Вскоре обоз добрался до Северы — и Северу теперь было не узнать. Нет, внешне эта земля нисколько не переменилась. Всё так же издавали непрерывный гул влажные и густые леса, наполненные зверьём и даже птицами, хотя уже стояла осень и леса оголялись. Всё так же была Севера негостеприимной для путешественников. Но жители её переменились. Севрюки наперебой говорили путникам, что впереди полно ратных людей на заставах, что за рубеж сквозь те заставы сейчас не просочиться никому, потому что от царя Бориса получен строгий приказ: в Литве свирепствует моровая язва, посланная Богом за человеческие прегрешения; она косит литвинов денно и нощно, и туда нельзя пускать московских людей, чтобы не перенести заразу на православный народ. Но молодцы, окружавшие отца Варлаама, особенно Яков Пыхачёв, которого все в обозе называли боярским сыном и которому все подчинялись. — Яков в ответ беззаботно посмеивался и отваживал самых настырных советчиков уверениями, что его на любой заставе пропустят, есть у него на то разрешение.

— От самого царя Бориса, что ли? — переспрашивали угрюмые севрюки. — На торговлю, что ли, с литвином? Али даже с немцем?

Отца Варлаама подмывало на возу надоумить Якова, подсказать, шепнуть, чтобы меньше распространялся о каком-то разрешении, потому что слухами земля полнится. Слухи раньше времени долетят до ушей попа-расстриги по имени Григорий Отрепьев — именно так, образумили его в Москве, и следует называть того, кто воровски прибрал себе высокое имя покойного царевича Димитрия. Но ничего подобного отец Варлаам не сказал. Не было подходящего места, и времени не выпадало. Да если бы и оказались они один на один, так и то опасно было бы говорить. Уж больно грозен на вид боярский сын Яков.

Дорогу преграждали непроходимые болота, реки, лужи. Продвигались путники чересчур медленно, и отец Варлаам уже морочил себе голову тем, что вот скоро ударят зимние морозы, посыплется снег и тогда придётся менять колёса на полозья, а это не так просто делается.

Однако насчёт полозьев его заботы оказались пустыми и никому не нужными.

Обоз ещё какое-то время колесил по лесу, в мокрых туманах, постоянно натыкаясь на вездесущие заставы из бородатых стрельцов в измызганных кафтанах, вовсе не таких, как в Москве, но чаще из конных сердитых казаков, которые опасливо посматривали на Якова после того, как он показывал им какую-то грамоту, хранимую у него за пазухой кафтана. Посмотрев на ту бумагу, не читая её (не шибко грамотны казаки), ратные эти люди удалялись обычно первыми, кое-как описав дальнейшую дорогу.

— Уже скоро, — сказал наконец Яков после одной из таких встреч с казаками. — До Днепра, говорят, версты две.

И действительно, после его слов возовые колёса стали проваливаться в болото почти наполовину — что свидетельствовало о близости большущей воды. Молодцы не могли уже сидеть на возах. Они шагали следом, по обочинам дороги, еле приметной, проваливались в ямы, прыгали и крепко проклинали гиблые места.

А сверху сыпался дождь. Лес уже стоял наполовину голый. Он был насквозь пропитан влагой. Зашиты от дождя не было и не предвиделось никакой.

Тучи же над головою висели таким плотным слоем, что влаги на небесах могло хватить ещё на несколько мокрых недель.

И вдруг Яков истошно закричал, указывая вдаль мокрыми пальцами:

— Вот он!

Между разбухшими от влаги стволами деревьев угадывалось море воды. Ветер со свистом гнал по ней белую широкую волну — словно какой-то великан сдирал тонкую бесконечную холстину.

— Днепр!

— Днепр?

В обозе загудели так радостно, будто добрались наконец домой после утомительного путешествия.

Отец Варлаам не разделял такой радости, потому что не понимал её. Предстоит переправа. Там, за Днепром, Литва. А переправиться с возами в такую погоду — ой как это сложно и даже опасно.

Да только и здесь он напрасно осуждал чужую радость. Это обнаружилось очень скоро.

Возы дружно остановились на берегу Днепра, так близко от воды, что лошади шарахались от белых брызг, однако из-за усталости они даже не пытались сдвинуть возы с места.

