— Беда мелкой шляхте, — жалел гостей Климура. — Лучше уж кому-нибудь прислуживать.
Уехать, разумеется, приехать, снова уехать могли только те, кто с князем Константином на равной ноге. Как его брат Адам. Ну конечно, как его тесть пан Мнишек. А так все здесь под его рукою.
Славили гости красоту именинницы, пани Урсулы. (Гладили сердце старого отца такие похвалы, не только сердце мужа). Старались хоть одним глазом увидеть московского царевича Димитрия, о котором здесь говорили и стар и млад. Да и не только здесь. Каждый черкасский казак уже думал о нём. И не только черкасский. Думали и на Дону. Или кто собирался стать казаком. Желали послушать его речей. А речь у него плавная и громкая. Ни у кого не оставалось сомнения: это царевич.
Но большинстве гостей не мучились и прежде никакими сомнениями: царевич есть царевич.
Князей Вишневецких не проведёшь. Даже Климура, казалось, поверил бесповоротно. Хотя в дороге, особенно по выезде из Самбора, ещё во Львове, да и после Львова, он загадочно поднимал плечи.
Что касается молодёжи — молодые поголовно были в восторге от царевича. Когда гости увидели его на коне, в гусарском убранстве, все так и ахнули!
Он перелетел верхом через нарочито возведённый забор, на котором перед тем застряли было трое или четверо юных шляхтичей, чуть себе шеи не сломали, — о, что тогда творилось в Вишневце!
Молодой Станислав Мнишек не отставал от царевича. Он перемахнул забор пусть и не сразу за царевичем, а вслед за Андреем Валигурой, но перемахнул и сказал, что готов идти за таким человеком в огонь и в воду.
Отец лишь улыбнулся. Климура посмотрел на молодого пана как-то озабоченно, обронил:
— За таким пойдут...
Пан сандомирский воевода сам заслушивался речей царевича. Все приметили. Потому что пан воевода казался более доступным, нежели его зять. И все гости видели, как любовался он царевичем, когда тот, разгорячённый после прыжка через плетень, поднял жеребца на дыбы! Это было зрелище! Кажется, сыном своим так не любовался пан воевода.
А ещё все видели, что хозяин Вишневца очень гордится московским гостем. При таком огромном количестве съехавшейся шляхты, когда многие престарелые люди из древних славных родов вынуждены спать почти что на полу, на соломе, в нижнем этаже дворца, — царевичу был предоставлен красивый флигель над широким прудом, поросшим кудрявыми ивами. В спокойной воде отражались белые колонны с высоким фронтоном. А на фронтоне красовался княжеский герб. И у дверей постоянно виднелись чужеземные воины с длинными алебардами.
Пан Мнишек был помещён напротив этого флигеля, но в куда меньшем доме. Да ещё вместе с князем Янушем Острожским в нижнем этаже. А князь Януш тоже приехал с многочисленными людьми. Так что в редкие минуты отдыха пан Мнишек имел возможность наблюдать за флигелем царевича и видеть всё как на ладони.
Юная Ефросиния, сидя вместе с отцом у окна и рассматривая роскошную карету, которая то ли дожидалась царевича, то ли так просто была выставлена, на показ, Ефросиния сказала задумчиво:
— Вот бы нашей Марине выйти замуж за московского царевича! Говорят, Московия большая и богатая.
Пан Мнишек от слов дочери оглянулся: кто это слушает? А рядом находился один Климура. Климуру услышанное не удивило.
— Кто-то уже пустил подобный слух, пан воевода! — оказал Климура — Будто царевич может стать вашим следующим зятем. Люди приметили, что панна Марина ему глянулась. Да и как не глянуться?
— Ой, правда! — захлопала в розовые ладошки Ефросиния.
Соврал ли всё это Климура, нет ли — пан Мнишек не успел сообразить. Климура как ни в чём не бывало продолжал:
— Сначала этому кое-кто не верил. Царевич, мол, берёт себе в жёны царевну. Но стоило им увидеть саму панну Марину — и согласились. Именно такие бывают царицы.
Пан Мнишек не нашёлся вот так сразу что-либо ответить. Однако почувствовал, что ему стало жарко.
Под конец разговора незаметно появился князь Юзеф Корецкий. Хоть и не слышал он всего сказанного Климурой, но многое понял. И лицо его покривилось...
А сам пан воевода, признаться, сначала — по приезде в дом зятя — был удивлён несказанно. Он сидел уже в зятевом кабинете. Князь Константин предупредил: сейчас появится царевич. И тут же вышколенные пахолки бесшумно раскрывают дверь и входит... Андрей Валигура. Какая-то сила подняла пана Мнишека с кресла. А что говорил он ещё в Самборе? Что ответит Климура? Но оказалось, это так положено по московским обычаям: впереди вельможи должен шествовать самый преданный ему человек. Именно таким человеком успел сделаться при царевиче Андрей Валигура. А царевич вошёл следом. На первый взгляд, после красавца Андрея, царевич показался не очень важным из себя. Ростом ниже Андрея на полголовы. Светловолосый. Без усов и бороды. На носу какое-то пятно, что ли... Не таким представлялся сын Ивана Грозного... Хотя так из себя парень он очень ловкий и сильный... Но стоило вошедшему произнести приветствие, стоило сказать несколько фраз — и пана Мнишека будто подменили. Это царевич. Пан Мнишек чуть не закричал: это он!
— Пан сандомирский воевода, мой тесть, — обратился князь Константин к царевичу, указывая на пана Мнишека. — Он готов посодействовать вам во всех ваших затруднениях.
Молодой человек учтиво склонил голову и отвечал на чистом польском языке:
— Я сумею оценить благородство, пан воевода! В этом убедитесь сами. И можете убедиться в скором времени. Я вымолю у Бога снисхождение к моей отчизне, которую попирает ногами узурпатор и злодей!
Голубые глаза царевича сверкнули твёрдым ясным светом. Он продолжал говорить так складно и красиво, что пан Мнишек не смел перебивать его своими обыкновенными словами. Собственная речь пану воеводе показалась бледной и неприглядной. Он ужаснулся: как же это? Впрочем, тут же утешил себя: равняться с царевичем нечего! Он даже удивился тому, что уже хотел подбивать (и подбивал!) знатных людей на то, чтобы выдавали за московского царевича Андрея Валигуру!
Смешно и грешно! Господи, спаси и помилуй.
А Валигура стоял при том и слушал только царевича. Валигура и не подозревал, конечно, какие надежды возлагал на него недавно сандомирский воевода. Бравый сотник, видать, уже позабыл, как расхваливал его пан воевода, как возносил его подвиги под Каменцом! (Даже слепых лирников подкупал, чтобы песни распевали о подвигах!)
Что же, даст Бог, всё станет на свои места.
Пан воевода в задумчивости крутил усы.
Пан Мнишек не любил охоты, однако никогда не отказывался присутствовать при таких занятиях.
Правда, на этот раз он обезопасил себя своим нездоровьем. Он выехал в карете, не верхом. А в руке держал издали приметную палицу, какою обыкновенно пользуются старики, страдающие подагрой. Палица была с золотым набалдашником, сама вызолочена на три четверти и даже украшена родовым гербом — пучком перьев. Чтобы избежать необходимости отвечать на вопросы — как это, мол, получилось, давно ли он болеет, — он сначала прошагал за каретой какую-то часть дороги, поддерживаемый с одной стороны всё понимающим Климурой, а с другой — старым камердинером Мацеем, да ещё в сопровождении князя Юзя Корецкого, который ради того спешился. Пан Мнишек хромал так выразительно, что сам князь Константин приметил его издали, повернул к нему и посочувствовал, придержав жеребца.
Но князь Константин задерживаться не мог, ускакал. Без него охота не начнётся. Князь Юзьо тоже нехотя уехал. Он не любит охотиться. Он оделся не для охоты, но для панн, которых ему назначено сопровождать.
А пану Мнишеку только того и надо. То есть чтобы князь Константин ведал о его болезни.
Пан Мнишек сразу сел в карету, почти перестав хромать, чем нисколько не удивил Климуру и старого Мацея. Даже юная Ефросиния что-то поняла и улыбнулась. Пан Мнишек приказал кучеру гнать лошадей. Теперь можно было всё хорошенько видеть.
Он вскоре увидел своих дочерей. Они скакали верхом на конях, и среди них (что говорить!) выделялась красотою Марина. К её красоте добавилось что-то божественное. И это впечатление усиливалось развевающимся белым платьем и мятущимися при езде чёрными кудрями, которые выбивались из-под расшитого драгоценными камнями берета. Такое бросится в глаза любому царевичу, улыбнулся про себя пан Мнишек. Князь Юзьо уже ехал рядом с чудесными наездницами, но держался как бы чуть сбоку и как бы на расстоянии, тогда как с другой стороны, на более коротком расстоянии, скакали на белых конях царевич и Андрей Валигура. Да и не одни скакали, но уже в сопровождении целой свиты. И такое соседство этих молодых людей, очевидно, приходилось очень не по нраву князю Юзю Корецкому. У князя нервно подёргивался тонкий ус. И сабля на боку подпрыгивала как бы сама по себе.
