В часы раздумий, прогуливаясь в карете по весеннему Кракову, нунций вызывал в памяти благостное настроение, какое овладело им в Ватикане, в кабинете Папы Климента VIII. Ровным голосом его святейшество говорил о важном дипломатическом назначении, об объединении двух важнейших ветвей христианства. Польское королевство, утверждал он, исходное место для распространения католической веры на восток. Упомянутое должно совершиться под верховенством Рима. Папа рассматривает православие как отколовшуюся ветвь истинной христианской веры. Но православие избрало себе особый путь. А сейчас, во время величайшей угрозы христианству со стороны ислама, это способно принести страшные бедствия. Христианство должно собраться в единый кулак, и в этом кулаке славянские народы могут, обязаны, сделаться главной составной частью. С Божией помощью польский король способен совершить очень многое. Если ему удастся объединить под своей властью два соседних государства — Польшу и Швецию, престолы которых принадлежат ему по законам обоих государств.

Так говорил Папа Римский, сидя в глубоком фотеле[23] и потрясая лиловой мантией, по которой струились солнечные лучи.

Но то, что видится в радужном свете на расстоянии, часто теряет весёлые краски при более пристальном взгляде и в действительности представляется вовсе не таковым. Сигизмунд, не очень надёжно сидя на польском престоле, назначил правителем Швеции своего дядю Карла Зюндерманландского. Однако этот правитель был признан шведами за своего законного короля. Сторонники Сигизмунда в Швеции терпят поражение за поражением. Чтобы им помочь, необходимо вести со Швецией войну. А в Польше такая война никому не нужна. С Московией Речи Посполитой удалось заключить мир на двадцать лет. Когда же на мирных переговорах в Москве литовский канцлер Лев Сапега затронул вопрос объединения двух религий, то тамошние бояре сразу дали понять: о подобном бесполезно даже заикаться. Всё дело в том, что католицизм в Москве считают не ветвью христианства, но ересью. Особенно там не доверяют иезуитам. Их не любят.

Посматривая из кареты на неприступную твердыню Кракова, на так называемый Вавель, где находится резиденция короля, Рангони соглашался: Сигизмунд — никудышный полководец и слабый государь. Однако Сигизмунд готов ухватиться за малейшую возможность, чтобы доказать свою преданность Папе Римскому. Именно так поступил он, заслышав о царевиче Димитрии Ивановиче.

Получив копию жизнеописания царевича, рассказанного им самим, а записанного князем Адамом Вишневецким на польском языке, Рангони велел перевести всё это на латинский язык. Копию перевода спешно отослали в Рим. Нельзя сказать, чтобы Рангони надеялся на большую себе похвалу, но то послание, какое он получил в ответ от кардинала Сципиона Боргезе, личного секретаря Папы, показалось ведром холодной воды. Со свойственной ему скрытой издёвкой Боргезе извещает, будто его святейшество внимательно перечитал полученное и на полях манускрипта собственноручно начертал: «Sara uno alto re di Portogallo resuscitato»[24]. Конечно, имеется в виду самозванец, осмелившийся недавно выдавать себя за португальского короля.

Было бы хорошо, если бы история с жизнеописанием на том и завершилась.

Но не успела депеша уйти в Рим, как нунций получил послание от предполагаемого царевича с описанием его бедствий и с просьбою помочь в его бедах. С просьбою рассказать о нём королю.

Конечно, тогда ещё нельзя было предположить, каков будет ответ Папы Римского. Только осторожность подсказала не отвечать на письма пока что загадочного человека. Между тем слухи о царевиче наводнили Польшу. В чудесное спасение верит много людей. Охотно поддавшись всеобщему мнению, король желает знать и мнения сенаторов. Он разослал опросные листы. Более того — король ждёт к себе в Краков князя Адама вместе с таинственным московитом.

И вот совсем недавно на имя папского нунция в Кракове получено новое письмо царевича. Чья-то рука продолжает упорно направлять ум этого молодца. Потому что сам он, по всем данным, по всем рассказам и слухам, очень молодой ещё человек. Он не мог постичь тонкостей государственной политики, не будучи при дворе, но скитаясь в низах народа. Или он сам — выдающихся способностей? Но об этом не говорилось в период его младенчества, когда он жил в Угличе, считаясь номинально тамошним удельным князем. А может быть, он и проявлял подобные способности, но слухи не могли распространяться из-за противодействия всесильного Бориса Годунова? Может, получилось даже наоборот: способности царевича как раз и подстегнули Бориса на убийство. Или же в Угличе под присмотром царицы рос совершенно иной какой-то мальчишка, смерть которого на время усыпила бдительность кровожадного Бориса?

От раздумий и разного рода предположений у нунция кружилась голова. Может быть, смелому молодцу покровительствует всевышний Бог? Тогда подобные предположения не имеют абсолютно никакого значения.

Кто бы он ни был, этот молодой человек, — сделал заключение Рангони, продолжая прогулки вдоль берегов Вислы, — но им задумано и начато опасное и очень значительное дело. Оно может привести к чему угодно.

И всё же Рангони подкупало то, что новое письмо царевича показалось ему очень лояльным по отношению к польскому королю и к Католической церкви. Молодой человек, получалось, благоговеет перед Папой Римским. Он напоминает, причём с пониманием государственных интересов, какую пользу извлечёт Польша, если она поддержит его в трудную минуту. Выиграет дело, которому служит польский король, истинный католик!

Письмо полно обещаний щедрой оплаты в будущем.

И как бы там ни было, думалось Рангони, но то, на что намекает автор послания, действительно очень важно. Московия не Польша, где слово короля иногда ничего не значит. В Московии царь — настоящий повелитель. В сознании тамошнего народа царь стоит на втором месте после Бога. Говоря о непонятном, московит обязательно скажет: «О том ведает только Бог, а ещё царь!» Если помочь такому человеку занять престол, кем бы этот человек ни был, то от него действительно можно ждать огромной пользы. Следует лишь взяться за дело осторожно и умело. Пока надо тщательно собирать и хранить бумаги и документы, исходящие от него. Чтобы потом, в случае удачи, иметь на него воздействие... Но как это понять кардиналу Боргезе, сидящему на вилле в окрестностях Рима? И как доложить о том самому Папе, когда все донесения проходят через руки кардинала Боргезе?

Да, новые надежды не могли не взыграть в голове нунция. Он уже перебирал в памяти имена первейших польских вельмож, мысли которых так или иначе перекликаются с его мыслями, вспоминал известные высказывания представителей высшего польского духовенства. Он прикидывал, какие ответы от важнейших сенаторов мог получить на запрос король Сигизмунд. Картина складывалась пёстрая, не совсем понятная. Однако он чётко знал, что самое главное во всём этом заключается в личности предполагаемого царевича.

Где-то в глубине души Рангони был почти уверен, почти знал: настоящий московский царевич не мог уйти от ножей убийц, подосланных Борисом Годуновым. Но с другой стороны, он был полностью уверен: от его собственного зоркого глаза ни за что не ускользнут попытки любого человека выдать себя не за того, кем он является, фальшь в поведении людей Рангони научился определять с первого взгляда.

Да, прогуливаясь по Кракову, нунций с нетерпением ждал возможности лично увидеть московского царевича. Пока что так называемого. А там будет видно.

Желание Рангони осуществилось через неделю. Мартовское небо над свинцовыми крышами сияло в полдень римской синевою. Правда, в благословенной Италии подобной синевы оно набирает уже в феврале.

Разогретые солнцем деревья исходили паром и готовились утонуть в зелёных брызгах. Весело щебетали птицы.

Расплёскивая голубые лужи, карета остановилась у крыльца дома Фирлеев. Там уже теснились различные экипажи. Там стоял весёлый гомон и толпилось множество народа в разнообразных нарядах.