— Что это? — натянул поводья своего Дрозда ехавший рядом Харько.

Над московскими холмами вставало кровавое зарево, пробиваясь из-под плотных, на окоёме, туч. То ли всходило солнце, то ли начинался пожар.

— Пожар? — неуверенно сказали за спиною у Андрея.

А колокола уже бушевали надо всею Москвою.

Но зарево стояло над теми холмами, над которыми загорелось, и не распространялось.

И тут же раздался отчаянный человеческий гул. Где-то там, где угадывался Кремль.

— Нет! — тотчас решил Харько. — Это не пожар!

Страшная догадка пронизала сердце Андрея.

— Айда! — закричал он, не отдавая себе отчёта.

Огромная Москва сейчас напоминала собою поле невиданного сражения, уже распавшегося на отдельные очаги сопротивления, где сила сопротивления нисколько не снизилась, но ещё увеличилась в несколько раз.

Гром выстрелов раздавался то здесь, то там. Толпы народа с новым остервенением устремлялись в разных направлениях, так что Андрей никак не мог разобраться, куда ему следует направиться, где может совершиться что-то самое важное. Вместе с Харьком и своею малочисленною свитою, оставив повозки при заставе, он метался на Зубке по улицам взбудораженного Замоскворечья, продвигаясь по направлению к Кремлю, который прорезался из розового тумана на том берегу Москвы-реки.

Все, кого удавалось хотя бы на мгновение остановить, задержать, задеть вопросом, — все кричали в ответ одно и то же:

— Ляхи хотят убить царя-батюшку!

— Ляхи! Ляхи!

Прочие тут же подхватывали:

— На ляхов! На Литву!

— Ляхов бить!

Особенно много народа торопилось в Китай-город, примыкающий к Кремлю с востока. Лодки, паромы, плоты — всё, что можно было так или иначе использовать, приспособить для переправы — всё шло в дело, всё бралось с бою. А многие люди, чересчур нетерпеливые, бросались в воду безо всяких средств для переправы, пытаясь преодолеть преграду вплавь, благо Москва-река уже обмелела от жары и нисколько не страшила своею глубиною.

— Побьём князя Вишневецкого! — кричали.

Андрей понял, что там, в Китай-городе, несомненно, остановился князь Константин Вишневецкий, приехавший в Москву на царскую свадьбу.

Андрей не стал дожидаться средств переправы. Такая речка казака не остановит. Ему и его спутникам не пришлось даже оставлять седел.

Ехавший рядом Харько недоумевал:

— Не может того быть! Князь Константин всегда стоял за царя Димитрия Ивановича. Не могу поверить!

Андрей молчал.

Народ же неистовствовал:

— Защитим царя!

— Не дадим в обиду нашего батюшку!

Андрею, конечно, тоже не верилось в подобное. Он сразу заподозрил, что здесь скрывается какая-то коварная уловка. Он уже видел невыразительное лицо князя Шуйского и невольно проникался подозрением: если и задумано что-то против царя, так уж никак не обошлось без вмешательства князя Василия Ивановича.

Первой мыслью было пробиться к Кремлю. Однако сделать это было не так просто. Едва горячий Зубок вынес Андрея на усыпанный людьми берег, как человеческий поток увлёк его вместе со спутниками в направлении Китай-города.

С какого-то пригорка, от чьих-то бревенчатых ворот, Андрей увидел, как смело бросились в атаку крылатые польские гусары, безусловно приехавшие с князем Константином. Гусары быстро продвигались вперёд, но недолго. Из-за берёзовой рощи, выделявшейся нежной зеленью и украшавшей высокий светлый терем с башенкой, вывалилась новая волна московитов; конники замедлили свой напор, заметались, остановились, повернули назад.

— Безумие! — не хотелось верить в увиденное Андрею. — Кто это придумал? Кому это выгодно? Господи!

Откуда-то ударили пушки, однако неудачно для московитов: ядра задевали своих, не доставая до конников.

Андрей понял лишь одно: надо пробиваться к царю.

Он крикнул:

— За мною! Спасём царя-батюшку!

И тут же за ним увязалось много народа. Мощный человеческий поток понёс его вместе с Зубком, как щепочку по пенной воде.

На Красной площади народ бурлил — вооружённый, злой, решительный. Андрею пришлось даже спешиться, оставить Зубка (так же поступили и прочие его спутники) под защитой какого-то каменного строения.