Кто-то вздумал было развести костёр — не получилось.

Отец Варлаам всё ещё продолжал греть под собою на возу сено. Один из возниц, который, видать, отлично знал эти места, зачем-то призвал к возу Якова и ещё одного молодца, по имени Андрон, и стал им объяснять, что предстоит увидеть за Днепром (почему-то только им, остальных молодцов это вроде бы не касалось).

— Вот, господа хорошие, как переправитесь через Днепро, так вёрст через десять попадёте в город Брагин. Там живёт сейчас в своём дворце князь Адам Вишневецкий. Он хоть и на ножах с московскими воеводами, но православной веры держится крепко, ещё не было такого случая, чтобы у него не нашли себе приюта чернецы, которые направляются ко святым местам... А там уже сообразите, куда дальше.

Из слов возницы получалось, что переправляться предстоит лишь отцу Варлааму с двумя этими молодцами, то есть с Яковом и с Андроном.

Отца Варлаама подмывало спросить, а в каком же месте будут переправляться остальные товарищи, со своими возами? Однако он не успел ничего такого спросить, как уже Яков снял с воза увесистую котомку и сказал каким-то очень обыденным голосом:

— Слезай, стало быть, отец Варлаам. Надо прощаться. Чай, отсидел себе ноги...

На прощание все хорошенько выпили. Даже отец Варлаам приложился к резко пахнущей жидкости, которая обожгла его нутро адским огнём. Затем набили себе животы раскисшим хлебом. И вот возы с двенадцатью молодцами, вмиг повеселевшими, тотчас отправились в обратный путь, а отец Варлаам поплёлся вслед за Яковом и Андроном вдоль топкого берега, в направлении дымка, что стелился по головам густо наставленных сосенок на небольшом желтоватом пригорке. Там, по всем соображениям, находился домик перевозчика. Перевозчик мог перебросить их на противоположный берег Днепра, который виднелся в дымке дождя, — высокий, голый и какой-то таинственный.

На высоком берегу Днепра погода вдруг переменилась, будто путники неожиданно очутились в ином времени года. Небо очистилось от тяжёлых туч, а в лужах вдоль хорошо уезженной дороги заплескались солнечные зайчики, да такие яркие, что от них пришлось закрываться руками. И леса здесь стояли ещё в сплошном золотом убранстве, будто и ветра они не чувствовали.

Яков на этой дороге тоже преобразился. Стал ещё как-то выше ростом. Он и впрямь, как сам не раз утверждал, очень походил сейчас на царя Бориса, прости, Господи, за такое сравнение. А царя Бориса отец Варлаам видел не раз, и с близкого весьма расстояния. Говорливый на том берегу, Яков здесь превратился в молчуна, время от времени хватался рукою за рясу, в которой что-то скрывал, что ли, и постоянно глядел куда-то вдаль, будто намеревался что-то там увидеть. Андрон, который и на том берегу не отличался говорливостью, теперь с напряжением переставлял ноги, как бы стараясь показать, что он идёт вперёд не по своей воле.

Город Брагин, владение князя Адама Вишневецкого, предстал перед глазами путников очень вскоре, потому что шагали они весьма быстро. Город стоял на высоких пригорках на берегу неширокой, по сравнению с Днепром, реки. Княжеский замок был замечен издали: сверкал белыми стенами и синеватой кровлей. Впрочем, там виднелось много строений, одно другого краше. Они были как бы подпоясаны земляными оборонительными валами и отделены от всего прочего широкими и глубокими рвами. В котором из строений мог жить сам владелец Брагина — поди разберись.

Да только путникам нечего было в том разбираться. Князь Вишневецкий их не интересовал. Не сговариваясь, они тут же прошли по тропинке вдоль зелёного ещё от травы оборонительного вала к неприглядному строению невдалеке от церкви со сверкающим золотым крестом.

И не ошиблись. Дом принадлежал старому дьякону.

Надо сказать, что все три путника были одеты в монашеские рясы, поэтому дьякон им очень обрадовался. Завидев гостей с крыльца, он мигом скатился вниз, на траву, затараторил: