Царь накануне выдвинул задание: до его прихода сегодня обсудить и выработать ответ шведскому самозваному королю. Да поставить его на место.

Разговор в палате пошёл бойкий, но Андрей догадывался, что разговор этот может круто перемениться, как только сюда заявится сам государь. Потому что у государя с языка не сходит имя короля Карла. Значит, есть у него на этот счёт своё мнение.

Басманов, открывший заседание, тоже это понимал.

— Высказывайтесь, бояре, отчётливей. Взвешивайте всё. Предстоит нам возможность в разные стороны войско посылать — и против шведов, и против турка, — это уж точно. Государь приказал готовить для султана остриженный тулуп. Быть войне жестокой.

— Как? — неожиданно взбеленился князь Василий Иванович Шуйский. Шмыгнул красненьким носом, жиденькую бороду выставил. — Да ведь это самое страшное — затевать войну сразу против двух неприятелей! Это когда иного выхода нет! Когда враги сами напали, тогда ничего не поделаешь. А так — самим начинать несуразицу? Мой покойный отец остерегал от такого решения, царствие ему небесное! Уж каждому ведомо, какую службу сослужил он Московскому государству под Псковом, отражая Батория! Нет, не быть сему!

— Но царь хочет отнять у шведа нашу Нарву, — подливал масла в огонь Басманов. — Ведь наша она?

— Нарва наша, а всё равно — нет! — махал обеими руками Шуйский. — Ни за что! Говорите всё против. Царь у нас молод. Ему не страшно. Да мы немолоды в большинстве своём. Многие из нас всякого за свою жизнь повидали.

Мстиславский, резко переменившийся и внешне, и по духу после женитьбы, попробовал успокоить Василия Ивановича. Мстиславский заговорил о том, что не так страшен чёрт, как его малюют: умеючи, дескать, можно и шведа побить, и турка. Потому что на турка не одно московское войско двинется, но все государства, которым он угрожал, ответят ему тем же. И против шведа тоже не одни русские будут действовать, но вместе с поляками.

На помощь Мстиславскому бросились Рубец-Мосальский, братья Голицыны, ещё, ещё.

Василий Иванович Шуйский никому не дал толком говорить. Будто и не Басманов здесь решает, кому речь держать.

— Пораскиньте умом пошире, бояре! — кричал Шуйский. — Нам нужно устраиваться сперва толком в своих землях, а потом уже о благополучии соседей задумываться!

«Что он скажет, когда войдёт сюда сам государь? — подумалось не без тайной ухмылки Андрею. — Хватит ли смелости перед царём вот так распинаться?»

И едва успел Андрей так подумать, как уже в палате появился разрумяненный с мороза государь.

— Что, бояре? — сразу начал он, ещё не усевшись на свой позолоченный трон. — Надумали, о чём просил? Каков приговор?

Незаметно было, чтобы Шуйский оробел перед царём.

— Приговор у нас один, великий государь, — так же бойко начал Шуйский, будто перед ним Мстиславский, Басманов, кто угодно, неравный ему сенатор. — Приговор наш одногласный, хотя некоторые и готовы тебе лукаво угодить, если даже и знают, что из-за того в ловушку можно попасть. А приговор заключается в том, что незачем нам сейчас дразнить шведского короля, каков бы он там ни был. Батюшка царь Иван Васильевич шведов не боялся, как и ты, но остерегался нас всех бросать одновременно на двух противников. Уж если надумано тобою идти на турка, так с богом, а со шведом — повремени.

— Да шведа хочется мне пока что только крепко попугать! — тут же возразил царь. — А воевать по-настоящему мы его потом будем!

— Шведы шуток не любят и не понимают, — цепко держался за своё Василий Иванович, белея лицом, так что нос у него уже красным казался на белом. — Со шведами лучше нам не шутить!

— Но шведы сейчас не все стоят за этого незаконного правителя! Потому что он вор! — напомнил царь.

Василий Иванович взглянул на него с какой-то торопливостью:

— Вор он там али не вор, как он сам утверждает, — судить со стороны трудно. Пускай уж сами шведы решают. Они его с детства знают. На их глазах он рос и входил в лета. Одним словом, нет у нас, государь, на то согласия, чтобы ты начинал войну со шведами.

Царь был несколько озадачен такой решительностью со стороны Василия Ивановича.

Царь окинул соколиным взглядом ряды сенаторов и не прочитал там для себя ничего утешительного. Сенаторы были заражены смелостью Шуйского.

Один Рубец-Мосальский проговорил что-то не очень убедительное о возможности побить шведов, чтобы задать им острастки.