Из Фроловских ворот Кремля хлынула новая волна народа, а вокруг раздались крики:

— Несут!

— Несут!

— Тащат! Воров поймали!

Ещё Андрей заметил, что люди на Красной площади своим убранством отличаются от людей, которые пришли вслед за ним из Замоскворечья. Здесь, на Красной площади, собрались бояре да дворяне со своими слугами.

— Кого тащат? — попытался узнать Андрей.

Возле Лобного места стоял невообразимый шум, люди давили друг друга. Мощных криков не мог заглушить даже колокольный звон. Взрывы хохота сотрясали воздух.

— Что там происходит?

Когда Андрей, подпираемый Харьком, наконец добрался до края толпы и заглянул через кричащие мятущиеся головы, словно в прорубь, то увидел такое, от чего у него подкосились ноги: на короткой скамейке лежал окровавленный обнажённый мертвец. Поскольку скамейка была короткой, то голова и ноги мертвеца свисали вниз, причём ноги его, окровавленные сильнее, нежели всё тело, упирались в грудь другого мертвеца, лежавшего под скамейкою.

— Кто это? — вырвалось из горла у Андрея, потому что свалявшиеся клочки светлых волос, испачканные кровью, показались ему удивительно знакомыми. Впрочем, видел он прежде и того человека, чей труп валялся теперь под скамейкой.

Но вопроса никто не услышал.

— Он это! — побелевшими губами прошелестел рядом Харько, почти беззвучно. — А под скамейкой — Басманов...

Андрей просто догадался, что мог сказать Харько.

— А где молодая царица Марина? — завопил кто-то. — Где?

Вопрос был подхвачен.

— Где эта курва?

— Поймали? Жива?

Андрей почувствовал, как закачалась под ногами земля.

— Да нетто разберёшь? — отвечали со смехом валившие из Кремля молодцы. — Все бабы ляшские на одну колодку! Как попались в наши руки эти телки — только визжали!

— Да! Да! Всех перепробовали!

— И не разобрать, которая царица!

— Не поняли! У царицы, знать, всё так же, братцы! Ей-богу!

— Теперь и у неё хоть ложкой хлебай! Ха-ха-ха!

Народ хохотал.

Но кое-кто любопытствовал о серьёзном.

— А как же старая царица? Мать его... Или не мать она...

— Да что? — отвечали всё те же охмелевшие, хриплые голоса. — Ей показали...

— Василий Иванович Шуйский приказал! Он сейчас нам всем начальник.

— Мимо монастыря тащили... Мимо её окон...

— И что?

— Да до последнего вздоха твердил, собака, будто он сын Ивана Грозного... А она взглянула только на эту тушу — побелела лицом, а ни слезинки не сронила...

— А что сказала? Спрашивали, чай?

— Да что?.. «Теперь он уже не мой!» — сказала... Что, дескать, спрашивать?..

В народе некоторые крестились:

— Теперь он уже у Бога! Теперь он там за свои грехи ответ держит! Разве можно было себя за другого человека выдавать? Грех-то какой...

— Прости его, Господи! Может, он и добра хотел нам...

И тут все вокруг взорвались утробным хохотом, завидев, как пробившийся сквозь толпу губастый молодец с плутовскими красивыми глазами шлёпнул на лицо мертвеца разрисованную лицедейскую маску, на которой застыли одновременно ужас, смех, страдание — всё вперемешку.

— Поглумился над нами, шут гороховый! — захохотал молодец. — Поцарствовал, собака! И получил своё! Так вот тебе ещё!

Губастый молодец без злости, но изо всех сил пнул сапогом окровавленный труп, затем вырвал у себя из-за широкого красного пояса розовую дудочку, которую Андрей сразу признал (видел в Самборе, у шута при дворе пана Мнишека), и воткнул эту дудочку в отверстие, изображавшее у маски рот.

— Поиграй, злодей! Потешь народ напоследок! Не помог тебе ни предатель Басманов, не помог Вишневецкий, не помогли ляхи!

Взрыв хохота покрыл его слова.

Андрей склонил голову, закрыл глаза. Харько, с белым до неузнаваемости лицом, сгорбившийся, тащил его куда-то за руку, подальше от страшного видения, ото всего того, что оставалось от человека, которого они оба долго почитали царём, но которому Андрей не поспешил сегодня вовремя на помощь, не мог этого сделать, не имел на то права.