков, готовых в любой момент помочь лошадям своими дюжими руками.

Яремака был настолько занят своей новой ролью, что даже при встрече с Андреем лишь кивнул ему головою в знак приветствия — и всё. Даже коня своего не остановил. Извини, мол, брат.

А вот Глухарёв на коня не садился, так и шёл пешком за последними санями, на которых покоились крепостные пушки. Завидев пушкарей, высыпавших навстречу из лагеря, он тут же подозвал их и начал давать наставления относительно шанцев, в которые эти пушки следует немедленно поставить.

Напротив лагеря обоз остановился. Лошадей стали поить и кормить. Их тут же заменили отдохнувшими парами.

Не удержался в стороне от всего этого и сам царевич. Он выехал на коне, в сопровождении путивльского воеводы Рубца-Мосальского, начал расспрашивать Глухарёва, опробовал ли тот пушки в деле, там, в Путивле, на что Глухарёв с готовностью отвечал:

— Государь! Я всё успел опробовать. Но самая главная проба будет для пушек сейчас. Вот только шанцы надо поскорее вырыть. Мои орлы уже знают, где их поставить. Даст Бог, не сегодня завтра откроем огонь. Пушки хороши.

Пушки ещё стояли напротив лагеря, а уже нашлись горячие головы. Они бросились к крепостным валам и начали подъезжать к ним как можно ближе, чтобы озадачить осаждённых борисовцев.

— Попляшете теперь, сукины дети! — надрывались, размахивая оружием.

— Сдавайтесь, пока живы! Не то всех перебьём!

С валов отвечали без робости, однако без прежних издёвок:

— Да что приключилось? Что так забегали?

— Рогатку какую сделали, что ли?

— Рогатку! Га-га-га!

Но теперь хохотали уже внизу, перед валами:

— Рогатку! Будет вам, воробьям, выволочка! Гага-га!

— Сдавайтесь, одним словом, сукины дети!

Шанцы в мёрзлой каменистой земле отрывали весь оставшийся день и всю последующую ночь. Старались все. Никого не приходилось подгонять. Но первую пушку смогли поставить на приготовленное место только к вечеру следующего дня. Всеобщее нетерпение достигло такой высоты, что решили опробовать хотя бы эту пушку, не дожидаясь, когда же будут выставлены прочие. Но и этот первый выстрел смогли произвести лишь на третий день, в присутствии царевича, многочисленных зевак из лагеря и готовых идти на приступ отрядов, в том числе и спешившихся рыцарей.

Глядя на приготовления, царевич несколько раз повторил неугомонному Глухарёву:

— Только по валам! Пробить дыру!

Андрей, стоявший рядом, понимал: государь надеется, что осаждённые сдадутся сразу, как только увидят пробитую дыру. Царевич нетерпеливо посматривал на главную крепостную башню, которая была не бревенчатой, как все остальные, но возведена из огромных серых камней. Царевич хотел увидеть над нею белое полотнище. Он не желал убивать своих заблудших подданных.

Наконец Глухарёв приблизил горящий факел к чёрному жирному стволу — и сразу же после оглушительного выстрела, от которого испуганно заржали лошади, а многие люди присели, вздрогнул крепостной вал. Ядро с треском отскочило от заснеженной поверхности и с шипением упало вниз, в клокочущую сплошную пелену, которая образовалась от выстрела.