— Если поспособствует милосердный Бог! — завершил он.

Басманов хранил молчание.

Но в этом молчании можно было запросто прочитать: даже Басманов сегодня заодно со своим недругом, с Шуйским.

— Что же, — беззаботно сказал вдруг царь, озаряясь светлою улыбкою. — Есть мне над чем подумать. — И повелел переходить к обсуждению прочих дел, намеченных на сегодня.

А Василий Иванович Шуйский опустился на своё место с таким видом, как если бы одержал победу над шведами.

Непонятно, как уж там получилось, а только в тот же день, к вечеру, растерял Василий Иванович своё чувство превосходства над царём.

А случилось так, что прямо в сенат прискакал гонец из подмосковной вотчины боярского сына Ивана Безобразова — будто отыскали там берлогу медведя Тришки, который трижды уходил от охотников в прошлые зимы, перекалечив немало людей и передавив десятки собак. А что он летом вытворял — того и пересказать нельзя. Слух о нём уже давно добрался до Кремля, и царь поклялся лично прикончить разбойника, как только будет обнаружено его логово.

— Наконец-то! — во весь голос сказал царь, едва выслушав тихие слова Басманова о вести, принесённой гонцом.

Конечно, заседание сената тут же свернули, чему никто не противился ни явно, ни тайно, и через непродолжительное время из Кремля вырвалось не менее сотни всадников, впереди которых летел сам царь. Обыкновенно, выезжая, он любил блеснуть своим умением на всём скаку швырнуть вперёд свою шапку, сорвать с нависающего дерева уцелевший листик, стряхнуть с веток комок снега прямо в разинутый рот зазевавшегося мужика, но сейчас он этого не делал. Он торопился. Он увлекал за собою всех.

И поспели вовремя.

Иван Безобразов, завидев царя, стремглав пустился ему навстречу, крича во всё горло:

— Это он, государь-батюшка! Тришка! Он! Истинно говорю! Мои ловчие две недели не спали, но нашли! Выследили!

Брать медведя решено было немедля.

Кто-то было высказал сомнение в необходимости такой спешки, но эту спешку поддержал, к удивлению Андрея, сам Василий Иванович Шуйский, который на этот раз увязался за охотником царём вроде бы даже по собственному побуждению, так как царь его не приглашал вообще. Как и Басманова. Басманов остался в Кремле.

— Чего уж там! Скорее надо прикончить! — обронил Василий Иванович, как-то зло сверкнув глазами, будто и не о медведе Тришке речь.

— Мы его сейчас и прикончим! — торопился царь, ощупывая на поясе острый охотничий нож в золотом чехле. — Посмотрим, что там за зверь! Собаки готовы?

— Да тебе ли, государь, мы не поверим? — и на это поддакивал Шуйский. — Верим! И собаки у Безобразова готовы!

Однако получилось всё почему-то не так гладко, как можно было предполагать.

По лесу пробирались поодиночке. Лесные чащи не пропускали в себя. Царь ехал вслед за проводником, который сразу не понравился Андрею, потому что сам этот проводник напоминал громадного медведя, сбежавшего от скоморохов, но сбежавшего в нелепой для него человеческой одежде.

Боярский сын Иван Безобразов хотел держаться сразу за царём, но Андрей не уступил ему этого места. Вроде бы какой-то голос шепнул Андрею, что нельзя подобного допускать. Безобразов подчинился с явным, с большим неудовольствием. Он кинул взгляд на Василия Ивановича Шуйского — тот ехал далеко позади, рядом со своими братьями Димитрием да Иваном, и все они очень цепко смотрели на царя. Но Андрей был почему-то твёрдо убеждён: Безобразов обменялся взглядом с Василием Ивановичем неспроста.

Хотя и наказывал царь, вместе с Безобразовым, ехать по лесу тихо, чтобы не спугнуть до поры лесного хозяина, а всё равно при таком количестве людей и собак сохранить тишину не удавалось. Чей-то конь соскальзывал в скрытую под снегом колдобину, чей-то срывался в глубокий овраг, кто-то натыкался на дерево. От каждой неожиданности люди вскрикивали, кони ржали, храпели, собаки повизгивали и готовы были разразиться неистовым лаем. В глухом лесу сгущался сумрак — это затрудняло движение само по себе. Из-за этого, наверное, по крайней мере все так подумали, и приключилось нечто непредвиденное. На приметной лесной поляне, заваленной хворостом, конь под бородатым проводником шарахнулся в сторону, испуганный неожиданным треском валежника и непонятно откуда раздавшимся рёвом. И в то же мгновение конь под царём взвился на дыбы.